Феодоровский собор, 02.03.2007

Расшифровка  – Анжела Ялышева

Сверка и корректура  –Л.Голубкова и О.Суровегина

Итак, мы говорили о том, как замечательно построено Евангелие от Матфея. Оно хорошо скомпонировано, потому что евангелист Матфей ‒ замечательный редактор того материала из предания, который к нему пришел. И он одухотворяет его.

Если, например, в Евангелии от Луки ‒ вот эти блаженны. Помните, они звучат каким образом? Если мы берем самые древние тексты (не то что в нашем переводе, а самые древние рукописи), то там «блаженны нищие, ибо их есть Царствие Небесное». Лука обозначает ‒ нищие.

Мы прекрасно понимаем, что далеко не каждый нищий блаженный, не каждый нищий, возможно, попадет в Царствие Небесное, потому что и нищий может быть злодеем.  Наоборот, богатый может быть человеком самым благочестивым. Поэтому Матфей одухотворяет ‒ «блаженны нищие духом»,  т.е. смиренные перед Богом. Это может быть и нищий, и богатый, это уже другой характер носит немножко, да? Или у евангелиста Луки, например, написано «блаженны плачущие, ибо тии утешатся», буквально плачущие. Ведь не каждый же плакса блаженный, правда? Ведь мало ли почему человек плачет. Может, со зла плачет, всякое бывает. Поэтому Матфей одухотворяет. Это в нашем переводе, и у Матфея тоже «блаженны плачущие», но ведь в подлиннике-то не так. Блаженные те, которые рыдают над покойником, то есть, как над покойником. Там вот именно такое слово употреблено. То есть они плачут о своих грехах, плачут о земном убожестве и так далее. Это совершенно другой характер, не просто плакать, лить слезы, т.е. скорбят по-настоящему. Ну и так далее.

Вот Евангелие от Матфея. Кроме всего прочего, мы с вами говорили о начале Евангелия, о первых главах, о первой главе, в которой излагается родословие Иисуса Христа, выстроенное таким замечательным образом. Вторая глава даёт нам дивные рассказы о рождении Иисуса и о звезде. Собственно, не о самом рождении, а о Его зачатии от Духа Святого в конце первой, во второй главе ‒ о появлении дивной звезды, которая привела волхвов с Востока поклониться новорожденному Младенцу.

Говорили мы с вами о слове поклони́ться? Нет? Вот – поклониться. Ведь по-русски, конечно, поклони́ться и поклоня́ться ‒ чуть-чуть разные нюансы. Поклони́ться – это значит сделать поклон, поклоня́ться – это уже в таком религиозном плане. В подлиннике же стоит слово вот это ‒ поклонение, совершенно особенное. Это и не поклоняться в религиозном плане, и не поклониться, это просто наш перевод, не нашлось другого слова в старославянском языке, да и в русском тоже переводе. Буквально означает «пасть ниц», то есть вот так на землю упасть лицом вниз. Это очень древний обычай, по-гречески προσκύνησις – проскинеза, очень древний обычай, восходящий еще к глубокой-глубокой языческой древности, когда люди, которые поклонялись подземным божествам или божествам земли, падали на землю, прижимались к ней, и как бы это означало их поклонение и соединение с этими божествами. Это называлось проскинеза ‒ падение ниц. Впоследствии этот обычай в уже более культурные времена перешел на поклонение богам вообще. Скажем, перед статуей какого-нибудь бога в Вавилоне или в Египте тоже падали перед статуями ниц, и это значило почтение богу, отдачу себя этому богу. Поскольку вавилонские цари, египетские фараоны тоже считались сынами божьими, богами, то и перед ними тоже падали ‒ перед живыми людьми, но они считались богами.

Этот обычай, конечно, не пользовался успехом в Древней Греции. Существует такой несколько философский, можно сказать, анекдот. Знаете, что такое Великая Греция? «Великой Грецией» в древности назывался остров Сицилия. Так вот там была большая греческая колония, которая называлась «Великая Греция», главный город Сиракузы. Так вот в Сиракузах в храме Зевса один поклоняющийся совершил такую проскинезу ‒ поклонение перед статуей Зевса. В это время в храм вошел местный властитель ‒ тиран Дионисий, который увидел этого поклоняющегося перед статуей Зевса (может быть, это было не совсем падение, а становление на колени и прижимание лбом к земле) и велел высечь этого человека. За что? Ведь он же благочестиво поклоняется великому Зевсу! «Откуда он знает, что Зевс там, где вот стоит его статуя, а не там, куда он показывает свой зад?» ‒ сказал Дионисий. Это очень философский, религиозный анекдот, который говорит о том, что уже древние греки прекрасно понимали, что божество вовсе не сидит в этой статуе, а может быть где угодно. Статуя ‒ лишь только символ божества.

Так вот именно такое слово употребляется довольно часто в Новом Завете – поклоня́ться только в одном смысле. Поскольку поклоняться можно только Богу, значит, когда волхвы приходят поклониться Младенцу Иисусу, значит, они признают в Нем Само Божество, сошедшее на землю. И Ирод говорит: «И я хочу поклониться». Он говорит, конечно, хитро, а сам-то он хочет убить этого Младенца. Вы помните все этот рассказ второй главы, там каждое слово очень интересно, но об этом у нас нет возможности и времени с вами говорить.

Евангелие от Матфея характеризуется не только этими двумя замечательными главами, которых вовсе нет ни в каком другом Евангелии. Еще есть замечательная Нагорная проповедь. Мы частично уже с вами упоминали её. Это пятая, шестая, седьмая главы. Иисус поднимается на гору и садится. Садится. Там употреблен такой глагол, который означает кафедру. На кафедру садится Учитель, Он сейчас начнет поучения, как это было в иудейских школах, в синагогах, когда вот учитель садился и поучал. И поучает чему? Новой правде. Новой правде. Помните, «…если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф 5:20).

