Цикл: Беседы о посланияx апостола Павла
Тематика: Послания к Фессалоникийцам
Текст набран: Людмила Зотова
Здравствуйте, дорогие братья и сестры!
Начинаем с вами нашу седьмую беседу о Священном Писании Нового завета. Напоминаю вам, что мы сейчас с вами разбираем достаточно подробно, стих за стихом, Первое послание к Фессалоникийцам святого апостола Павла. Первое послание к Фессалоникийцам — это самое раннее произведение христианской письменности, зафиксированное в нашем Новом завете. В прошлые наши беседы мы с вами разобрали это послание до 4-й главы, 13-й стих. Если у вас есть возможность, достаньте Священное Писание, откройте Первое послание к Фессалоникийцам, 4-ю главу, 12-й стих, и мы с вами продолжим разбирать текст далее. Текст по синодальному, наиболее распространенному переводу на русский язык.
Напоминаю вам, что все книги Нового завета написаны на греческом языке I столетия после Рождества Христова. А у нас — перевод с этого оригинального греческого текста. Как и всякий перевод, он не совсем соответствует оригиналу, потому что невозможно перевести абсолютно точно, адекватно. Оригинал есть оригинал, перевод — перевод. Перевод — всегда некоторое толкование. Мы с вами уже наблюдали некоторые неточности в нашем распространенном синодальном переводе. Может быть, будем наблюдать еще большие неточности в дальнейшем. Но, в общем и целом, перевод — всегда трудное дело. Не будем строгими судьями, потому что прежде чем быть судьей кому-то, надо самому уметь это дело делать.
Итак, в 4-й главе своего Первого послания к Фессалоникийцам Павел начинает увещательную часть, после того как в первых трех главах он напоминал о своих отношениях с Фессалоникийской церковью. Это юная церковь, небольшая, которую Павел несколько месяцев тому назад основал в Фессалониках, столице провинции Македония, одной из провинций Римской империи того времени. Павел сейчас пребывает достаточно далеко от Фессалоникийской церкви, а именно — в столице другой провинции Римской империи, в столице Ахайи — городе Коринфе. Он сначала вспомнил о своих взаимоотношениях с фессалоникийцами, о своем беспокойстве о них, радуется, что он получил от них хорошие известия об их состоянии. Ну, конечно, они как недавние язычники обладают некоторыми недостатками, которые он пытается устранить мягким образом, чтобы не оскорбить их и в то же самое время наставить на путь в Господе.
Одна из наиболее животрепещущих проблем в Фессалоникийской церкви была проблема, связанная с мыслями о Втором Христовом пришествии, то есть о конце света или (в библейском языке) о Дне Господнем. Днем Господним в те времена христиане называли Второе Христово пришествие, День Второго Христова пришествия, когда этот мир преобразится, и люди перейдут из жизни сего мира, этого века, в жизнь преображенного мира — в жизнь будущего века. Первые христиане пребывали в состоянии некоторой экзальтации, в ожидании скорого конца света, скорого Второго Христова пришествия. Жизнь была тяжела, и люди ждали спасения от Бога, которое они связывали со Вторым Христовым пришествием. Ждали с нетерпением, с надеждой и упованием. Это сейчас, когда мы думаем о конце света, нам представляется одни только ужасы и кошмары. Но совершенно не так представляли этот предполагаемый грядущий конец света христиане I-го века. Они ждали с радостью и с нетерпением, когда же это случится. Сам апостол Павел, по всей видимости, был уверен, что это произойдет достаточно скоро. Потом, по прошествии некоторого времени, христиане поняли, что ожидать скорого пришествия не надо, что мы не знаем, когда Господь придет, когда будет конец света. Но Господь призывает нас жить в этом мире достойно Его Второго пришествия.
