Феодоровский собор, 14 ноября 2008 года

Расшифровка – Анастасия Мясоедова

Сверка и корректура  – Л.Голубкова и О.Суровегина

Рад приветствовать вас. Сегодня у нас лекция по библейской антропологии. Тема такая научная, богословская, не совсем популярная. Будьте внимательны.

Антропология – это учение о человеке, как вы все понимаете. Антропос – это человек, а логия – учение. Есть теология – богословие, а есть антропология. Классическим местом, определяющим, что такое человек, является самое начало Библии, вторая глава Книги Бытия, где говорится о сотворении человека. Всего лишь в одном стихе, там говорится: «7 И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт 2:7).

Вот короткие два предложения. Если мы более тщательно разберем этот текст в оригинале, а не в Синодальном переводе, то можно заметить следующее. Ну, во-первых, остроумную и существенную игру слов. «И сотворил Бог человека», или «Адама», да? Слово «адам», которое у нас воспринимается как имя собственное, вообще-то в еврейском языке означает просто «человек». Это в Библии одновременно и имя нарицательное. Сотворил Бог человека, или по-еврейски «ада՜ма», из, как у нас переведено, праха земного. В оригинале стоит слово «адама՜». «Адама՜» означает «земля, почва, пахотная земля». То есть сотворил Бог «Ада՜ма из адама՜». Видите, здесь игра слов, которая привязывает самого человека – Адама – к земле. Тем самым говорится, что человек полностью и целиком перстный, уже в самом названии «человек» звучит это слово «земля», «адама՜», то, что он материален как бы, земной.

Сотворил Бог человека из праха земного и, дальше, вдунул в лицо ему дыхание жизни. Если мы будем переводить опять же буквально, то «и стал дышать ему в ноздри дыханием жизни». То есть в ноздри стал как бы накачивать ему воздух, который дает жизнь. За этим, на первый взгляд, по-детски выраженным представлением о жизни стоит, разумеется, очень глубокое, древнее размышление о том, что же такое жизнь, чем отличается живое от неживого. Ну вот, почему камень не дышит, то есть он не движется. Почему эта книжка лежит и не поднимается и не опускается. А вот наша грудь поднимается и опускается. И не только моя грудь, но и грудь любого животного, любого насекомого тоже движется. Почему? Ну, и вот древний человек объяснял это тем, что, наверное, кто-то качает туда этот воздух и выкачивает, как насосом, да? Туда-сюда, туда-сюда… Вот это дыхание, которое придает человеку самодвижение жизни. Но вокруг мы не видим таких источников, которые бы накачивали нам в легкие воздух,– значит, этот источник сверхъестественный, Божественный. Вот Бог стал дышать ему в ноздри дыханием жизни. «И стал человек душою живою». Слово «душа» здесь, конечно, лишено каких бы то ни было платонических моментов, ведь у нас сейчас слово «душа» понимается чаще всего платонически, да? Как некая субстанция, которая со смертью человека отлетает куда-то и существует где-то. Но ничего подобного ведь в Библии нет, ведь это платоническое учение, греческое. А душа от слова «дыхание», слово однокоренное. Дыхание, душа, дух связаны с дыханием. То есть если мы будем переводить опять же буквально: «и стал человек дышащим жизнью, дышащим живым существом». Вот так.

И видите – это второе предложение. Первое нам говорит о том, что человек полностью материален, он привязан к этой земле. Второе предложение говорит о том, что как живое существо, как собственно человек, он полностью привязан к Богу и зависит от Него. Без Бога она так и остался бы вот такой пахотной землей «адама̀», и больше ничего.

Бог дышит в него, а вот «отымеши дух их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся» (Пс 103:29) – помните все, конечно, слова из псалма. То есть когда Бог перестает дышать нам в ноздри – если следовать библейским словам, тогда человек умирает и возвращается в свою персть, откуда взят. Один из видных богословов XX века назвал это место Библии locus classicus христианской антропологии, или библейской, лучше сказать, антропологии. То есть классическое место библейской антропологии.

Это начало Библии. Конечно, антропология претерпевала некоторое развитие на протяжении тысячелетий, пока она не достигла своей вершины библейской в конце Библии, то есть в Новом Завете. В других лекциях мы будем отчасти говорит об этом пути развития, а сегодня, после того как мы взглянули на самое начало, посмотрим, собственно, к чему привело все это; что представляет собой библейская антропология уже в христианском смысле в Новом Завете. И здесь надо сказать, что наилучшим образом антропология, то есть учение о человеке, выражено в посланиях апостола Павла. Во-первых, потому, что апостол Павел наиболее теоретизирующий из всех новозаветных авторов. А во-вторых – остановимся на этом, потому что послания апостола Павла, его богословие, наиболее изучены.

Хотелось бы сначала выделить те моменты в новозаветной библейской антропологии – не путайте с церковной антропологией, это несколько разные вещи – выделить те основные моменты, которые могут показаться необычными для читателя Библии, весьма отличными от наших традиционных представлений о человеке.

Все вы, наверное, знаете о том, какое огромное влияние на христианство, на Церковь, на всю европейскую культуру оказала древнегреческая философия. Я имею в виду философию классическую, прежде всего, то есть Сократ, Платон, Аристотель – вот эти три имени, и можно даже сказать два имени – Платон и Аристотель, и их последователи. Все это объяснимо чем? Вы помните, что первые христиане были, конечно, из иудеев. Это были иудео-христиане, апостолы, и палестинское христианство, и Иерусалимская Церковь. Но постепенно, благодаря усилиям других апостолов, прежде всего, апостола Павла, «тринадцатого апостола», христианство переходит в языческий мир, который ничегошеньки о Библии не знал. Откуда знали какие-нибудь варвары в Галатии, или греки в Фессалониках или в Коринфе, или в других местах – в Филиппах, о Библии? Ничего, конечно. Поэтому библейское богословие для них было абсолютно неведомо. Но зато все эти люди – это люди Римской империи, которая в то время была целиком и полностью подвержена греческому влиянию культурному, идущему из классических времен.

Вы знаете, что античная история, древняя история европейская, благодаря немецкой классификации конца XVIII века, делится на три периода. Это архаический период – времена Гомера, скажем, до VI века. Затем классический период – это эпоха классических философов, или трагиков типа Эсхила, Софокла, Еврипида. Это приблизительно до Александра Македонского, то есть до IV века. И эллинистический период, который начался сразу после смерти, ну или с походами, скажем так, Александра Македонского. Этот же эллинистический период длился от IV века – от Александра – и до, собственно, нашествия варваров и окончательного крушения Римской империи.

Вот христианство попадает как раз в эллинистический период. Это I век нашей эры, когда вся Римская империя, все ее население, многонациональное, многоязычное, обладало все-таки неким культурным единством. Их всех объединял один общий культурный язык – это греческий язык. Люди могли не знать государственного – латинского – языка, Рим– это все-таки латынь, да? Но греческий язык знали абсолютно все. На нем говорили, общались, на нем торговцы торговали. Греческая скульптура, греческая архитектура, греческая языческая религия – она захватила абсолютно всю Римскую империю, все население. Даже Палестина, даже Иудея были в значительной степени эллинизированы. Ну, вспомните вы строительные успехи царя Ирода, его постройки, вот этот Храм Иерусалимский, который был уже в значительной степени выстроен в греческом стиле, и все прочие постройки.