Кстати, выражение «Царство Небесное» находится только у евангелиста Матфея, и очень редко мы его встретим ‒ раз или два, по-моему, в других Евангелиях. Все остальные говорят «Царство Божие». Как вы думаете, почему? Это одно и то же. Царство Небесное ‒ это не значит, что оно на небе, Царство Небесное на земле на самом деле. Вы знаете, что Бог сведёт на землю Новый Иерусалим и установит здесь Своё Царство. Царство Небесное и Царство Божие ‒ это идентичные понятия. Просто евангелист Матфей пишет для иудео-христиан, то есть для христиан из иудеев, бывших благочестивых иудеев, которым было запрещено произносить Имя Божие. Мало этого, они старались даже не употреблять слово Бог, а вместо него употребляли другое слово ‒ Небеса, и поэтому там во множественном числе стоит и по-гречески, и по-еврейски: «Царство Небес». Небеса – значит Бог. Так что Царство Небесное и Царство Божие ‒ это то же самое, просто вместо «Бог» говорится «Небеса». Почему во множественном числе, кстати ‒ Небеса? А потому что Бог в Библии, вот хотя бы в первой строчке, в первой же строчке Библии… Мы открываем Библию, и первая строчка, которую мы читаем, как она звучит? «В начале сотворил Бог небо и землю», да? «Берешит бара Элохим». Вначале, буквально, сотворили Боги. А почему «Боги»? Там стоит слово «Бог», то, что у нас переводится словом «Бог», в еврейском языке  ‒ «боги», Элохим. Им — это еврейское окончание множественного числа, потому что в единственном числе элоах (ивр. ‏אלוה‏‎). А во множественном – элохим (ивр. ‏אֱלֹהִים  ) – Боги. А почему Боги? Это так называемое множественное величествия. Ведь и мы тоже его употребляем. Мы же, обращаясь к незнакомому человеку или уважаемому человеку, не говорим ему «ты» в единственном числе. Я ему говорю «Вы», во множественном числе. Да? Император говорил: «Мы, император всероссийский». Или Патриарх точно так же, или Папа Римский говорят о себе «Мы». Вот это называется множественное величествия в грамматике. Все, что велико в еврейском языке, всегда ставилось во множественном числе. Бог велик. Есть мелкие божества языческие какие-то, они называются в единственном числе − бог, без окончания -и, просто «бог». А вот когда говорится о великом, единственном, истинном Боге, всегда употребляется множественное число «Боги». Так же, например, еврей о воде в стакане или в пруду скажет «вода», а когда он говорит об океане или о море, он говорит «воды». «Разлились воды многие». Вы в Библии это видите. Так же «небо». Это то небо, где звезды повешены, луна, солнце. А есть «Небеса», а Небеса − это там, где Бог живет, вот уже выше всего этого. Это стоит знать, такие мелкие вещи грамматические, когда мы читаем Библию, чтоб понимать, почему «воды», а не «вода», почему «небеса», а не «небо», и почему «Бог» стоит во множественном числе.

Ну, ладно. Так вот, я начал говорить о том, что в Нагорной проповеди Иисус призывает христиан к новой правде. «Правда» (или «праведность» в подлиннике − это одно и то же), может быть, − центральное понятие Евангелия от Матфея, так же как одно из центральных понятий Библии вообще. С ним надо разобраться, его надо хорошенько представлять себе, что такое – «правда». Видите, слова по своей форме ведь остаются, а смысл их постоянно меняется. То, что ученые называют «семантика» (т.е. смысл, значение слова), оно текучее. И вот слово «правда» и у нас-то имеет несколько смыслов. Когда мы говорим, например, «праведный суд», то это мы понимаем одно, а когда говорим: «Ты говоришь неправду», то это синонимично «лжи». То есть у нас «правда» может означать и ложь, и несправедливость, как на суде. Но ложь и несправедливость – это же разные вещи, правда? Одно юридическое понятие «справедливость – несправедливость», «праведный − неправедный суд». А второе онтологическое понятие [слова «правда»] − то, что есть «истина». А то, чего нет, но утверждается, − это ложь (по бытию, а вовсе не на суде и не где-то там). Совершенно разные сферы применения.

Так вот, ни то ни другое не стои́т за словом «правда» в Библии. Оно означает совершенно другое, вовсе не «справедливость», и вовсе не «истина», это абсолютно чуждо для слова «правда» в Библии, я подчеркиваю. Надо знать, а что же в Библии означает это слово? «Правда» − это два таких основных, но близких друг другу значения. Во-первых, это божественный порядок, порядок, угодный Богу в этом мире и обществе. Это «правда Божия» называется, т.е. выражение воли Божией относительно этого мира и человека.

А также второе, близкое к этому, значение. Поскольку это воля Божия, а Бог ведь неизменен, и воля Его тоже неизменна, то это верность Бога Своему порядку, который Он установил в мире и в человечестве. Вот Бог говорит какое-то слово, которое определяет жизнь в этом мире, в обществе, слово Божие. И Бог верен этому слову, верен тому порядку, который Он устанавливает. Например, Бог сказал: «Да будет свет» − и стал свет. Бог обещал Аврааму, что в его потомстве наступит благословение, т.е. придет Мессия, − и пришел Мессия. Всякое слово Божие воплотится. И в этом состоит правда Божия − в верности Бога Своему слову, Своему обетованию, Своему решению. Поскольку слово Божие выражено для ветхозаветного иудейства в Законе Моисея, то иногда и Закон Моисея, как выражение воли Божией, тоже называется «правдой Божией».

Правда человеческая то же самое означает. Это верность воле Божией − прежде всего. Как правда Божия означает верность Его собственной воле и Его собственному слову, так и правда человеческая означает верность воле Божьей. Соответственно, неправда – это нарушение воли Божией, это неверность.

Так что помните: «правда» в Библии никогда не означает «истина» и никогда не означает «справедливость» (хотя само слово «правда» по-славянски означает «справедливость» буквально, но всегда надо смотреть не на перевод, а на то, что за переводом), а всегда означает «верность, верность воле Божией». И вот фарисеи, т.е. благочестивые иудеи, они, конечно, характеризовались своей праведностью в иудейском народе и уважались за свою праведность, т.е. за стремление исполнять волю Божию, выраженную в Законе. Они стремились исполнить дотошно каждую букву Закона. Что-то удавалось, что-то не удавалось. Во всяком случае, все их уважали за это их стремление, почему они и числились праведными людьми, благочестивыми. И вот Иисус говорит, что «ваша праведность должна превзойти праведность фарисеев и книжников». Но как же превзойти? Как же ещё-то превзойти?! И вот в Нагорной проповеди Он объясняет, что означает эта лучшая, или более высокая, правда, или праведность, или верность Богу. Но в основном ведь, что хочет нам сказать Иисус Христос? Что Закон сам по себе выражает волю Божию, но применительно. Закон, выраженный в букве (как он представлен в Ветхом Завете), приноровлен, конечно, к свойствам того народа, к которому он обращён. И за этим внешним выражением надо всегда глядеть на суть, так сказать, понимать не по «букве», а по глубинному духу, по смыслу.

Например, помните первое, с чего начинается Нагорная проповедь? После «блаженны» в пятой главе и после утверждения, что «если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царствие Небесное». И вот начинается обсуждение заповедей некоторых, здесь всего шесть заповедей обсуждается. «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьёт, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду» (Мф 5:21-22). И так далее. Т.е. Закон запрещал убийство, но не запрещал гнев. Конечно, общественность осуждала оскорбительное поведение, скажем, драки какие-нибудь, но Закон не касался этого по букве и не осуждал ни оскорбительного поведения, ни драк, а вот убийства только. А здесь Иисус дальше говорит, что даже гнев, т.е. не драка, даже не внешние оскорбление, а уже даже гнев человеческий недопустим (т.е. внутреннее состояние). Потому что, Он говорит, за словами «не убий» надо смотреть вглубь этих слов, глубже этих слов. Ведь что значит «убить» кого-то? Это значит лишить его жизни, т.е. как-то нарушить жизнь человека, уменьшить её до полного нуля, может быть. Это вторжение в жизнь другого человека с целью как-то её унизить, уменьшить или даже вообще уничтожить – вот что лежит за буквой закона «не убий». Жизнь даётся Богом, она принадлежит человеку, и поэтому всякое стремление как-то уменьшить этот дар Божий, а желание этого в гневе существует в сердце человека, и оно уже осуждается. Т.е. надо смотреть на причину возможного убийства. Это как болезнь. Ведь у нас иногда лечат симптомы. Скажем, человек чихает, дают ему какие-то капли в нос, он перестаёт чихать, но от этого ведь вирус не исчезнет, болезнь-то будет продолжаться. Или головная боль – примешь анестезирующую таблетку, головная боль исчезнет, но давление-то кровяное не изменится, и голова все равно завтра заболит. Т.е. Иисус говорит, что надо не симптомы или следствия болезни лечить, а лечить причину болезни. Причина убийства уже в гневе.