Но вернемся к нашим фессалоникийцам. Там возникла проблема. Дело в том, что христиане, ожидая Второго Христова пришествия, вдруг заметили, что некоторые из них — ну, может быть, один-два-три человека — ушли из этой земной жизни, умерли. И не встретили Господа. Господь-то придет скоро, а их-то уже нет! Они-то, прожив свою земную жизнь в скорби, так и ушли из этой жизни, не встретив радостного дня Христова пришествия. Христиане наивно полагали, что люди, умирая, уходят в абсолютное небытие. Дело в том, что вся языческая религия подводила их к этому. Вспомним языческие представления о том, что умерший человек погружается действительно в полное небытие. Он уходит в то, что язычники называли Аид. Подземное царство Аид, а родственное ему слово, собственно, перенятое слово с некоторым изменением в произношении — русское «ад». Вот, они уходят в ад. Но ад — это не место мучений для язычников было. Это просто место полного мрака. Само слово «ад», «аид», если мы точно переведем его с древнегреческого языка, означает «невидимое». Это место, которое нельзя видеть и откуда ничего не видно. Так что сказать об этом аиде, аде, древний ничего не мог: небытие — и все тут. Потому что мы можем познавать только то, что мы видим. А если мы что-то не видим, то мы и знать об этом не можем. А если еще и оттуда ничего не видно, то это вообще полное небытие.
Итак, христиане переживали о своих ушедших из этого мира братьях или сестрах. Павел узнает об этом и спешит утешить, успокоить христиан, научить их чему-то новому, что они, может быть, от него и слышали, но запомнили не слишком хорошо, не очень остро восприняли своим разумом и сердцем. А именно, Павел напоминает им учение, христианское учение о всеобщем воскресении мертвых. Это поучении о воскресении, связанном со Вторым Христовым пришествием, Павел начинает в 4-й главе Первого послания к Фессалоникийцам, начиная с 13-го стиха этой главы. Должен сказать, что этот отрывочек, 4.13 по 4.18, вот эти несколько стихов, христиане могут часто слушать в церквах, когда происходит отпевание усопших. Именно этот Апостол читается во время отпевания. Прочитаем начало этого отрывка в русском переводе синодальном. 13-й стих: «Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды». Тут же я должен поправить несколько наш синодальный перевод. Кстати, и в славянском не совсем точно переведено. Павел не любит говорить об умерших. Он специально вместо слова «умершие» ставит совершенно новое слово: «усопшие». Вот для нас это сейчас привычно говорить: об усопших мы говорим, об успении, о том, что люди не умирают, а засыпают для того, чтобы потом проснуться. Мы, правда, не задумываемся о точном смысле этого слова. Но вот Павел здесь впервые употребляет вместо «умершие» «усопшие». Если точно перевести: не хочу оставить вас, братия, в неведении об усопших, об уснувших, чтобы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Кого он имеет в виду? Да соплеменников фессалоникийцев: этих горожан, язычников, которые, конечно, никакой надежды на воскресение не имели и иметь не могли. Но вот древние авторы античные говорят (например, Феокрит): надежда есть у живых, для умерших надежды нет. Или римский замечательный поэт Катулл говорит о том, что человек уходит в непробудную ночь, когда он умирает. То есть никакого пробуждения уже не будет: непробудная ночь и мрак.
На эпитафиях, то есть надписях на могильниках языческих, мы находим много свидетельств этому отсутствию надежды. Вот, например, такая эпитафия: «Меня не было. Я стал. Меня нет. Мне безразлично». Нет надежды у язычника. Нет надежды у человека, который не верует в Воскресшего Господа Иисуса Христа. А откуда она может взяться, эта надежда, если человеку представляется, что земная жизнь наша, вот эта земная жизнь — это единственное, что ему дано? И никакого продолжения этой жизни не будет. Никакого смысла, следовательно, эта жизнь иметь не может, ибо она завершается полным распадом и уничтожением.