И все же в Иудее, и среди первых христиан господствовала не столько эллинистическая мысль, не эллинистическое сознание, сколько библейское. Ведь с детства все учили Библию, наизусть учили псалмы, пророков и уж, конечно,–Тору – Пятикнижие, Закон Моисеев. Все это с молоком матери впитывалось. Еврейский язык должны были знать – в Иудее, во всяком случае, взрослые мужчины должны были знать. Хотя говорили все по-арамейски, но классический еврейский язык, библейский язык, знали. Ну, может быть, не всегда умели читать, но на слух в синагогах, когда читалась Библия, воспринимали.

И вот подошел 70-й год I века, царствование императора Веспасиана. Помните, что тогда произошло? Был разрушен Иерусалим, был разрушен Храм, сметен с лица земли. Плугом прошлись по тому месту, где был святой город. И евреи все были изгнаны – либо убиты, либо проданы в рабство, либо изгнаны из Палестины. Так началось великое рассеяние, которое продолжалось до недавнего времени, да оно тянется и до сих пор. Как государство Израиль перестал существовать – ну, просто пустое место было. Вы знаете, что впервые государство Израиль возникло уже искусственным образом после Второй мировой войны. То есть иудейский элемент, библейский элемент, из христианства тоже выдохся. Евреев-то не стало. Ну, одно поколение где-то было, ну, второе поколение, а потом-то их не стало. Но зато массы язычников – галаты, греки, римляне, галлы, кого только не было, германцы – все они хлынули в Церковь. Церковь, христианство вообще из иудео-христианского превратилось в языко-христианское. Этот процесс начался уже, как я говорил, при первых апостолах, с апостолом Павлом, ну а после 70-го года окончательно.

И, разумеется, в христианство с самого начала, с конца I века, хлынуло также греческое мировоззрение, греческая философия. И благодаря тому, что Библия была уже давно переведена на греческий язык – так называемый перевод семидесяти,– все население Римской империи, собственно, могло читать Библию – ну, еврейский-то же никто не знает, а греческий-то все знали! Могли читать Библию, и это служило немалому успеху для распространения христианства, кстати. Читали Библию на греческом языке, более-менее понимали, слова-то понятные. Но ведь за этими словами скрывалось нечто другое, скрывалась библейская, иудейская мысль и мировоззрение. А они воспринимались уже в новом ключе, в ключе эллинистической философии и эллинистического мировоззрения. Мы сейчас увидим это на конкретных примерах. Таким образом влияние эллинизма, греческой культуры было естественным следствием перемещения центра тяжести христианства из Палестины в эллинистический языческий мир.

А для этого мира, для эллинизма, с глубокой древности был характерен так называемый дуализм. Вот это слово является ключевым для всей последующей европейской христианской культуры – дуализм. Что это такое? Дуалистический взгляд на мир и на человека в самых разных вариантах можно условно охарактеризовать… Ну, состоит он в чем? Например, космический дуализм. Мир – не един по своей природе, а двойствен. «Дуо» – значит «два», отсюда «двойственный», да? А если говорится об одном, то говорится «монизм». «Монос» – это один, отсюда, кстати, «монах», да? Вот, «монос» – это один. Монизм – одна природа, дуализм – две природы. Вот то, что мы видим, – это материальный мир, материальная природа. Но есть еще и идеальный мир. Ну, согласно Платону, мир идей. Идеи вечны, неизменны, нетленны, божественны. А материальный мир – временный, преходящий, тленный. Материальный мир был бы хаотичным, и отсюда – непознаваемым, если бы идеи не воплощались в этом мире. Идея книги воплощена вот в этой книге, да? Идея человека воплощается в конкретных людях. И так далее.

Это замечательное философское учение о космическом дуализме. Итак, существует две природы. Они взаимосвязаны, но, тем не менее, разные по своей сущности. Мир нетленных идей… Идеи, действительно, вечны и нетленны. Но возьмите, например, такую идею, как идея следующего характера – ну, математические какие-нибудь идеи: сумма углов треугольника равняется 180 градусам. Разве эта истина, эта идея зависит от времени? Разве она тленная? Да нет, она была, есть и будет. Есть этот материальный мир, нет его – эта идея все равно останется, правда? Так сказать, ангелическая сущность. Ну, это вот одно из философских открытий Платона.

И, соответственно, взгляд на человека тоже был дуалистичен. И антропологический дуализм можно охарактеризовать очень древним греческим высказыванием: «Сома – сима» (Soma – sema). Или в другом произношении – «сэма». «Сома – сима». Что это означает по-русски? Ну, «сома» – это слово вы все, наверное, знаете: соматические болезни, соматика. Тело, да? Тело. «Тело – гроб». Это очень древнее изречение: «тело – гроб». Гроб чего? Ну, естественно, души. То есть идеальной субстанции, которая воплощена в этом теле. Тело тленно, временно, оно разлагается, умирает, распадается в прах. А душа, которая поселилась в этом теле, она нетленна, она вечна и неизменна. Вот гроб души. То есть тело и душа. Дуализм, да? То есть человек состоит из двух составляющих, из двух природ, из двух субстанций. Эти две субстанции различны по своей природе. Они связаны друг с другом, но, тем не менее, по природе, по происхождению они совершенно различны. И это существенно.

Тело временно, материально, как мы сказали, и является источником страданий и всяческих страстей души. Такой взгляд на человека, дуалистический, препятствовал, очень сильно препятствовал распространению христианства поначалу. Ну, например. Вспомните Книгу Деяний. Апостол Павел прибывает в Афины. После того как его преследовали в Филиппах, в Фессалонике, он отправился на юг Греции, посетил сначала по пути в Коринф Афины, остановился там. И стал проповедовать – он же был миссионером – стал проповедовать Евангелие язычникам в афинском Ареопаге. Там собирались толпы мужчин, которые слушали разных выступающих бродячих философов, пророков. Ну, и в том числе вокруг апостола Павла собралась какая-то толпа. Им он начал говорить о единобожии, о вере в Неведомого Единого Бога. И затем стал рассказывать о Воскресении Иисуса Христа. И вот тут-то случилось – ну, я думаю, что для апостола Павла ничего неожиданного в этом не было, – от него все отошли, просто перестали обращать внимание после его слов о Воскресении. Правда, нашелся кто-то, кто сказал: «Послушаем этого бездельника. Кажется, он нам проповедует о каких-то новых богах…» Это естественно, потому что для грека услышать о воскресении… Как по-гречески будет «воскресение», кто-нибудь из вас знает? Ана՜стасис, да? То есть «анастасис» – «воскресение». Помните, на Пасху поется «Христос анэсти эк нэкрон», то есть «восстал, воскрес»? «Анастасис» – «восстание» или «воскресение». Слово женского рода: «анастасис», «анаста̀сия». «Он проповедует какую-то богиню Анаста̀сию и бога Иисуса».Это слово, конечно, очень необычно для грека, звучит по-восточному, а все восточное всегда привлекает, и в древности было так, и сейчас так. Звучит эзотерически, таинственно. Вот, «богов новых». Да, вокруг него снова собираются люди, но когда они понимают, то речь идет о телесном воскресении Иисуса (тело воскресает, да? Бог воскресил Иисуса телесно – это христианское учение), то души греков вокруг возмутились. Хорошо, что не избили там апостола Павла, но, во всяком случае, посмеялись над ним и сказали: «Иди, иди отсюда, в другой раз тебя послушаем».