И все остальные заповеди он обсуждает точно так же. Он говорит: смотрите в сердце человека. И пусть вам Закон даже по букве этого не запрещает, но это будет истинное выражение правды, т.е. верности воли Божией. Понятно, да? Всегда надо смотреть вглубь. Об этом ведь абсолютно все речи Иисуса Христа: и о прелюбодеянии, о разводе, о клятве. «Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй перед Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе» (Мф 5:33-34). Ведь этого Закон не запрещает! Закон говорит, что ты можешь клясться, только ты должен исполнять клятвы. А Иисус тут поправляет и говорит, что «не клянись вовсе ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да-да, нет-нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф 5:34-37). О чем здесь говорится? Конечно, Иисус не хочет вместо одного закона дать совершенно другой закон. Он просто устремляет нашу мысль вглубь, вглубь, чтобы мы смотрели на суть закона. Ведь что стоит за законом «не преступай клятву»? Желание, что бы человек был честным. Вот что, суть-то в этом. Чтобы человек был всегда честным. Но, а теперь вдумайтесь в суть обещания, в суть клятвы. Ведь что означает, когда я клянусь? Чем бы то ни было. Честное слово даю, что-то такое честное пионерское, комсомольское, клянусь Богом. Всё, что угодно, люди говорят, клянутся, дают честное слово. Ведь что оно означает? Это значит, что в этом случае ты можешь мне верить. Но в других случаях, может, я и вру, а вот в этом случае я вот врать не буду! То есть человек утверждает свою постоянную ложь, а в этот раз он не будет лгать. То есть человек как бы находит лазейку из собственной лжи, оправдание своей постоянной лжи. Да еще и говорит, что клянусь тем-то и тем-то, клянусь своей головою, предположим. А Иисус говорит: «Ни Иерусалимом (ничем там), ни собственной главой не клянись». Почему? Да потому, что всё, что существует, в конце концов существует, так или иначе, по воле и согласию Божию. Если не по воле Божией, то не без Его согласия на то, для нас непостижимого, конечно, часто. Так что исполнишь ты свою клятву или не исполнишь, это не только от тебя зависит, но ещё и от воли Божией. Даст ли Он тебе её исполнить или нет, а может быть, не даст. Так что фактически ты, когда клянешься чем-нибудь, ставишь себя вместо Бога. Потому что не в твоей власти, в общем-то, гарантировать исполнение собственной клятвы. Клятва бессмысленна, во-первых, потому, что она утверждает человеческую нечестность, а во-вторых, она ставит человека на место Бога. Вот ведь Иисус глядит в самый корень проблемы.

И дальше, и дальше то же самое: «Вы слышали, что сказано око за око, зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай…» (Мф 5:38-42). И так далее. Очень странные, вообще-то, странные слова. Что стоит за заповедью «око за око, зуб за зуб»? Ведь вдумайтесь, что стоит за этим? Возмездие, конечно, месть. Но мстили ведь все, мстили все и всегда, людям присуще было, в древности особенно, мстить. При этом при корпоративном, племенном, родовом сознании древних людей существовала кровная месть. Да она и сейчас существует. Так сказать, общественная коллективная ответственность. Вот, скажем, кто-то из этой деревни убил человека из другой деревни, там люди приходят и вырезают всю эту деревню − потому что вот эта коллективная ответственность. Это мы сейчас понимаем, что «сын за отца не отвечает». Но это представление об индивидуальной ответственности, оно же пришло только вместе с христианством, а до этого ведь ничего такого не было. Да и до сих пор у многих народов этого нет, существует кровная месть, вендетта. Но здесь ведь речь не об этом, здесь речь не об этом, не о мести как таковой. Закон «око за око и зуб за зуб» ограничивает месть. Он говорит о том, что нельзя за одно преступление совершать большее наказание, чем преступление. Вот если тебе выбили один глаз, то ты можешь выбить своему обидчику один только глаз, а не два глаза и не убить его. «Зуб за зуб». Выбили зуб, так не выбивай челюсть за это, а только один зуб. За всем этим стоит требование справедливого наказания, ограничение мести. Не челюсть за зуб, а только один зуб.

Кстати, все эти законы Моисея, они же ведь как конституция, основной закон. Но этот закон требует расшифровки, массы кодексов всевозможных, к кодексам еще приложения всякие, тома-тома-тома. Так же и в древности было. Иудейский Закон Моисея требовал массу толкований. Фарисеи чем и отличались, скажем, от саддукеев: они толковали Закон. Знаете, что в Евангелиях постоянно говорится «фарисеи и саддукеи». Кто такие фарисеи? Фарисеи – благочестивые исполнители закона. Да? Образованные чаще всего, это целая партия была, их примерно было сорок тысяч человек тогда в Израиле; в каждом городе, в каждом селении была своя организация фарисейская. Люди, которые стремились исполнять Закон, толковать Закон, потому что они понимали, что Закон сам по себе очень трудно исполним. Надо ещё сказать, а как в каждом конкретном случае исполнять следует. Ладно «око за око, зуб за зуб» по букве так, а если рука? А если нога? А если там что-нибудь ещё? Ухо какое-нибудь там, что тогда делать? Вот они начинали объяснять каждый конкретный случай. Таким образом появилась масса – масса – масса толкований Закона. Всё это дело фарисеев было, они были такими модернистами-толкователями.

А саддукеи – это была партия аристократическая, партия высшего священства Израиля, обладающего властью, ограниченной, конечно, римской властью, но всё-таки власть у них была храмовая. И они были очень консервативны, они не хотели допускать никаких обновлений, никакой новизны, никаких реформ. Фарисеи всё время требовали каких-то реформ в толковании Закона в применении к этому случае, к другому. А саддукеям это было невыгодно, потому что в их руках находилась власть. И всякое обновление могло поколебать её, всякие эти реформы, революции ‒ это им ни к чему. И поэтому всё, что ни говорили фарисеи, саддукеи всё наоборот говорили. И наоборот. Саддукеи, например, говорили: «Никаких толкований не надо, это всё новизна какая-то. Вот есть у нас Закон Моисея! Вот его исполняйте. А все эти ваши толкования  − это всё ерунда». Они признавали только Пятикнижие Моисея ‒ Тору. Все остальные книги, псалмы какие-то там, пророки там, исторические хроники ‒ это всё выдумки человеческие, это они отвергали. «У нас нет времени читать всю эту чепуху, ‒ говорили они. ‒ У нас есть Закон, т.е. вот пять книг Моисея. Всё». А фарисеи и читали, и изучали, и толковали, и преподавали всю Библию. Вот этим они отличались. И то, что в Евангелиях они ставятся вместе: фарисеи и саддукеи ‒ это для нас часто, может быть, кажется даже некоторым недоразумением. Хотя это всё было написано уже тогда, когда те и другие были врагами христианства, поэтому они вместе здесь и соединены.