Надо сказать, что язычники довольно трудно воспринимали весть о воскресении. Вот когда апостол Павел явился в Афины и проповедовал там философам, образованным афинским людям (он говорил о воскресении Христа), то они смеялись над ним и говорили: иди, послушаем тебя в другой раз. Почему? Почему весть о воскресении (о телесном воскресении, о чем мы с вами еще будем неоднократно говорить), почему она язычниками воспринималась не только с непониманием, но даже с издевкой, а иногда и с негодованием? А все дело заключается в том, что языческий мир того времени очень зависел от философских воззрений древних, которые делили весь мир на как бы две стороны бытия: физически-материальную и духовную. В философии и в религии это называется дуализм. Весь мир делится на две части: добро — это духовная сфера бытия; и чистое зло, нечистота, грязь, распад — это материальное бытие. Человек, согласно философии Платона, представляется следующим образом: у человека родина — это небо, духовная сфера; но его душа падает в материальный мир, как бы, обретает плоть, которая доставляет человеку страдания, страсти, несбывшиеся надежды, обещания, которые никогда не сбудутся; человек болеет и, в конце концов, умирает. В древности существовала такая поговорка: «сома—сима», что с греческого переводится — «тело — гроб». Вот тело материальное — это гроб для той искры духовности, которая живет в человеке. Ну, и для человека встает задача: а как же избавиться, наконец, от этого гроба, от этого тела? Для этого существовали специальные упражнения, способы самовоспитания, самообразования. Разные философии соперничали друг с другом, чтобы показать человеку вот этот путь высвобождения божественной искры из тленного тела, чтобы по смерти эта искра божественная вылетела из разлагающегося тела и слилась с неким космическим духом, потеряв свою самость, свою личностность.
Конечно, эта философская теория, очень глубоко проникшая в сознание античных людей, абсолютно чужда библейской точке зрения на человека, на Бога, на мир. И, разумеется, никак не согласуется с христианским учением о воскресении. О телесном воскресении, которое христиане имели возможность наблюдать в воскресении Господа Иисуса Христа, в Его явлении. Христиане всегда были убеждены, что Иисус Христос не мертв, а жив. Он среди нас, Он жив. Жив телесно, но это тело преображенное, это совсем другое тело, не то материальное тело, которое мы сейчас имеем. Ну, а язычник этого не понимал. Ему казалось чудовищно: как это так — человек всю жизнь мучился, мучился в этом страдающем теле, и вдруг это тело снова поднимется, и вместо того чтобы освободиться от этого «гроба», как они говорили, человек опять будет мучаться. И, естественно, слова Павла о воскресении в афинском ареопаге, где он проповедовал, восприняты были с издевкой и даже с негодованием. Люди просто отказывались слушать то, что им казалось не только глупым, но даже безнравственным: зачем человека снова заставлять страдать? Бог этого не может допустить. Думаю, что Фессалоникийские христиане тоже отчасти неправильно понимали воскресение. Павел здесь мягко наставляет их на то, чтобы они восприняли христианское учение как должно.
Итак: «не хочу оставить вас, братия, в неведении об усопших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды». И Павел в 14-м стихе Первого послания к Фессалоникийцам продолжает: «Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним». Ну, имеется в виду, приведет к жизни вместе с Иисусом. Нам, на первый взгляд, не совсем понятно, почему, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и мы воскреснем? Как воскресение Иисуса может способствовать нашему воскресению? Как оно может гарантировать наше воскресение? На эту тему надо немножко поразмышлять. Подумаем о том, в каком теле воскрес Иисус. Павел об этом достаточно подробно рассуждает в другом послании, в 15-й главе Первого послания к Коринфянам. Но мы сейчас вкратце все-таки поразмышляем на эту тему.