Для грека мысль о воскресении тела была чудовищной и кощунственной. Вообще, конечно, не представляло ни малейшего труда для грека верить в воскресение. Это был древний мир, где вера в подобные чудеса была широко распространена и не казалась людям ничем необычным: ну, воскресил, ну, встал мертвец и ожил. Дело не в этом. А вот что за этим скрывалось? Для грека это было ужасно! Ведь дело в том, что тело – это гроб, от которого душа мечтает избавиться. В теле душа страдает, и в задачу души входит прожить эту жизнь в воплощении, в теле, таким образом, чтобы удостоиться «отлета» из этого тела в блаженные места, на так называемые Острова блаженных, где эти Елисейские поля, полные сочной травы, и прекрасных деревьев, и цветов и так далее. И упаси Бог попасть в Аид, в подземное царство, где душа навеки будет заточена.

Были и такие учения, которые говорили о том, что душа, вырываясь из тела, она поднимается в небеса к Богу и сливается (с Богом не в личном плане, конечно, а с божественной природой) сливается, попадает, так сказать, на свою истинную родину. А тут нам говорят и представляют как нечто положительное, что человек снова воскресает телесно. Да зачем?! Чтобы снова влачить это жалкое существование, полное страданий и несчастий? И для грека это было чудовищным кощунством и издевательством над человеком – мысль была такая. Поэтому апостола Павла никак не могли понять. Ну, никак не могли понять в Афинах! И потом уже, когда мы читаем Послание к Коринфянам, скажем, 15-ую главу Первого Послания, мы видим, как много энергии и умственных усилий приходилось прилагать апостолу Павлу для того, чтобы снять вот это напряжение с мысли о воскресении телесном.

Основная причина того, что греки не могли понять апостола Павла в чем? Да в том, что они говорили вроде бы одним человеческим языком, каким? Греческим. По-гречески и те говорили, и он говорил им по-гречески. Но при этом говорили на разных антропологических языках. Потому что в одно и то же слово они вкладывали совершенно разные смыслы. Для грека тело – это гроб. А для апостола Павла слово «сома», «тело» обладало совершенно другим звучанием. Он понимал его не в платоническом, не в философском смысле, дуалистическом, а в библейском монистическом смысле, о чем мы с вами сегодня будем говорить. Отказаться от телесного воскресения для апостола Павла было невозможно, на этом зиждилась вся его вера, все его упование. Это основа основ христианства! Помните, апостол и евангелист Иоанн Богослов в своих посланиях говорит о еретиках, которые не верят в Воплощение, не верят в Воскресение телесное.

Но Павел и греки говорили на разных языках антропологических. А в дальнейшем все-таки победил эллинизм, после 70-го года. Библейский дух не исчез совсем, конечно, но во многом выветрился из христианского сознания. Интерпретация библейских текстов, то есть толкование библейских текстов стало происходить уже в духе эллинистической антропологии. Она прочно утвердилась в христианском учении, в христианской догматике. Еще прочнее – в народном сознании. И так происходило с конца I века и до настоящего времени. И вот человек стал мыслиться состоящим из двух, а то и из трех субстанций, которые взаимозависимы, связаны, но по природе совершенно различны. Так дуализм выродился, во-первых, в дихотомию – дихотомическое учение о человеке. «Дихо» – «томия». «Томия» значит «разделение», а «дихо» – «двойное», то есть деление на два. То есть человек состоит из двух частей: тело и душа. Это называется дихотомия. Впоследствии эта дихотомия немного усложнилась, и появилась трихотомия. Человек состоит из трех субстанций: дух, душа и тело. Но в любом случае человек делится либо на две части, либо на три части; «томия» – значит «деление».

Это стало классикой и прочно утвердилось. Все это отразилось и в церковной поэзии, и в литературе, в церковном фольклоре, в аскетической практике, в гимнографии церковной. Можно сказать, что вся европейская культура следовала именно такой эллинистической схеме. И тем самым эта схема, эллинистическая, платоническая схема, показала свою устойчивость, глубокую внедренность в сознание, оказалась как-то очень сродни населению Европы, во всяком случае. Возьмите даже столь далекого от религии человека, как великий психоаналитик, основатель психоанализа Зигмунд Фрейд. Вспомните, как он делит… Ну, он занимался психикой человека, человеком как психическим существом. Как он делит человека, на какие части? На подсознание, сознание и сверхсознание, да? Ну, по латыни он писал, значит: «эго» – я, «ид» – оно, подсознание, и «супер-эго», то есть сверхсознание. Это классическая схема фрейдизма, которая легла в основу вообще всех построений дальнейших о сублимации, о вытеснении и так далее. Вот это трехчастное строение человеческой психики: «я», «оно» и «сверх-я». И ведь что говорит Фрейд при этом? По-моему, это в его работе «Я и Оно». Он говорит, что он эту схему придумал не сам, что она ему была подсказана Платоном. То есть он прямо указывает этот платонический источник своей трихотомии. Платоном в какой части? А именно изумительным диалогом «Федр». Помните, там Сократ, как всегда у Платона в этих диалогах, вот он в оливковой роще у ручейка какого-то сидит с юношей Федром, и они рассуждают о всяких тонкостях и философских проблемах. И, в частности, там возникает в устах Сократа такой миф о человеке – миф о вознице.

Сократ говорит, что человека можно уподобить вознице. Этот возница правит тройкой лошадей. Вот он стоит в коляске и управляет этой тройкой лошадей. Эта тройка, эта колесница, движется по узенькой дорожке: с одной стороны пропасть (ну, горная дорога), а с другой стороны – гора. Тропинка извивается, сложна, надо как-то выбираться… Я сказал тройка? Двойка, две лошади там было, простите, две лошади. Одна лошадь черной масти, она такая злая лошадь, непослушная и все время норовит куда-то в сторону брыкнуться и свалиться, разбиться самой и вместе с коляской этой. А вторая лошадь белая, послушная, она все время старается вывезти. А возница управляет ими, и ему очень трудно управлять. Возница – это «эго», это «я», это сознание человеческое, его психика, сознательное начало в человеке. Черной масти лошадь – это «ид», «оно», подсознание, которое человек не осознает, но оно на самом деле часто управляет им. Оно может вырываться в наших галлюцинациях, в снах, во всевозможных непроизвольных действиях, наших эмоциях неконтролируемых. Оно нами не осознается, но постоянно угрожает нам, даже нашему существованию подчас. А белая лошадь – это «супер-эго», это совесть человеческая, которая контролирует его действия и управляет им в его жизни.

Так что даже Фрейд (уже XX век, да?) указывает на эллинистический источник европейской антропологии: На Платона и его дуализм, в данном случае выраженный уже в трихотомии. Все это показывает, конечно, жизнестойкость, практическую пользу эллинистической схемы. Она нам близка, понятна, мы уже с детства воспитаны именно в ней.