Так я начал с того, что «око за око». Вот смотрите, есть закон «око за око». Значит, человеку выбили глаз, тогда обидчику по суду тоже выбивают глаз. Да? Так было, такое наказание. Но смотрите: а если человек одноглазый и выбил другому глаз, так что же: ему надо единственный глаз выбить в отместку? Тогда он останется слепым, может быть. Ведь это же гораздо же большее зло. Если ты будешь с одним глазом, ты хотя бы видеть сможешь. А если оба выбить? Вот как поступать в этом случае правильно? Проблема, проблема! И фарисеи вот толковали такие проблемы, как поступить в таком случае. Во всяком случае, вот за этой заповедью стоит требование справедливого, справедливого ограничения мести. Но Иисус усматривает за этой заповедью другое, усматривает следующее: люди слишком много творят зла, и месть сама по себе ‒ следствие зла и часто является лишь умножением зла. Потому что за местью последует ответная месть, а там ответная месть, и так начинается, и так всё идёт, и идёт, и идёт, и идёт. Вот посмотрите на сегодняшние какие-нибудь споры политические, начинают копаться в истории. А вы вот нам то-то сделали, а вы нам то-то сделали. А мы вам теперь вот это сделаем, и так далее. И это будет без конца, из столетия в столетие. И прервать эту цепочку практически невозможно. Поэтому прервать можно только каким образом? Не мстить вообще. Отказаться от этого, разорвать эту цепочку. Это очень трудно, конечно. Христос не даёт нам нового закона. Это же вовсе не требование, а это наш должен быть настрой такой, стараться это делать. А некоторым это и удается: не мстить, не злобствовать, не гневаться. Но только Духом Святым, потому что это, на самом деле, не в человеческих силах, конечно, совсем, собственной волей взять и прекратить: не злиться, не отомстить. Это даётся только Богом, но стремиться к этому надо. Тогда это будет высшая правда.

Хотя конкретная причина здесь непонятна, конечно. «Кто ударит тебя в правую щёку, обрати к нему другую». Почему именно в правую? Справа ведь, если вы ударяете кого-то, если вы правша, то ударяет в левую щеку, правда? Пощечину даёте по левой щеке. Дело в том, что по правой щеке ‒ считалось ужасное оскорбление. Потому что ударить человека тыльной стороной руки считалось ужасным оскорблением. Помимо того, что это больно, это ещё и оскорбительно. А почему? А потому, что, если ты ударяешь ладонью, ‒ это одно, но если ты считаешь, что этот человек, мало того что он плохой и негодяй, он ещё и скверный, т.е. представляет собой скверну, ритуальную скверну, нечистоту. Как нельзя было евреям касаться трупа, ибо это было нечистое, или есть свинину, ибо это нечистое. У них ведь были понятия чистое-нечистое. Так вот, если ты берёшься даже за нечистое, ты можешь оскверниться. Чтобы не оскверниться, хотя бы вот так ударить, тыльной стороной. И таким образом ты говоришь, что этот человек не только плохой для тебя, но и ещё и грязный, скверный, нечистый.

Это ладно, это ещё как-то можно объяснить. А вот что касается слов: «Кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Поприще – миля, один километр, скажем так. Это вообще непонятно. Что значит «принудит»? Речь идет ведь о римском законе, который гласил о том, что в подчиненных странах (а Иудея была Римской провинцией) местные жители должны по требованию римских властей или силовиков римских предоставлять какие-то услуги. Вот, скажем, идет римский отряд куда-то, войско, им надо перейти через этот перевал или вот дойти до соседней деревни. Таких карт, как у нас сейчас, не было, топографических, люди не знали дороги, поэтому они могли потребовать от местных властей какого-нибудь городка или деревни, чтобы им предоставили проводника, чтобы он их провел через перевал или по какой-то там горной тропинке, и они должны были предоставить. Вот это и называлось «потребовать идти поприще», какое-то расстояние. А зачем тогда идти два? Непонятно совершенно, да? Тебя попросили провести до соседней деревни, они же не просили тебя идти с ними, да ещё есть их хлеб и дальше. Кому ты нужен? Ты нужен только как проводник был, и всё. То есть здесь непонятно.

Но ведь речи Иисуса Христа никогда и не надо воспринимать буквалистски. Он ведь хочет обратить внимание только на то, надо не только не противиться злу, стремиться не противиться, но напротив даже ‒ дай ещё больше! В данном случае пример, может быть, и непонятный, но говорит он о том же самом. Так же, как непонятен пример с рубашкой, правда? Совершенно ведь непонятный. «Кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» (Мф 5:40). Вы знаете, что в древности в Иудее, во всяком случае, имели нижнюю одежду (рубашка такая длинная, дешёвая обычно) и верхнюю одежду, т.е. плащ. «Хитон» ‒ называлась нижняя одежда, вот то, что у нас переведено, как «рубашка». И «гиматий» – верхняя одежда, плащ, обычно дорогой был, шерстяной. Так вот, у человека можно было взять в залог одежду. Когда на суде, предположим. Брали, как правило, в залог что-нибудь подороже ‒ скажем, плащ, чтобы человек никуда не сбежал. Люди же бедные были в основном. Но, опять же, по закону плащ, т.е. верхнюю одежду, надо было обязательно вернуть вечером человеку, потому что плащ служил одеялом ночью, нельзя было оставлять человека без одеяла на ночь. Это запрещал Закон Моисея, поэтому не брали плаща. Тут странно, как это ‒ «если у тебя попросят рубашку, отдай и плащ»? Скорее попросили бы плащ, и тогда отдай и рубашку. То есть здесь всё непонятно в этих словах Иисуса, но, может быть, это какая-то несколько неудачная редакция Матфея. Но ведь не в этом дело, а смысл-то нам понятен: просто не мсти. Более того, сделай хорошее что-то, имеется в виду, что сделай добро тому человеку, который тебя обидел.

Но и особенно, конечно, удивительные эти слова: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших…» (Мф 5:43-44).  А это уже почти, почти нарушение Закона, потому что в Законе многократно сказано (и каждый иудей это знал), что надо любить ближнего, да, надо любить ближнего, надо творить милость ближнему. Но ведь кто такой ближний? Ближний – это человек из моего народа, это иудей. Но Закон не только не запрещал убивать, скажем, язычников, но поощрял это. Это мы находим во множестве мест Закона, т.е. Торы, где говорится о том, что (как вы помните): «Когда ты придешь в землю Ханаанскую, то не дружи с теми людьми, которые там живут, истреби их, Я помогу тебе в этом» («Когда введет тебя Господь, Бог твой, в землю, в которую ты идешь, чтоб овладеть ею, и изгонит от лица твоего многочисленные народы, Хеттеев, Гергесеев, Аморреев, Хананеев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев, семь народов, которые многочисленнее и сильнее тебя, и предаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их, тогда предай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их» (Втор. 7:1,2) – добавление редактора). Значит, все они будут истреблены. И так далее. И таких мест множество. Это не касается язычников, это касается только ближнего, а там не ближний, т.е. не иудей, это враги, это враги, их этот закон не касается.