Дело в том, что человек в этой жизни не свободен. Он ограничен со всех сторон: в пространстве, во времени, экономически, в своем здоровье, в смысле своего образования. Человек всегда чего-то хочет, хочет раздвинуть свои границы, достичь чего-то, но это ему редко удается. Это то, что Священное Писание называет тварностью человеческой. Человеческой тварностью, тленностью. Человек ограничен. Но человек несет в себе образ Божий. А чем отличается Бог от творения? Да тем, что Бог абсолютен, а творение относительно. Бог неограничен, а творение ограничено. Бог свободен, а творение несвободно. Человек несвободен, но он несет в себе образ свободы. Тот самый образ свободы, который не несет в себе никакое другое существо на земле. Так, например, ворона не может захотеть не вить себе гнездо на дереве. Белка не может не захотеть собирать себе орешки летом на зиму. Это все записано в генетическом коде того или другого существа. В этом отношении все животные живут по инстинктам, по рефлексам. Человек тоже животное существо. Он тоже обладает инстинктами. Человек тоже живет по своим рефлексам. Но не абсолютно. Человек может поступать или хотеть поступать вопреки своим рефлексам, вопреки своим инстинктам, даже самому мощному инстинкту — инстинкту самосохранения. Ну, это факт известный. Так вот, в этой жизни он только хочет, но очень мало может. А вот в воскресении человек может уже обладать полной свободой. Там человек может быть не только образом Божиим, но и подобием Божиим. В воскресении восстанавливается человеческое богоподобие. Он становится свободным: свободным во времени, свободным в пространстве, свободным от всяческих ограничений, которые уменьшают, умаляют его свободу и жизнь в этом грешном мире.
Ну, посмотрим: Иисус воскрес. И вы смотрите, Евангелие нам сообщает, что в Своем воскресшем состоянии Он может быть в разных образах. Его можно узнать, можно не узнать. Он может пройти сквозь закрытые двери, может одновременно быть и здесь, и там. Он может войти в каждого из нас, мы для Него уже прозрачны. Это мы, люди, даже любящие друг друга люди, желающие соединиться, слиться воедино, все-таки всегда встречаем ограничения: мы не можем соединиться абсолютно, нам мешает наша ограниченность. Но в состоянии полного богоподобия, в состоянии свободы этих ограничений уже не существует. А если мы открываем свое сердце, себя для Воскресшего Иисуса, то Он способен соединиться с нами и силой Своего воскресения преобразить и наши тела, воскресить нас. Вот поэтому Павел и пишет: если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Бог через Иисуса Христа способен воскресить нас.
Далее Павел в 15-м стихе продолжает: «Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим умерших». Ну, по-русски мы лучше бы сказали: не опередим умерших. Павел хочет сказать, что все — и те, кто в День Господень (то есть во время Второго Христова пришествия) останется в живых, и те, кто уже почил к этому дню (то есть умер) — все одновременно встретят Господа. Одни, живущие на земле — преобразившись, другие, умершие — воскреснут. Но и те, и другие встретят Господа в совершенно преображенном, новом состоянии. Не в тех телах, в которых они пребывали здесь на земле, а в телах преображенных, свободных, в телах богоуподобленных существ.
16-й стих и 17-й стих написаны языком совершенно особенным, где каждое слово символично. Дело в том, что когда Павел или любые другие авторы древности пытались писать о таких таинственных событиях как Второе Христово пришествие, конец света, всеобщее преображение, воскресение, то волей-неволей приходилось прибегать не к языку нашей обыденной жизни, не к языку физики или биологии (потому что эти науки изучают наш мир, не преображенный мир), а к языку метафорическому, к языку образному, потому что описываются вещи таинственные, не постижимые нашими материальными мерками и мерами. Ведь не обо всем мы можем рассуждать чисто физически, так сказать. Но есть же такие моменты в жизни человеческой, которые невозможно ни взвесить, ни измерить, ни понюхать, ни потрогать: любовь, радость, дружба. Сколько весит любовь? Сколько километров в радости? Сколько граммов в дружбе? Это же невозможно. Но все это мы переживаем: и любовь, и радость, и веру, и надежду, и дружбу. Все это мы переживаем, мы ощущаем реальность этого, но говорим об этом поэтически, метафорически, образно. И вот о таких исторических событиях грядущих как воскресение Павел тоже говорит особым метафорическим, образным языком, языком раннехристианской апокалиптики, то есть особого сорта литературы, которая повествует об эсхатоне — о конце света. Эсхатон — это греческое слово, означающее конец. А эсхатология — это наука о конце света, о Втором Христовом пришествии.