Но когда мы открываем Библию, библейский текст, то мы должны помнить, что 95% библейских текстов никакого отношения к Платону не имеют. Они ничего не знают о нем. Они были написаны либо гораздо раньше, чем жил Платон, либо даже позже, но написаны вне всякого эллинистического влияния. Это совсем другой мир, совсем другая цивилизация, это не Греция. Это Иудея. Это не греческий язык, это еврейский язык, переведенный потом, конечно, на греческий язык. Это совершенно другой менталитет. И ничего подобного вот этой дуалистической схеме мы в Библии не найдем, за редчайшими исключениями, на самых поздних страницах библейских текстов – процента 2, может быть, не больше, текстов. И поэтому когда мы читаем и толкуем библейские тексты, то мы читаем слова, нам известные, но понимаем-то мы их так, как мы привыкли их понимать нашим сознанием, воспитанным платоническим дуализмом. Но они означали-то совсем другое, они пришли из другого мира. Ведь слово может быть одно, но пониматься может по-разному. Вы же понимаете, что нет таких слов, которые не имеют разных значений. Иногда эти значения со временем настолько меняются, что переходят в свою противоположность какую-то.

Я обычно привожу самый смешной такой пример – слово «прелестный», да? Вот идет прелестная девочка. Она, значит, симпатичная, она милая, она добрая, хорошая – прелестная, просто прелесть одна. Но когда вы открываете славянский текст Библии, что такое «прелестный» на старославянском языке? «Лестный» значит «лживый», да? Лесть, льстец. Сам сатана лжец, да? А «пре-» это усиливающая частица. Значит, «пре-лестная» – это супер-лживая. Вот идет сверхлживая девица. То есть одно и то же слово в разных культурных ситуациях означает разные вещи.

И вот когда мы читаем Библию, мы воспринимаем знакомые слова в нашей культурной ситуации, сформированной греческой культурой и философией. Но означают-то они другое, они взяты из другой культурной сферы, которая никакого отношения ни к какому платонизму не имела, ни к какому дуализму, – из сферы Библии. То есть это одна и та же реальность, скажем, человек, описывается в совершенно разных антропологических, философских, мировоззренческих координатах.

Мы не можем сказать подчас, какая из систем лучше, а какая хуже. Даже если вы возьмете любой предмет этого мира, какую-нибудь элементарную частицу, она хранит в себе такие тайны неведомые, как вообще всё бытие, недоступные ни нашему уму, ни философии – ничему. Это тайна, как всякое бытие. А уж тем более такое сложное создание, как человек! Это же тайна, он же таинственен, все таинственно в нем! И от того, как мы будем описывать любой из предметов этого мира, в том числе человека (мы можем описать его одним языком, можем другим языком), – от этого человек не меняется, но он все равно остается тайной, тайной и тайной. Но описать его мы можем в разных системах координат. Это будет система описания, а не открытия самого человека. Мы должны это четко осознавать.

Ведь переход из одной системы координат в другую всегда возможен. Тем из вас, кто изучал математику, конечно, это знакомо. Ну, предположим, вы берете какую-то точку, математическую точку, скажем, на плоскости. И вам надо описать эту точку, как-то математически описать ее положение. Что вы делаете? В школе нас учили всех, как это делается: мы строим ось ординаты, ось абсциссы, да? Вот точка, и говорим: «Вот эту точку можно определить двумя числами – X и Y. X, например, 2, а Y – 5, и вот точечка где-то здесь будет». Можно, конечно, и больше чисел придумать, но два необходимо и достаточно для описания положения точки на плоскости. Но ведь вы же можете взять и другую систему координат – не X и Y – а радиальную систему координат. Скажем, расстояние от 0 до точки и угол, который отделяет от оси X. Тоже два числа получается: расстояние R и угол α, скажем. Это уже будет не два и пять, а угол, скажем, будет 45° – если в градусах измеряем, – а расстояние здесь уже будет 10, скажем. Там было 2 и 5, а здесь будет 45 и 10. Совершенно разные слова определяют положение точки! Точка от этого не меняется, но описания различные могут быть. И переходить из одного в другое, конечно, возможно. Радиальная система легко переводится в ортогональную Декартову систему, и наоборот.

Конечно, то, что легко в математике, далеко не всегда легко в культуре. Но все-таки это процесс возможный. И вот этот процесс перевода из одного языка на другой называется «герменевтика». Переход из одной системы в другую – языковую, культурную, математическую, любую – называется герменевтика. Слово вам должно быть знакомо. Греческое слово, которое у нас так и переводится – «перевод». Скажем, из ортогональной системы в радиальную. Перевод с английского языка – из одной языковой системы – на русский язык – в другую языковую систему. И так далее.

Итак, еще раз. Вещь, которая описывается на любом языке, остается вещью. Вот эта книга, она все равно остается книгой, как ее ни описывай, – хоть ортогонально, хоть диагонально, хоть на английском, хоть на немецком. Все равно вот она остается, но описать ее можно на разных языках или, говоря математическим языком, в разных системах координат. И перевод возможен, но это трудная задача, это задача герменевтики, по-русски – перевода, а по-славянски – толкования, да? Истолкования или перетолкования из одного языка в другой. «Толмачи» когда-то были – переводчики.

Само слово «герменевтика» происходит (это греческое слово «герменео» – «переводить») от имени греческого бога Гермеса. Бог Гермес – это бог дорог, поэтому на перепутьях дорог всегда ставили столбики такие, они назывались «гермы», которые указывали «пойдешь направо», «пойдешь налево». Тут складывали какие-то жертвоприношения на пути. Это был бог переводчиков, бог торговцев, которые по путям ходят, бог путешественников и разбойников, потому что на дорогах всегда разбойники, воришки бывают, да? И переводчиков обязательно, потому что, переходя из страны в страну, надо знать язык другой страны. Поэтому бог Гермес всегда сопровождал Зевса, когда тот слетал с горы Олимп в виде орла, скажем. Ну, или в каком-то другом виде являлся на землю. Но ведь Зевс – громовержец! Он не мог ничем другим говорит, кроме как громами и молниями. Вот поэтому он требовал всегда с собою переводчика Гермеса. И тот на крылышках – помните, Гермеса как изображают? –  с крылышками на шапочке и на сандаликах  – летел вместе с ним.

Итак, герменевтика, то есть истолкование, возможно. Но чаще всего люди не толкуют, а просто понимают, как они понимают. Как читают, так и понимают, а понимают они эллинистически. То, что они читают в еврейском тексте, они понимают по-гречески. И это приводит подчас к удивительно ложным результатам в толкованиях.

Посмотрим на фундаментальные антропологические понятия в Новом Завете, прежде всего, апостола Павла. К таким фундаментальным понятиям антропологии относится прежде всего самое основное понятие – тело. Кроме того, можно указать на такие понятия, как дух, плоть, совесть. Менее значимые и реже употребляемые такие антропологические понятия, как душа, ум, сердце. Ну, и некоторые другие.