И вдруг говорится о том, что и врагов надо любить ‒ вот ведь в чем дело! Это уже совсем новая заповедь. Конечно, человеческими силами это невозможно. Как я могу заставить себя полюбить своего врага? И вот, кстати, здесь очень важно понять, что всё, что говорит Иисус Христос в Своей Нагорной проповеди, все вот эти новые, как бы, заповеди не надо понимать как заповеди, т.е. как закон, как установление, потому что Он не хочет сменить один закон другим законом. Впоследствии эту мысль прекрасно выразил и богословски оформил апостол Павел, который сказал, что Закон прекратился, Закон потерял во Христе свою силу, никакого нового Закона нет и быть не может. Всё, конец Закону! Христос, конечно, так не говорит, потому что скажи Он так окружающим Его иудеям, Ему не пришлось бы ждать Своего распятия, Его тут же бы камнями убили или растерзали на куски. Это понятно. Он говорит о другом. И когда современные христиане пытаются принять слова Иисуса Христа, которые устремляют нас смотреть в дух, а не на букву Закона, то это всегда выглядит нелепостью и полной аберрацией, полным непониманием того, что хочет от нас Иисус Христос.

Ведь чем закон всегда характеризуется? Закон, в принципе, как всякий договор (ведь закон – это договор в каком-то смысле между людьми), закон не может быть таким, который невозможно в принципе исполнить. Зачем тогда такой закон, если его нельзя исполнить? Это понятно. Если есть закон выбить глаз за глаз, так это ж можно исполнить, правда? Если говорил закон: не делай зла ближнему, а вот делай зло врагу, то, вообще-то, можно, трудно (потому что иногда хочется и ближнего убить, задушить), но всё-таки можно себя хоть как-то заставить. То есть законы исполнимы, в принципе. Трудно, но исполнимы. «Не кради» ‒ скажем, нельзя украсть, но хочется красть. Вот лежит вещь, хочется взять. Ведь можно же себя уговорить, как-то связать себя не красть, можно приучить. То есть законы в принципе исполнимы.

Но Иисус-то требует абсолютно неисполнимых вещей, и поэтому это нельзя назвать законом. «Возлюби врага». Да как я его могу любить, если я его терпеть не могу? Я не могу себе сказать, что «сегодня, Господи, я так его ненавижу, так не люблю, но вот с завтрашнего дня я его буду любить». Невозможно это! Это не-воз-мож-но. Это выше природы, греховной природы человека, и поэтому, когда современные некоторые христиане представляют слова Иисуса Христа как закон, который надо исполнять, то это нелепость. Например, знаете, что многие христиане-сектанты запрещают присягу в армии, скажем, и не посылают своих детей в армию, стремятся увильнуть от этого. Или, скажем, Толстой, толстовцы настаивали на буквальном исполнении заповеди «возлюби врага своего» или «не убий». Поэтому запрещал даже войну. Вот скажем, на тебя нападают, но что делать, что делать? Надо сложить ручки и сидеть. Всё это нелепо, это ведёт к абсурду и к полному истреблению жизни вообще. Мы же понимаем это, но так настаивает Толстой, толстовцы, Ганди, множество других выдающихся и великих деятелей, которые упёрты были в буквальное понимание этих слов, которые считали, что это закон. Это нелепость, потому что это не закон, а это путеводная звезда для человека, которая должна его устремлять к этому.

Это заповеди, если вообще их назвать заповедями, заповеди Царства Небесного, Царствия Божиего на земле. На земле волею людей это невозможно, но «что невозможно человеку, то возможно Богу». И поэтому человек только в Духе Святом может любить врага, только в Духе Святом может не мстить и так далее, и так далее. То есть только человек, обладающий харизмой, то есть Духом Святым, одухотворённый человек. А как одухотворить? А верою, крещением, Евхаристией, истинным церковным бытием, которое у нас часто забывается. Это не требование к людям, а призыв жить Духом Святым, стяжать Духа.

Нагорная проповедь очень интересная, но об остальном мы с вами говорить не будем. В Евангелии от Матфея полно, конечно, замечательных мест, чудес, которые совершал Иисус Христос, и Его притч и поучений.

Теперь я хочу немножко перейти к следующей теме. Нам надо поговорить о Евангелии от Марка. Это второе Евангелие.

Но прежде чем перейти к Евангелию от Марка, я скажу немного о следующем ‒ о том, что вот первые три Евангелия называются «синоптические», и эти евангелисты называются «синоптики». Это название пришло из XVIII века от немецкого библеиста по фамилии Грисбах. Он (я не помню точно, в каком году, это XVIII век, во второй половине) издал Евангелия, все четыре Евангелия, в таком виде: (пишет на доске)  Страница была разделена на четыре части, здесь шло Евангелие от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Евангелие от Матфея печаталось здесь целиком, причем разбито было тематически. Скажем, здесь чудо такое-то, а за ним притча такая-то. То, что мы называем «зачалом» ‒ то, как мы читаем. Читаем какой-нибудь отрывок: конкретный, замкнутый эпизод. Вот эти темы. Дальше рассматривалось Евангелие от Марка. И оно уже шло не подряд от первого стиха до последнего, но распределялось таким образом, что если, например, вот здесь сообщался эпизод о крещении Иисуса Христа, то и здесь ставился эпизод крещения. Вот здесь сообщается о Тайной вечере ‒ и здесь о Тайной вечере. Но материал перемещается таким образом, чтобы данному отрывку соответствовал какой-то отрывок Марка. Конечно, здесь перемешивается немножно. Кое-что у Матфея есть, а у Марка вообще нет. Тогда здесь ничего нет. Скажем, волхвы здесь есть, а здесь их нет. Тогда здесь будет пропуск.

То же самое с Лукой. То есть материал распределяется тематически. Скажем, даже на этих двух примерах: крещение или Тайная вечеря. И оказалось, что вот эти три Евангелия, при всём их различии, при том, что там масса пропусков каких-то, вставок, что-то есть у Луки, а что-то есть у Матфея и т. д., они очень похожи. Их можно было рассматривать параллельно, вместе посмотреть на них, а Евангелие от Иоанна никак сюда не влезает, только в нескольких случаях. Но оно совсем, совсем другое! Ни одного чуда, которое есть в этих Евангелиях, нет. Ни одной речи, которые здесь есть, нет их у Иоанна, так, немножко какие-то буквально вкрапления общие. Совсем особое Евангелие! Его нельзя вместе со всеми другими расставить! Поэтому все Евангелия делятся как бы на две части : эти Евангелия ( Мф., Мк., Лк) вместе, а это ‒ Ин. ‒ отдельно.

«Смотреть вместе», «смотрение вместе» по-гречески называется «синопсис». «Син» – значит вместе, «опсис» (оптика) ‒ смотреть. Иоганн Грисбах (пишет на доске), когда он напечатал эти Евангелия, он назвал это синопсис, таким греческим словом. И стали евангелистов этих трех Евангелий называть «синоптиками», а первые три Евангелия ‒ «синоптическими» Евангелиями.