Итак, почитаем с вами этот апокалиптический маленький отрывок, 16-й, 17-й стихи 4-й главы: «Потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем». Вот так, в нескольких словах, образно, Павел здесь описывает грядущий День Господень — конец света. Многое здесь непонятно. На многое надо обратить внимание. Почти каждое слово являет нечто таинственное, являет образно. И мы должны остановиться здесь на некоторых таких образах. Ну вот, начнем.
«Сам Господь». Под Господом Павел всегда понимает Иисуса Христа Воскресшего и Вознесшегося, Который пребывает в духовной сфере, в духовном состоянии, не в таком физическом плотском состоянии, в котором пребываем мы. Итак, «что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба». Что это означает? Что такое «при возвещении»? Должен сказать, что перевод не очень удачный. Гораздо удачней славянский перевод: «при повелении». Дело в том, что Бог исповедуется нами как Бог-Троица. И в Боге-Троице каждое из Лиц Пресвятой Троицы обладает своей собственной ипостасью, как говорит христианская догматика. И каждое из Лиц Пресвятой Троицы совершенно отлично от другого Лица. Имея одну общую Божественную сущность, в своих, так сказать, нашим человеческим языком, функциях Лица отличаются друг от друга абсолютно. Вот первое Лицо Пресвятой Троицы — Бог Отец — это Бог-творец, который Своим словом творит мир. Так мы и исповедуем в нашем Символе веры: верую во Единого Бога Отца, Творца небу и земли видимым же всем и невидимым. И если начало нашего мира зависело от воли и от слова Творца (Бога-Отца), то и конец этого мира и начало мира (или века) нового тоже зависит от воли и от слова Бога-Отца. Вот именно эта зависимость от Бога-Отца здесь и передана словом (в нашем переводе) «в возвещении». Или буквально — в приказе, «по повелению». По повелению Божию наступит конец этого света. Никто не знает, когда это будет, кроме Самого Бога Творца.
Итак, вот Он повелит, передаст Свое повеление через ближнего к Нему вестника. «При гласе архангела», как здесь сказано. И «по трубе Божией». Труба Божия — это символ, который обозначает начало великого события, начала праздника, возвещение праздника и собрания к Богу. Дело в том, что в Иерусалиме стоял большой храм, храм Единого Бога, и перед каждым праздником на стены Иерусалима выходили трубачи и трубили, созывая народ на праздник в храм к Богу. Итак, прозвучит эта труба Божия (конечно, это образное выражение), и Сам Господь сойдет с неба. О каком небе идет речь? Ну, разумеется, не об астрономическом небе. Это всего лишь антропоморфный человекообразный образ. Под небом подразумевается Божественная сфера бытия. И образ схождения — это тоже только образ. Господу не надо ни откуда спускаться, ни куда подниматься. Господь пребывает всегда с нами, Он здесь. Просто сейчас Он здесь с нами невидим, Он в тайне. Как мы говорим в Церкви, Он пребывает в таинствах. Но все тайное когда-то станет явным. И всякое таинство станет откровением, явлением. Все тайное станет явным. Откровение по-гречески — апокалипсис, а тайна — мистерия. Всякая мистерия станет апокалипсисом. Вот это образно изображается в виде нисхождения с неба. Как бы картинное такое представление.
И после этого: «мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках». Ну, здесь тоже: что ни слово — то некоторая метафора, некий образ. «Мы будем восхищены» — что это означает? Слово «восхищение» — ну, собственно, похищение, кража — пришло из глубокой древности, из языческой мифологии. Вспомните некоторые языческие мифы. Ну, вот, предположим, такой. Двенадцать греческих языческих богов, которые обитали на Олимпе, как известно, пили божественный нектар. Но пить им было затруднительно, потому что у них не было виночерпия, который бы им подавал. Не самим же богам разливать себе этот нектар в кубки. И вот, виночерпий им был нужен. Тогда Зевс, верховный бог, обратился в орла, полетел с Олимпа, долетел до страны Аркадия на полуострове Пелопоннес и высмотрел на лугах этой Аркадии пастушка молодого, который ему приглянулся, понравился, и похитил его от его стад, вознеся его на Олимп. Пастушка звали Ганимед. Теперь Ганимед на Олимпе стал бессмертным богом. Бессмертным богом, разливающим нектар в кубки всех высших богов.