Надо сказать, что апостол Павел в своих посланиях… А ведь послания – это письма, которые обусловлены чаще всего были какой-то конкретной ситуацией, как все наши письма. Мы же в них не излагаем наше мировоззрение, скажем, да? А пишем о конкретных вещах: «Дорогая мама! Вчера у нас была плохая погода. Я ходил в гости к тому-то». Пишем о каких-то совершенно конкретных вещах, но неизбежно проговариваемся и о том, что нас волнует в нашей совести и, отчасти, в нашем мировоззрении. Ну, апостол Павел, конечно, не о погоде пишет, а о вещах неизмеримо более серьезных. Но, тем не менее, его послания все-таки это письма, они обусловлены конкретной ситуацией, он не строит никакой науки. Он же не пишет учебники для будущих поколений. Это мы их сейчас воспринимаем как учебники – и слава Богу! Но он-то писал конкретно. Поэтому он не строит науку, никакую научную антропологию, которая описывает феномен человека. И когда он говорит о человеке, то он не рассматривает его просто как природную какую-то данность, физическую или духовную, любую. Он всегда смотрит на человека в его религиозном отношении, то есть в его отношении к Богу. У него ни одного слова не найдете о человеке как человеке. Это всегда человек в его отношении к Богу. Только так. И о Боге он никогда не говорит как о Боге как таковом ‒ то есть как философское такое богословское рассуждение. Он всегда говорит о Боге в Его отношении к нам. Что такое Бог для меня? И что я для Бога? ‒ Вот что важно для апостола Павла. И поэтому всякая антропология у него одновременно теология, и всякая теология одновременно – антропология. Эти два момента теснейшим образом связаны. Это сейчас мы разделяем: теология – абстрактная, антропология – научная, которую изучают на философских факультетах или в медицинских институтах. Ничего такого у Павла нет.

Поэтому научная схема как таковая отсутствует. И вот это отсутствие научной схематичности отражается и в свободном использовании антропологических терминов. И когда мы анализируем тексты апостола Павла – и не только его, – то мы должны помнить, что он одни и те же термины, то есть одни и те же слова, может, как и мы в нашей жизни, использовать в разных смыслах, потому что слова имеют много смыслов. Причина в том, что апостол ведь происходил из среды эллинизированного, правда, умеренно эллинизированного, иудейства. Помните, он о себе пишет, что он «из колена Вениаминова, фарисей от фарисеев», то есть он воспитывался в такой достаточно строгой верующей иудейской семье. Но ведь он воспитывался не в Иерусалиме, так сказать, в гуще иудейства, а в столице провинции Киликия в городе Тарс. Город Тарс был полностью эллинизированным городом. Этот город очень многих… ну, смесь наций, все там говорили по-гречески, одевались по-гречески, строили по-гречески, ели по-гречески и так далее. То есть иудейство в Тарсе было эллинизированным. Поэтому язык апостола Павла – это хороший греческий язык. Но строй мысли при этом у него все-таки остается библейским. То есть Павел думает по-еврейски – по-библейски, а говорит по-гречески.

Вот цитирует он, предположим, Библию – он часто цитирует Библию, очень часто, пророков всевозможных. Кого он цитирует? Греческую Библию, Септуагинту – то есть перевод еврейской Библии на греческий язык. А в этом переводе одни и те же еврейские слова часто переводятся самыми разными греческими словами. Ну и, наконец, апостол Павел говорит с простыми людьми и далеко не всегда слишком возвышенно, и иногда на простом обыденном языке, т.е. с простыми людьми на простом языке. Поэтому он использует часто слова в их простонародном значении, как используют простые люди. Все это требует нашего внимания, очень серьезного, научного внимания при анализе текстов апостола Павла. К этому и предназначен филолог, не простой, конечно, человек, а филолог, который изучает эти тексты; он смотрит на контекст, смотрит, а в каком смысле здесь это слово использовано…

Ну, вот, обратим внимание на основные – на основные! – антропологические термины. Прежде всего на слово «сома» – «тело». Это основное библейское слово, определяющее человека. Я не говорю о слове «человек» – это просто указание на вид. А вот антропологическое слово, описывающее человека, это прежде всего «сома» – «тело». Поэтому для христианства это особенно важно. Это важно было и для Ветхого Завета, но в Новом Завете это особенно важно. Потому что мы утверждаем о телесном Христовом Воскресении. И когда мы читаем Священное Писание, то мы будем, пожалуй, правы, если мысленно будем заменять слово «сома» – «тело» (у нас переводится «тело») – словами «человек», просто словом «человек» или как-то по-другому: «индивидуум», «личность» или «я», «ты», «он».

Один из библеистов XX века говорил, что у апостола Павла человек не имеет тела, но человек и есть тело. И это вот особенность библейского употребления этого слова. Потому что апостол Павел, например, просто не мыслит человека без тела, это для него немыслимо. Ему не могла закрасться даже такая мысль в голову, потому что он видит человека, чувствует человека, слышит человека только как тело.

Поэтому и бытие человека после смерти он не представляет себе нетелесным. Конечно, это будет уже совсем другое тело. Здесь это тело греха, то есть тело материальное, тело плотское, тленное, а там будет тело воскресения, то есть тело нетленное. У апостола Павла здесь разные появляются понятия. «Есть тело душевное, – пишет он, – а есть тело духовное». Что это такое? Откуда эти слова «душевное тело»? Что это за «душевное»? А это вот то тело, которое у меня сейчас. Душевное тело – это тело первого Адама. Мы только что с вами говорили «и сотворил Бог Адама, и вдунул ему в лицо дыхание жизни, и стал человек душою живою». Вот отсюда значит первый Адам – душевный – потому что он стал «душою живою», то есть дышащим существом. А согласно пророчествам ветхозаветных пророков в последние дни Бог изольет от Духа Своего, и этот Дух прольется на людей и – ну, помните: «…мертвые восстанут» и так далее. Вот это уже будут люди, на которых излился Дух Святой. Вот это люди духовные. Но все равно это все тела – тело душевное и тело духовное. Ну, и разные другие у него выражения есть.

При этом ведь слово «тело» никогда не употребляется в том смысле, в каком мы часто употребляем его – это как «труп». Перенесение тела туда-то или там захоронение тела – вот этого нет! Тело – это всегда живое тело, «сома» ‒ это всегда живое, это живой человек. Это надо помнить. Видите, у греков тело – это тленное что-то и исчезающее со смертью. А в Библии не так. Тело – это человек, и со смертью далеко не всегда может исчезнуть, действием Божиим может быть воскрешен, и снова будет тело. Конечно, не такое тело, а тело уже нового века.

Иначе говоря, если определять уже более так логически, философски, тело – это человек в его объективной данности, человек как объект. Как я его вижу, слышу, как какой-то объект, предмет, да? Я себя ощущаю как тело. Любопытно, что такое отождествление тела и человека характерно не только для библейского языка. Возьмите вы английский язык. Вот вы указываете какие-то неопределенные английские местоимения: Is there anybody there? Anybody – кто-то? Anybody. Ну-ка, разложите. Any – «какой-то», body – «тело». А говорится-то о человеке. И somebody тоже. Nobody. Nobody is here – ни одного тела, здесь нет ни одного тела. Nobody. Но говорится-то о людях! Или everybody – все тела, каждое тело, да? А говорится-то о людях! Body и человек и в английском языке, и во многих других языках совпадает.