Так вот, уже с глубокой древности возник вопрос. Если Иисус один, а Евангелий четыре (не рассматривая апокрифические Евангелия), канонических ‒ четыре Евангелия, то почему они всё-таки различаются друг от друга? Почему они сообщают иногда разные вещи о Христе, почему в некоторых местах противоречия? Почему в синоптических Евангелиях Иисус Христос был распят в Пасху, а у Иоанна накануне Пасхи, т.е. уже хронология смещена? А почему здесь Он произносит эту притчу за два года до прихода в Иерусалим, а здесь уже в Иерусалиме, когда Он пришел? Вот этот вопрос о противоречиях в Евангелиях, о сходствах и о разницах в Евангелиях называется… Собственно, эта проблема была в глубокой древности. Евангелия похожи, даже все четыре похожи друг на друга, потому что все четыре рассказывают об Иисусе Христе и, в принципе, о Его жизни от крещения до смерти и воскресения. И в то же самое время различны. На этот вопрос, вот на эту проблему сходства и различия, обращали внимание уже в глубокой древности. И первым попытался ответить на этот вопрос великий отец Церкви и богослов блаженный Августин. Он написал такую книгу, которая называется «De consensu Evangelistarum», «О согласии евангелистов», где он попытался объяснить эту проблему и выдвинул такую гипотезу, которая до сих пор считается основанием для объяснения, ‒ гипотеза литературной зависимости. Совершенно ясно было, что евангелисты либо читали друг друга и подражали друг другу, либо опирались на какой-то один общий источник, т.е. как-то зависели либо друг от друга, либо от чего-то еще. Вот это и называется Теорией литературной зависимости.

Когда Августин эту теорию развивал, то его конкретное объяснение этой теории, модель была очень примитивной и, конечно, сейчас воспринимается только с улыбкой. Перед ним лежали Евангелия точно в такой же форме, в какой они перед нами находятся: первое Евангелие от Матфея, потом Марк, потом Лука, потом Иоанн. Такая рукопись была у него в руках, он её только знал. Но ведь это же не единственная рукопись, существует масса древних рукописей, где первым стоит Евангелие от Луки, а потом, скажем, от Марка, потом Матфей, потом Иоанн. Много рукописей, где Иоанн стоит первым. А у него была такая, как у нас теперь принято, поэтому он решил, что это единственный возможный вариант, просто других он не знал. И теория его сводилась к следующему. Первым написал евангелист Матфей. Его Евангелие – это иудео-христианское Евангелие, потому что там много цитат из Библии, там много семитских оборотов речи, писал, чувствуется, еврей и для христиан из евреев (так говорил, утверждал, во всяком случае, Августин).

Потом Марк ‒ уже в 60-е годы, когда он жил в Риме. По церковному преданию, он жил в Риме во второй половине 60-х годов рядом с апостолом Петром. Когда апостола Петра арестовали (помните, при Нероне это было еще, он же там и погиб, в Риме, распят был), Марк прислуживал ему, когда тот находился в темнице, и слушал речи Петра. Таково церковное предание. Августин объяснял так, что Марк прочитал Евангелие от Матфея и сократил его. Вы ж знаете, что Евангелие от Матфея содержит сколько глав? Оно большое. 28 глав, кажется. А Евангелие от Марка почти в два раза короче, там, по-моему, 16 глав, 15 и ещё маленький кусочек. Значит, Марк взял и сократил Евангелие от Матфея, потому что он писал для римских христиан (он же жил в Риме), а им многое еврейское непонятно. Поэтому всякие такие еврейские моменты из Евангелия он убрал, а вот такие понятные для римских язычников ‒ оставил.

А потом пришел Лука. Лука прочитал Евангелие от Матфея и Евангелие от Марка, соединил их, обработал, дополнил ещё собственным материалом, и получилось Евангелие от Луки, где, по-моему, 24 или 26 глав, такое тоже довольно большое.

А уже в самом конце первого века, в 90-годы, евангелист Иоанн, прочитал все эти три Евангелия и решил про себя: «А что это я буду повторяться? У меня есть собственная голова на плечах». И написал собственное Евангелие, где выразил собственные мемуары и размышления об Иисусе Христе, отличные от того, что уже и так всем было известно.

Вот такая была теория Августина. Но конечно, она не выдерживает никакой критики, если мы начнем внимательно изучать эти Евангелия. Да и просто сам здравый смысл говорит о том. Скажите, если евангелист Марк знал Евангелие от Матфея, если он прочитал эту изумительную Нагорную проповедь, которая до сих пор тревожит сердца всех людей в мире, то зачем он её выкинул, ведь в Евангелии от Марка нет ни одного слова из Нагорной проповеди? Если он знал хоть какую-то притчу, о которой рассказано в Евангелии от Матфея, зачем же он выкинул все эти притчи? И так далее, и так далее. Зачем он выкинул чудный эпизод о волхвах, которые пришли поклоняться, и так далее. Совершенно непонятно. Понятно, когда человек расширяет прекрасный рассказ, но непонятно, когда он его практически наполовину вычеркивает. То есть уже здравый смысл подсказывает, что теория Августина, может быть, в чем-то и правильна в своей основе, но в конкретном объяснении она не выдерживает никакой критики.

Вопрос о синоптической проблеме, т.е. проблеме объяснения сходств и различий между прежде всего синоптическими Евангелиями в Средние века не поднимался. Все так приняли теорию Августина и на Западе, и на Востоке и так некритически её и повторяли. И только в XVI-м веке с эпохой Возрождения и интереса к древностям (XVI век, тысяча пятисот какие-то годы – это эпоха Возрождения), тогда появились, наконец, в Западной Европе люди, которые умели читать по-гречески (какой-нибудь там Эразм Роттердамский), которые умели даже по-еврейски читать. Конечно, они интересовались всеми этими древностями, начали читать оригинальные тексты, сравнивать их друг с другом, т.е. появилось ученое, научное изучение Библии вообще и Евангелия в частности. Вопросы, конечно, поднимались один за другим.

Но вместе с ростом всевозможных вопросов относительно текста Библии и благодаря особенностям церковной истории на Западе, вместе с наукой библеистикой поднимал голову параллельно (так сказать, не зависимо друг от друга, а параллельно), поднимал голову атеизм, т.е. отрицание Бога, отрицание Церкви. Особенно серьезным такое отрицание стало в XVIII веке. Эпоха Просвещения, Вольтер, Руссо, Французская революция ‒ вот оттуда ведь всё это идёт. Период «Бури и натиска» в Германии. Проникает в Россию, конечно, скепсис относительно историчности того, что сообщает Библия. Библия воспринималась слишком примитивно, слишком буквально, и всё воспринималось как описание истории.