Или, например, Геракл. Геракл, совершив свои подвиги, был, опять же, похищен на Олимп и тоже стал богом. Или, скажем, знаменитый в древности мифический врач Эскулап, Асклепий. Он тоже был похищен богами и стал богом в свою очередь. Итак, вот это похищение или восхищение — это древний языческий религиозный термин, означающий, собственно, на христианском языке, в христианской догматике обожение. То есть превращение смертного в бессмертное.
Итак, здесь говорится о том, что мы силою Божией обожены, восхищены. Но почему на облаках? А дело в том, что облако, конечно, имеется в виду не метеорологическое облако, которое, вот, по небу летит, а облако как апокалиптический иконный символ божественного присутствия и помогающей силы. Вспомните, когда Израиль исходил из Египта, из рабства, в землю обетованную, то Израилю предшествовало облако, и в этом облаке был Сам Бог. Когда Моисей восходил на гору Синай, где получил скрижали Завета, то Синай был окутан облаками, в облаках был Бог. Это Он говорил оттуда Моисею. Облако — это есть образ Божественного присутствия и помогающей силы.
Итак, мы будем восхищены, то есть преображены, обожены силою Божией в сретение Господу на воздухе. Ну, воздух — как некая средняя сфера между небом и землей, то есть между духовной сферой Божественной и нашей материальной сферой — здесь выступает тоже образно. Кроме того, если мы поднимемся, будем восхищены на воздух, то это свидетельствует о том, что мы преодолеем как бы свою земную природу силою Божией.
Но вот что значит «мы будем восхищены в сретение Господу»? Слово «сретенье» буквально по-славянски означает «встреча»: мы поднимемся навстречу Господу. Дальше говорится: «и так всегда с Господом будем». Так что же, мы так и будем в воздухе висеть с Господом? Нет, конечно. Дело в том, что сретенье — это слово не совсем точно передает то, что стоит в подлиннике. Вот то, что мы переводим словом «сретенье» — на самом деле в греческом языке слово, употреблявшееся в военно-дипломатическом лексиконе. Ну, предположим, что какой-то город, окруженный стенами, терпит осаду неприятеля. И горожане понимают, что им не вынести этой осады. Тогда отцы города берут ключи от городских ворот, какие-то подношения, дары и выходят с белым флагом навстречу неприятелю и встречаются с ним посредине между лагерем неприятеля и городскими воротами. И происходит передача ключей от городских ворот неприятельскому полководцу. И теперь уже вся процессия — неприятельское войско и горожане — возвращается в город, где происходит смена власти. Вот весь этот процесс — осада, передача ключей и вход в город, смена власти — обозначался греческим словом, которое у нас передано как «встреча», «сретенье».
Итак, мы встретим Господа на воздухе и спустимся вместе с Ним на землю, преображенную землю, где будет уже смена власти. Как мы молимся в молитве «Отче наш»: да будет воля Твоя яко на небеси и на земли. Так вот, после всего, описанного здесь апостолом Павлом, воля Божия, власть Божия будет установлена во всем космосе: не только на небе, но и на земле. Вот это все и означает слово «сретенье». «И так всегда с Господом будем» уже вовеки.
Павел завершает этот отрывок такими словами: «утешайте друг друга сими словами». Ну, и для нас сама мысль о воскресении Христовом и о нашем дальнейшем воскресении должна быть самой утешительной мыслью. Собственно, Евангелием нашим, величайшим христианским благовестием.
Сегодня мы с вами кончаем беседу о Первом послании к Фессалоникийцам.
Желаю вам благодати Божией, здравия и во всем благополучия. До свидания, до нашей следующей встречи.