Как объект, как всякий объект, тело может быть порабощено, схвачено, использовано. Ну, например, стать рабом греха. Грех здесь выступает как хозяин, который завладел этим телом. А может быть, как раб, освобождено. Тогда говорится о теле искупления, скажем. Любопытно, что в классической Греции «сома» – это гроб, как мы с вами говорили. «Сома–сима», тело–гроб, что-то тленное, которое отождествляется с материей: кости, кожа, сало, мясо. Вот тело, да? Для эллинистического сознания. У апостола Павла ничего такого нет. Тело – это человек. И в архаической Греции именно тоже так было, в первобытной архаической Греции. Потому что само слово «сома» подсказывает нам это значение неделимости. Но если мы человека будем представлять себе как кости, кожу, сало, то тогда он вполне делим, да? Вот кости отделите, вот мясо отделите. А если вы будете представлять его себе как «сома»… Предлагаю вам вслушаться в это слово. «Со̀ма» – греческое слово, потом мы увидим, что и в других языках также. Окончание «ма» – это окончание среднего рода существительных, например, «тема», а здесь «сома». Это средний род. А корень «со» – «со-ма», да? «Со». «Ма» – это суффикс. Я сказал окончание? Нет, это суффикс. «Со», а что означает корень «со» по-гречески? Означает «целый», «цел». То есть «сома», если буквально будем переводить, – «целое». «Целое» – «со-ма». «Цел-ое» — «со-ма».

Те из вас, кто знает белорусский язык, как будет по-белорусски «тело»? Так же, как это было во всех древнеславянских языках. Вы пишете по-белорусски «цела», то есть «тело» и есть «целое». Так же и в греческом, так же и в других языках.

Вот это понятие о том, что человек есть нечто целое, «сома», «цела». А что такое «целое»? Тот из вас, кто хоть немножко философию знает, понимает, что такое «целое». Чем отличается целое от нецелого? Целое – это то, что не делится. Ну, я не могу вот этот Новый Завет, эту книгу, я не могу разорвать, разделить на три части и получить три Новых Завета, вот никак. Вот этот стол я не могу перепилить пополам и получить два стола. Получится два обрубка. Я не могу этот микрофон или самого себя разрезать и получить двух отцов Ианнуариев – невозможно! Все это тела, понимаете? Тело – это «со-ма», «це-лое», то, что не перепиливается. То есть перепилить можно, но это уже будет совсем другое. Вещь как вещь остается целостной; любая вещь, ее нельзя разделить на две такие же вещи. Вот этим отличаются предметы целые от нецелых. Вот нецелый предмет, ну, возьмите – куча снега, лежит перед вами куча снега. Это тело? Нет. Это не тело, потому что вы спокойно можете разделить эту кучу на две кучи снега. Вот это уже нецелое. А целое – это то, что не делится.

А теперь переведите слово «не делится» или «неделимое» на греческий язык. Ну, со словом «делиться» мы уже с вами встретились, когда говорили о дихо-томии, трихо-томии. Значит, делиться – это будет «томия», «делимое». А как будет «не»? Ну, отрицательная частица – «а». «А-том», «атомия». Атом – это неделимое, ну так раньше себе представляли, еще в начале XX века…, да нет, еще Демокрит представлял, что атом – это нечто неделимое, маленькое тельце, маленькое сома. Корень «томия», «том», вам хорошо известен. Ана-томия, да? Расчленение, разделение. Или что еще там? Томограф. Что это значит? Когда человека рассматривают по кусочкам, да? Томограмму делают. «Томо», «том» – «делить». Атом, дихотомия, трихотомия… Всякая сома, всякое тело есть атом. Просто по определению: раз это целое, значит оно не делится – а-том.

Теперь переведите это слово на латинский язык. Как будет «а» по-латыни? «Ин». А как будет «делить»? Или по-английски? Divide, да? Дивидере. Ин-ди-видуум. «А-том». «Ин-дивидуум». Значит, всякий человек есть ин-дивидуум. Всякое тело есть ин-дивидуум или а-том. Понятно – неделимое.

Собственно, в самом слове «со̀ма» и содержатся все эти мысли. Это мы сейчас только разбили все это, но это уже в самом слове «со̀ма» содержится, что это неделимое, «цело». Надо сказать, что это мы только так говорим, что человек неделим. Нам бы хотелось быть неделимыми, индивидуумами. На самом деле каждый из нас знает, что он в конце концов распадется в прах. «Отымеши дух их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся», и человек из тела превратится в кучу. Понятно. Куча праха. Об этом и Библия говорит, и мы знаем об этом на опыте мертвецов.

Да и вообще человек делится каждый день. Что-то сплюнул, скашлянул, что-то еще произошло такое. Делится. И в человеке не остается ни одного элемента, который бы там за семь лет не поменялся. Как говорилось в одной из английских пьес абсурдистских у Сэмюэля Беккета… Ну, там на сцене появлялось два мусорных бачка, как это часто бывает у абсурдистов. Поднимается крышка бачка, оттуда появляется голова старика, такой он противный весь, седой, беззубый. И он говорит: «Ой, жизнь ужасна, я старею, я теряю волосы, зубы, я умираю, превращаюсь в прах». Бух! Крышка захлопнулась. Открывается крышка такого второго бачка. Оттуда поднимается точно такая же голова старика, такого же беззубого, плешивого, который говорит: «Жизнь прекрасна, жизнь удивительна! Я теряю волосы, зубы, но ведь жизнь есть движение! Я изменяюсь, двигаюсь! Я живу!» Раз он изменяется, значит, он движется. То есть все мы изменяемся и движемся, и делимся.

То есть практика нам показывает, что по-настоящему-то со̀ма мы не владеем. На самом деле мы такая полу-сома, полу-куча (смех в зале). И истинным со̀ма, истинным телом обладает только – для нас – Воскресший Иисус Христос. Вот Его тело уже не разлагается, оно уже не умирает, Он – истинное «цело», «тело». И поэтому каждому из нас предлагается присоединиться к этому Телу Христову. Это же очень глубокие мысли, многие ли из нас задумывались над этим? Поэтому само понятие «тело» относится не только к области антропологии, но и к области спасения, к области экклезиологии. Без «тела» нет никакого спасения. Само слово «спасение» как по-гречески будет? Как будет учение о спасении? Сотериология – «со-териология», то есть «учение о цельности». Со – териология, «со» – «цельный». Мы бы перевели по-русски это так – «целение». «Сотерия» – «спасение», то, что у нас переводится как «спасение». Ну, русское слово «спасение» ведь не очень хорошо отражает смысл самого понятия. Ну, что значит спасение? Из пожара человека спасли, спасение на водах. А вот то, что в Библии-то стоит, в Новом Завете, «со-те-рия» – означает «це-ле-ние». Человек не цел! Его надо сделать целым. У человека нет истинного тела – у него тело мнимое, это тело греха. Надо сделать подлинное тело, потому что это тело греха все время грозит превратиться в кучу праха. Человек неволен, он невольник греха, разложения, отчуждения от Бога. И только в Боге он может найти истинное тело, цельность. Это называется «ис-целение». Сделать себя целым. Ты разлагаешься, ты болен – тебя надо исцелить, дать тебе со-терию, целение. Отсюда «со-тир» – «целитель», у нас переводится «спаситель». Это тот, кто нас ис-це-ляет – исцеляет болезнь греха, конечно.