Вы понимаете, когда мы читаем ту или иную литературу, мы всегда должны задавать вопрос о жанре. (Мы об этом уже с вами неоднократно говорили). А Библия ведь обладает множеством жанров. Там есть и сказки, и песни, и басни, и пословицы, и гимны, и исторические хроники, и поучения, и притчи ‒ всё, что угодно. И всегда мы должны воспринимать тот или иной текст в том ключе, в каком он был написан! Если это басня о вороне и лисице, то мы не будем говорить, что раз в Библии написано, что ворона говорила, значит, говорила, что уж тут‒ чудо Божие! Мы прекрасно понимаем, что это басня, что она тоже имеет смысл, но смысл-то надо понять. Но Библия воспринималась буквально, буквально (что делать!) на протяжении многих столетий. Очень интересно ведь! Вот смотрите: основная атеистическая критика появилась в католических странах. Гораздо в меньшей степени в протестантских. И в православных, конечно тоже меньше, но по другим причинам. А почему в католических? Во Франции, в частности (основной атеизм именно там возник), церкви разрушались, монастыри истреблялись и так далее. Почему именно там? Почему до сих пор Франция ‒ одна из самых атеистических стран в мире? Причина-то в столетиях, в столетиях кроется! Потому что в Католической Церкви Библия всегда читалась, и существовала, и печаталась на латинском языке, который непонятен был для широкой публики, для простого народа, во всяком случае.

И то же самое, кстати, можно сказать и о русском Православии. Ведь массовые переводы на русский язык появились только в середине XIX века. До этого Библию очень мало кто читал. Старообрядцы ‒ да, да, но это же узкая прослойка, которая появится только в XVI веке при царе Алексии и при патриархе Никоне. И вот они стали изучать её! А до этого им тоже не приходило в голову, никаких старообрядцев не было. Так вот: Библию никто не читал. И евангельские события, библейскую историю знали по картинкам, по иконам, по живописи, по фрескам. Вот как изучали. Простой человек, он же не читает Библию. Во-первых, Библия – это очень дорого! Попробуй ты купить, если тебе надо полжизни работать, чтобы купить вот эту книгу, эту рукопись, скажем, купить. Библии существовали: одна в церкви, в храме. И то не в каждом храме, потому что в бедных сельских приходах были не Священные Писания, а только то, что надо читать из Священных Писаний на литургии, выдержки какие-то. Была Библия в больших монастырях, в крупных библиотеках, в университетских каких-нибудь, но не более того. Библию не читали. Вот она выкладывается, она лежит на престоле, Священное Писание Нового Завета ‒ Евангелие, только Евангелие в красивом окладе. Когда священники приходят в алтарь, целуют это Евангелие, а иногда оно выносится во время праздника на аналой посредине церкви, тогда уже весь народ может благоговейно подходить и лобзать крышку Евангелия. Но никто же не открывает и не начинает читать! Да если б и открыли, много б не поняли, потому что там по-славянски, а славянский мало кто знает. Так вот Библию лобзали, но не изучали и не читали, и никто толком-то не знал.

А знали что? Человека приводят в храм, он видит фрески, видит иконы, изучает по иконам фактически церковную историю. И к иконописи люди привыкли. Привыкли к условности. И каждый человек прекрасно знал, чем отличается портрет, который рисует художник от иконы, которую он видит в храме. Портрет – это изображение реальности, как её видит художник, а икона ‒ это не просто изображение, это изображение высшей реальности. Иконописец ведь не стремится изобразить, как всё происходит, а стремится изобразить, а что за этим стоит, какой смысл всего. И когда мы видим над Иисусом Христом вот этот круг, мы прекрасно понимаем, что это условность. И каждый человек сотни лет понимал это. Все же прекрасно знали, что не бегал с этим кругом Иисус по улицам Иерусалима, правда? Это изображение Славы Божией, т.е. присутствие Бога в Нём и через Него. Вокруг святых всегда изображается присутствие в них Бога, Слава Божия. Слава Божия значит присутствие Бога. И если изображается, скажем, человек с мечом, с мечом большим, то каждый понимает: это апостол Павел, и никому в голову не придет упрекнуть художника, что он лжец. Что не бегал апостол Павел с мечом по улицам Рима или Фессалоники, потому что все прекрасно понимают язык иконы. А язык Библии не понимают! А он ведь тоже подобен языку иконы, надо же смотреть за слово на символику всего этого.

Так вот, атеизм XVIII века. Атеисты они, конечно, базировались тоже на своем невежестве, на незнании экзегетики, т.е. экзегезы Библии по смыслу как таковой. Они воспринимали всё слишком буквально и, конечно, видели там массу, с точки здравого смысла, как им казалось, нелепостей, исторических ошибок, противоречий и т.д. Вот там и «бегают» эти Павлы с мечом, как им казалось, образно говоря. И упрекали Церковь во лжи, говорили, что вся эта Библия – это поповская выдумка, для того чтобы народ околпачить. Всякая чепуха пошла, абсолютно безумная. И, конечно, это XVIII век. И всё это в католицизме было преимущественно, потому что именно там люди не знали Библию. Почему в протестантских странах этого было гораздо меньше? Потом какие-то отголоски уже были Французской революции, но в гораздо меньшей степени и не так обострённо.

Так почему в протестантских странах гораздо меньше? Ведь Реформация в чем состояла? Одна из черт Реформации XVI века (это лютеранство, кальвинизм) в чем состояла? В том, что Священное Писание надо перевести на народный язык. Тогда же появилось печатание, книгопечатание. И первое, что сделал Лютер, ‒ он перевел Библию на немецкий язык. И то, что мы сегодня называем «немецкий язык», – это же язык Библии Лютера! Ведь вы же понимаете, что XVI век, не было ж такого ‒ немецкий язык. Были языки отдельных немецких стран, народов. То, что мы сейчас называем «немцами», такого ж не существует и не существовало. Были там баварцы, были там какие-нибудь тюрингцы, саксонцы и т.д. У каждого свой язык, свой народ, похожие, конечно, но это всё это даже диалектами трудно назвать, часто это разные языки. Как сейчас, например, швейцарский диалект ‒ на самом деле, это другой язык. И Лютер в тех областях, в которых победило его лютеранство, Реформация, стал печатать перевод Библии, печатать, т.е. издавать массовыми тиражами на понятном, более или менее понятном, языке для всех германоязычных народов, населявших сегодняшнюю Германию, Австрию и Швейцарию. И печатные издания ведь были дешевыми по сравнению с рукописными. Их мог приобрести средний человек, а потом ещё дешевле, и уже каждый. Каждая церковь, каждый приход мог иметь Священное Писание. Кругом появились учителя, которые начали катехизировать ‒ обучать людей, т.е. люди стали более внимательно относиться к Священному Писанию и знали Библию гораздо лучше, чем католики, конечно, гораздо лучше. Я не имею в виду ученых людей, а простой народ. И к Библии постепенно отношение стало немножко другим, во всяком случае это стал предмет изучаемый.

Так вот, за всеми этими событиями вновь и вновь поднялась вот эта проблема ‒ проблема сходства и различия между этими разными Евангелиями, четырьмя каноническими Евангелиями. И если атеистическая критика говорила: вот эти различия, они как раз и характеризуют ложность всех этих Евангелий. Раз есть противоречия ‒ значит, всё это не история, за этим им не стоит никакой истории, это всё выдумки. На это надо было как-то ответить. И на протяжении всего XIX века преимущественно германские (не преимущественно, а только германские) библеисты, ученые-богословы пытались ответить на эту проблему, а как же всё-таки объяснить все сходства и различия между синоптическими Евангелиями? Появляется масса-масса всевозможных объяснений, только перечисление которых заняло бы целую брошюру. Но все эти различные гипотезы, сменявшие одна другую, завершились к концу XIX века появлением следующей гипотезы, которая сейчас даже называется теорией ‒ «теория двух источников». К чему она сводится? Совсем кратко я вам скажу. Почему я останавливаюсь на ней? Потому что именно она позволила объяснить все сходства и все практически различия в Евангелиях, и снять вот эту проблему противоречий, которая будоражила умы. И противоречий благодаря ей уже не осталось.

Если вы взглянете непредвзятым оком на синоптические Евангелия и здраво о них помыслите, то обнаружите следующее. Самое маленькое из Евангелий – это Евангелие от Марка, по объему 15 с небольшим глав, очень интересных. Кстати, помните рассказ замечательного человека, покойного митрополита Антония Блюма, о том, как он в юности (он мальчиком был убеждённым безбожником) вдруг стал верующим. Каким образом? Он так чудесно рассказывает об этом, да? Как-то раз он сидел и читал. Решил: ладно, прочитаю Евангелие, вот меня упрекают, что я не знаю, возьму ‒ и прочитаю, назло им прочитаю. Что читать? Конечно, самое короткое. А самое короткое попроще ведь, самое короткое ‒ от Марка. И вот он начал читать Евангелие от Марка, под лампочкой вечерком как-то сидя, и вдруг, и вдруг, и вдруг перед ним явственно явился Христос. И вот так вот произошло его обращение. Но я это просто к тому, что это самое короткое Евангелие.

Вот Евангелие от Марка можно изобразить таким образом (пишет на доске). Во-первых, скажем, Евангелие от Марка. Теперь посмотрим на Евангелие от Матфея. Оно почти в два раза больше. Там содержится очень много материала, которого нет в Евангелии от Марка. А вот всё, что есть у Марка, почти всё, есть в этом Евангелии. Т.е. мы можем изобразить так: вот Евангелие от Матфея. Видите, значительная часть Марка входит в Матфея, а немножко нет. А теперь рассмотрим Евангелие от Луки. И в Евангелии от Луки (оно тоже довольно большое) есть многое, почти всё из того, что есть у Марка, и кое-что из того, что есть у Матфея, но нет у Марка. Вот Евангелие от Луки изобразим так. Скажем, вот так. Это Лука. Что же получается? Что Евангелие от Марка практически входит, кроме этого кусочка, входит в остальные два Евангелия: в Евангелие от Матфея и в Евангелие от Луки. Но очень значительная часть Евангелия от Матфея и от Луки не входит в Евангелие от Марка (пишет на доске), они больше. Затем мы видим (пишет на доске), что есть часть Евангелия общая, да? Значительная часть Евангелия от Матфея и Луки тоже совпадает, чего нет у Марка. И есть ещё довольно большие куски у Луки и Матфея, которые самостоятельные. Вот если мы представим с вами такую схему, и еще рассмотрим содержание, а что же конкретно представляет собой вот это и вот это? Мы увидим, что Евангелие от Марка практически не содержит поучений, там всего две, по-моему, притчи или три притчи Иисуса Христа. В Евангелии от Луки, да и Матфея самое главное ‒ притчи, поучения, Нагорная проповедь. Вот этих слов Иисуса, учения Иисуса у Марка практически нет. А что есть у Марка? Недаром евангелист Марк изображается символически в наших Церквах каким животным? Львом, да? Лев. Вот та сила изображена Иисуса Христа, сила, выражающаяся в деяниях. Вот исцеления, скажем, чудеса, вот действия, деяния Иисуса Христа, Его сила. Вот что изображено в Евангелии от Марка. А поучений нет. В «теории двух источников» это называется предание Марка. Предание Марка, которое общее для Марка, Матфея и Луки. Предание Марка, содержащее деяния Иисуса Христа.

А что вот это? Что общее у Матфея и Луки, но чего нет у Марка? А это-то как раз изречения, поучения, притчи и ни одного чуда. По-гречески изречения называются логии. Логии – изречения. Этот общий материал у Матфея и Луки называется буквой Q, от немецкого слова Quelle – источник. Источник изречений, или источник логий, ‒ общий для Матфея и Луки, его нет у Марка.

Поэтому мы видим, что общее для Марка, Луки и Матфея, а что – нет. И эта вот «теория двух источников», исходя из продолжения рассмотрения этой схемы, говорит о том, что Евангелие от Матфея и от Луки образовались следующим образом.

Первоначально было Евангелие от Марка. Противно здравому смыслу говорить, что Марк прочитал Матфея или Луку и вычеркнул оттуда половину. Скорее, наоборот: Матфей и Лука прочитали Марка и с удовольствием взяли в своё Евангелие. Просто здравый смысл подсказывает. Не говоря уже о филологическом анализе, которые тоже доказывает это. Итак, было Евангелие от Марка, написанное в 60-е годы в Риме. Был не дошедший до нас, но был сборник притч и изречений Q, который мы можем выделить из Евангелий. И было еще собственное предание, характерное только для Матфея, которое только он знал в своей Церкви, и только для Луки, буквой S обозначается в науке. От немецкого слова зандергут, «особое предание». Особое предание у Матфея, предположим, это первые две главы: Благовещение Иосифу праведному, волхвы, звезда, избиение младенцев в Вифлееме, бегство в Египет – этого же нет в других Евангелиях. Это есть только у Матфея.

И собственный материал Луки: опять же ‒ Благовещение Деве Марии, поклонение пастухов. (помните: «Слава в вышних Богу, и на земле мир…»), рождение Иисуса в пещере. Затем, когда Иисус двенадцатилетний является в храме и поучает там, а родители беспокоятся и ищут Его. Вот эти рассказы первых двух глав Евангелия от Луки. Или, скажем, вся 16 глава: притча о потерянной драхме, притча о блудном сыне, притча о неправедном управляющем, целый ряд притч. Вот они только у Луки, их больше нигде нет. Вот это материал, характерный только для Луки. И так такой ряд материалов.

Итак, Евангелие от Матфея было составлено из Евангелия от Марка, затем из вот этого Q плюс собственный материал. А Евангелие от Луки было составлено из Евангелия от Марка, из Q плюс собственного материала.

Так появились все наши Евангелия: первое Евангелие от Марка, затем Евангелие от Луки и от Матфея, используя собственные источники. Два основных источника ‒ Марк и Q. Поэтому эта теория и была названа «теорией двух источников».

Каждый из евангелистов, используя тот материал, который он имел, Евангелие от Марка и источник изречений, редактировал его по-своему. Лука по-своему, Матфей по-своему. Все это можно исследовать филологически, когда мы изучаем текст. Этим занимается экзегетика. Вот такая схема.

Поэтому, когда Августин говорил о том, что Евангелие от Матфея ‒ первое, он просто говорил это по наивности, по недостатку такого анализа. Анализ произошёл только к концу XIX века, как мы знаем. В современном мире библеисты практически все уверены именно в такой модели, хотя, конечно, я объяснил её чисто схематически. На самом деле она не так уж проста. Вот здесь только схема.

Мы с вами так до Марка-то и не дошли! Ничего, в следующий раз. Оно маленькое, поэтому много времени у нас не займет. Помолимся.