Почему все исцеления в Новом Завете, в Евангелиях, имеют такое большое значение, символическое значение как знамение, указывающее на грядущее полное исцеление. Не от частной болезни – от простуды или от слепоты, – а от греха. Потому что грех – это болезнь. Причем передающаяся из рода в род. «Во гресех роди мя мати моя» – человек рождается в грехе.

Вот такие глубокие последствия. И эта связь между спасением – «сотерия», «целением» в буквальном переводе – и человеком, «сома» – очень ярко прослеживается и во всем Новом Завете, а у апостола Павла особенно, и в общем-то в культуре очень многих народов. Не только в греческом, как мы сейчас проследили, – «сома», «сотерия», но и в других – «целый», «спасение», «исцеление». Ну, скажем латинский язык, как будет по-латыни «здоровый», «исцеленный»? Как будет место, где мы поправляем свое здоровье? Санаторий.  «Санос», да? Многие из вас слышали такую пословицу: «Менс сана ин корпоре сано, mens sana in corpore sano» – «В здоровом теле – здоровый дух». «Санос» – отсюда санаторий, санация и так далее. «Санос» значит «здоровый», «цельный», «исцеленный». А как будет по-латыни «спасенный», «святой»? «Санктус», наверное, слышали такое слово? Ну, Санкт-Петербург, слышали же? (смех в зале) Корень-то один и тот же: «исцеленный» – «санос», и «спасенный» – «санктус». Сам корень-то один и тот же в древности. И в других языках. Ну, как по-английски будет «целый», «цельный». Целый. Целый мир, скажем? The whole, да? А как будет «святой»? Святой Дух, скажем? Holy Spirit. Whole – тот же самый корень, «святой», «целый». И по-английски так. Как будет по-немецки «спасение»? Heil. А как будет «исцеленный», «целить»? Heilen. Как будет «святой»? Heilig. А как будет «целить»? Heilen. Как будет «целитель», «спаситель»? Heiler. То есть везде, во всех языках, всегда одно и то же. Исцеление, спасение и цельность, так же, как в нашей «сома», это одно и то же. Почему я говорю, что слово «сома», а отсюда и телесное воскресение, и учение о телесном воскресении, столь огромную, фундаментальную роль играет в Библии Нового Завета. При этом под «сома» понимается именно библейское «сома» – человек как целое, а не эллинистическое – разлагающееся мясо, кости, кожа, сало. Это надо помнить.

И вот путаница, когда мы читаем-то «сома», читаем «тело» и немедленно думаем вот об этом теле. А мы иначе и думать не можем, потому что мы воспитаны просто все в греческом духе. Ну, что делать? Вот так уже две тысячи лет. Но это может приводить к очень нехорошим последствиям при чтении Библии, при истолковании, при понимании Библии. За примерами ходить далеко не надо, это на каждом шагу.

Например, мы читаем Первое Послание к Коринфянам, 6:13 и так далее. В Коринфе апостолу Павлу пришлось столкнуться с тем же, с чем он столкнулся в Афинах, как мы говорили. Там его просто не поняли и прогнали. В Афинах он все-таки организовал церковь и впоследствии переписывался с нею. Но его отношение с коринфскими христианами всегда были очень напряженными, это мы видим во всех его посланиях. Коринф – это все-таки столица, столичный город провинции Ахаия, населенный людьми грамотными, образованными, философски подкованными. Конечно, там были, как всегда это между философами, между людьми образованными, часто идеологические недопонимания, мировоззренческие недопонимания, взаимные обиды какие-то и споры. Там начинаются разделения на партии: «я Аполлосов», «я Кифин», помните? «Я Христов, я Павлов». Основное, что разделяло коринфян, – это отношение как раз антропологическое, взгляды на антропологию. Большинство из них было дуалистами. К Библии ведь там мало кто имел отношение. Почему в коринфских посланиях так мало цитируется Библия, очень мало, да? Не то, что в римских. Откуда они там знали о каком-то Давиде, о каком-то Аврааме. Какое им дело до Авраама? Это вчерашние язычники, они никогда и имен-то таких не слышали, что им цитировать! Поэтому и Первое Послание к Коринфянам носит более эллинистическо-философский характер. Рассуждает апостол Павел там о разделениях в Церкви. А большинство из язычников – дуалисты. Вот антропологический дуализм, то есть разделение тела смертного от некой иноприродной ему субстанции – от души, ну, или духа, там по-разному можно называть, бессмертного, приводил к двум совершенно противоположным этическим или нравственным тенденциям. Если тело – это зло, а с точки зрения эллинизма тело – гроб, зло, от которого лучше бы избавиться, ну, конечно, не самоубийством лучше всего, хотя и это тоже ничего, но избавиться надо. А душа – это благо, это что-то божественное в человеке. А вот тело – это зло.

Если тело зло, а я уже верую во Христа, в Бога и во Христа, то я каким-то образом избавляюсь от зла и перехожу в сферу добра. И вот какое может быть мое отношение к телу? Если я уже, как говорил апостол Павел, уже не я живу, а живет во мне Христос, вот я живу весь в Духе Святом, во Христе. Это вот этот мир весь погряз в телесном, а я-то весь уже в духовном! Поэтому к телу я уже не имею никакого отношения. Да плевать мне на это тело! Не хочу я с ним иметь ничего общего! Это гроб, из которого я давным-давно вырвался во Христа и в Святого Духа. Поэтому если тело идет пьянствовать куда-то, так и пусть пьянствует, ему же хуже – скорее концы отдаст. Это же не я, я-то во Христе! А это тело пьянствует. Тело пошло блудить – пусть блудит. Ничего хорошего ему от этого не будет, состарится скорее. И так далее. То есть вот это полное пренебрежение к телесной жизни – в смысле полной отдачи телесной жизни фактически. И вот таких дуалистов называли либертинисты, от слова «libertas» – «свобода». Это полное высвобождение тела, пусть оно делает что угодно, я к нему не имею никакого отношения. Это была принципиальная позиция: я – в Духе. Поэтому у них было несколько таких лозунгов, очень увлекательных. «Все мне позволено!»– говорили они. – «Все мне позволено!». И вот с такими апостол Павел здесь спорит в 6-й главе.

А была другая группа дуалистов, которые говорили: «Да, тело – это зло, а душа – это добро, духовная жизнь». И поэтому тело надо всячески подавлять. Те говорили, что на тело просто не надо обращать внимание, а эти говорили, что тело надо подавлять. Это аскетизм такой предельный. Как можно меньше есть, а если есть, то только травку какую-нибудь, да? Или, конечно, секс… У нас секса нет. Рожать детей? Да зачем? Это умножать скорби в этом мире! К тому же это связано с телесными отношениями, ни в коем случае! Жениться? Нет, нет, нет! Скорее всего – разводиться. И так далее. Вот это аскетизм, такой предельный, еретический, конечно, аскетизм.

Значит, с одной стороны – либертинизм-дуализм, с другой стороны –аскетизм-дуализм. И вот эти два полюса, с которыми апостол Павел постоянно враждует в Первом Послании к Коринфянам. Вот в 6-й главе он набрасывается на этих самых либертинистов. Вот он приводит в 12 стихе их лозунг: «Все мне позволено!». А он им отвечает: «…но не все полезно». Действительно. Хорошо сказать, что пошло՜ пить куда-то тело алкоголь, а потом все равно ты станешь рабом, да? «Ничто не должно обладать мною», – пишет апостол. Второй лозунг, который они приводят: «пища для чрева, чрево для пищи, но Бог уничтожит и то, и другое». Ну, то есть что на это обращать внимание? Пища там, питие, блуд… Это все телесное, но ведь Бог все это уничтожит, на это не надо и смотреть, все это чепуха. Павел этим возмущен и отвечает. «Но, – пишет он, – тело-то не для блуда, но для Господа. И Господь для тела». Смотрите, какая интересная параллель. Они говорили: «пища для чрева, чрево для пищи; Бог уничтожит и то и другое». Павел пишет: «тело не для блуда, но для Господа». А Господь не уничтожит, а воскресит нас – тело. То есть Павлу что не нравится, на что он обращает внимание? На то, что с точки зрения вот этих эллинистов-дуалистов – они представляют себе человека как чрево, набитое пищей. Как пузо. Павел говорит – да нет, человек – это не чрево, набитое пищей! Человек – это те-ло, целое. И, конечно, чрево для пищи и пища для чрева. Но целое, тело – не для пищи. Оно было создано Богом для Самого Себя, для Бога, для Господа. И Господь с небес сошел для тела. То есть я вам говорил: тело и человек – для него это одно и то же, можно знак тождества поставить. То есть человек для Бога и Бог для человека. И Бог воскресил и Иисуса, и наши тела воскресит. Не уничтожит как чрево, а воскресит как тела.

Здесь сталкиваются два совершенно разных мировоззрения, два совершенно разных взгляда на человека – дуализм эллинистический: человек – это чрево, от которого свободна душа, и апостола Павла, библейское понятие о человеке: человек – это целое, неделимое на какие-то два куска, на материю, на душу, или на три куска. Неделимое. И Бог воскресит человека в его цельности, именно в подлинной цельности, то есть в теле.

Дальше он спорит с этими аскетами уже. Они говорили там, что женщины и касаться нельзя, и так далее. Он пишет, что каждый пусть имеет своего мужа, каждый свою жену.

Ну, мы сегодня с вами на одном теле-то и застряли только. А дальше должны были быть плоть, душа, дух, ум, совесть. Ну, ничего, без совести обойдемся. На сегодня закончим. Будут какие-нибудь вопросы по сегодняшнему материалу?

Вопрос:

При воскресении какое тело воскрешается? Духовное имеется в виду?

Ответ:

Да, духовное.

Вопрос:

Как это понять? Что оно из себя представляет?

Ответ:

Вот это знаете, когда воскреснете, тогда узнаете. Ну, в любом случае апостол Павел пишет об этом…

Вопрос:

Ну оно же будет иметь форму или оно будет без формы?

Ответ:

Это очень серьезный вопрос. Под формой вы понимаете вот эту вот внешнюю оболочку какую-то? То есть будет ли заключено тело в какую-то оболочку?

Вопрос:

Да.

Ответ:

Вопрос на самом деле очень важный. Здесь надо вспомнить не вторую главу Библии, Книги Бытия, которую мы цитировали в самом начале, а первую главу: «И сотворил Бог человека по образу Своему и подобию Своему». То есть предназначение человека – это образ и подобие Божие. А что значит образ Божий, который во грехе человек если не полностью утратил, то подобие-то полностью утратил? И восстановил только во Иисусе Христе…

Чтобы понять что такое «человек – образ Божий»… Вот когда говорится о том, что человек стал «душою живою», то ведь и корова называется в Библии душа живая, и любой скот – это душа живая, потому что они живут и дышат, да? И таракан –душа живая, и человек– душа живая. А вот образом Божиим ни таракан, ни корова не называются, а называется только человек. Так вот чем человек отличается от других тварей, от других живых созданий? Тем, что он образ Божий. А что такое образ Божий? Что значит Бог? Чем Бог отличается от Своего творения? Да тем, что Он Бог, а все остальное – творение. То есть Абсолют, а все остальное – относительно, только и всего. То есть Он свободен – «аб-солют», то есть «не-зависимый, отвлеченный». А все остальное зависимо, хотя бы от Бога и друг от друга. Бог абсолютен, мы Его не можем определить. Это только глупые люди говорят – определи мне, что такое Бог? Бог неопределим, потому что всякий пределы, дающие определения, уже ограничивают, а Бог безграничен, свободен от всех пределов. Он свободен, а все остальное – определенно: имеет какую-то оболочку, зависит от времени, от пространства. Все мы зависим от нашего генотипа. Никто из нас не может по своей воле родиться не тогда, когда он родился, умереть не тогда, когда его Бог призовет. Всем мы сейчас сидим здесь, и никто из нас не может оказаться вдруг в каком-то другом месте, раздвоиться. То есть все мы зависимы. Мы относительны. А Бог абсолютно свободен. Он независим и не определен ни временем, ни пространством, ни оболочками никакими.

Человек создан по образу Божию. И он зависим, потому что он живет в этом мире греха. Но в нем живет стремление и жажда стать Богом, как в Адаме, помните? Каждый человек стремится осуществить в себе образ Божий и возвысить его до богоподобия, как это произошло со Христом.

Вот Иисус Христос, человек, Богочеловек. Он остался человеком, но при этом этот Человек достиг Богоподобия в Воскресении. То есть Он остался – даже приобрел – цельность. Пока Он жил на земле, Он имел форму, родился в Вифлееме, умер на кресте, страдал, голодал, недосыпал. Знал два-три языка, остальные языки не знал. Как и всякий человек, Он был ограничен как человек, да? Он нес все наши немощи. Но когда Он воскрес, то все это прекратилось. И Он обрел тело. Было тело душевное, тело первого Адама, а стало тело духовное – тело нового Адама. То есть не ограниченное никакими рамками. Полностью свободное или то, что христианское богословие называет, полностью воипостазированное, зависимое только от личной ипостаси, от собственной воли. Свободен. Хочет – будет в этой форме и сейчас вот явится среди нас, хочет – пройдет сквозь стенку, захочет – будет одновременно и в тебе, и во мне, и в этом кусочке хлеба, которое подносится как Тело Христово, и в том кусочке в соседней Церкви. Он не ограничен ни пространством, ни временем, ни какой-то оболочкой. Это они зависят от Него, а не Он от них. Понятно, да? Он свободен как Бог. И одновременно Человек, то есть «цело». Вот Он-то истинно целен. Это и есть исцеление, потому что исцеляется человек от болезни, от греха. Грех – это отчуждение от Бога, от источника жизни. Это общая болезнь, симптомы которой мы все знаем. Это наши страдания, наша ограниченность, наша конечность, наша тленность и так далее. Наша сформированность оболочкой. Почему у меня такая оболочка, ну почему не другая? Вот я не хочу быть таким, хочу быть другим! – А ничего не получится! Мы все живем в мире насилия, законов природы, законов общества и так далее, всех законов. А в Воскресении от всего этого человек освобождается. Так что говорить об оболочке не приходится. Это тело совсем в другом смысле, не в смысле формы, а тело как некая цельность, которая уже не рассыпается в прах.