Первая просветительская конференция «Евхаристия: богословие и практика» (11 июня 2007 г., Феодоровский собор, Санкт-Петербург)

Расшифровка – Л.Голубкова

Редактура – О.Суровегина

Спасибо за предоставленную возможность. Прежде всего хочу поблагодарить предыдущего докладчика, отца Владимира, за действительно замечательный доклад, столь глубокомысленный. Он дал такой прекрасный обзор и исторический, и догматический, и литургический, что трудно что-либо добавить мне к этому.

Но у меня тема более конкретная и более, так сказать, узко научная. Речь идет о словах апостола Павла из Первого послания к Коринфянам о недостойном причащении.

Прежде чем мы приступим к разбору, нужно сказать, что я преподаю Священное Писание Нового Завета, поэтому для меня и выбрана такая тема для доклада, которая касается экзегетики, т.е. непосредственного разбора совершенно конкретного текста. Здесь не будет никакой догматики, здесь не будет никакой особой истории, а вот конкретно текст Священного Писания.

Всегда, когда мы занимаемся научным исследованием чего бы то ни было, то… А что значит научное исследование? Наука – это всегда критика чего-то очевидного, ибо очевидное часто бывает кажущимся, а истина стоит где-то за этой «кажимостью». Кто-то говорил, что нет ничего обманчивее очевидного. Действительно, любой простой человек видит, что солнце восходит с одной стороны и заходит на другой стороне Земли. И, с его точки зрения, ученый, который утверждает, что не солнце обращается вокруг Земли, а Земля вокруг солнца, ‒ это просто сумасшедший. Очевидно-то обратное! И богомудрые книжники подтверждают это суждение простого народа, суждение здравого смысла ссылками на букву Священного Писания и объявляют этого сумасшедшего ученого вдобавок и еретиком. Все это мы знаем из истории.

Вот это напряжение между видимостью, в данном случае ‒ буквой Священного Писания, такой, какая она нам представляется, и сущностью, которая стоит за этой буквой, это напряжение сопровождает всю историю изучения Библии, так называемой библеистики, и не только ее, можно сказать, что всю историю Церкви, и не только Церкви. Вот из этого напряжения возникают и многочисленные герменевтические трудности, о которых знают те, кто посещал, скажем, мои беседы или лекции в том или ином месте. Герменевтические трудности перевода, переноса знаков, символов из одного культурного, исторического, географического контекста в другой контекст. Вот так получилось и с тем текстом, который и мы будем с вами сейчас разбирать.

Речь идет об 11 главе Первого послания к Коринфянам апостола Павла. Вы помните, что  Первое послание к Коринфянам носит сугубо экклезиологический  характер (слово «экклезиология» вам уже объяснил отец Владимир). То есть это Послание содержит в себе элементы учения о Церкви, причем здесь не даются какие-то теоретические положения экклезиологии; речь ведь идет о совершенно конкретной Церкви, о совершенно конкретной исторической ситуации, о совершенно конкретных людях. Но все это излагается в Послании настолько живо, настолько ярко, что дает нам пищу для, во-первых, наших исторических познаний самого раннего языко-христианства, и, во-вторых, пищу для наших размышлений уже богословского характера.

В Коринфской Церкви происходили многочисленные разделения, доходящие почти до схизм,  как их здесь и называет апостол Павел. И можно сказать, что это Послание,  Первое Послание к Коринфянам, является одним из первых, а может быть, даже и первым экуменическим произведением, потому что все оно направлено на преодоление раскола в церковной среде. Апостол Павел здесь называет несколько причин расколов, которые происходили в этой очень древней Церкви. Не стоит нам идеализировать древность, потому что часто в древности бывало ничуть не лучше, чем в наше время, а иногда даже и хуже. Во-первых, что производило раскол в этой Церкви? Да многое. Какие-то учительные расхождения, какие-то нравственные расхождения и непорядки, связанные преимущественно с богослужением. О них идет речь, в частности, в 11-й главе и в последующих главах.

11-я глава Первого Послания к Коринфянам, начиная с 17 стиха, гласит следующее: «…предлагая сие, не хвалю вас, что вы собираетесь не на лучшее, а на худшее». Речь идет о Евхаристических собраниях. Евхаристия призвана объединять людей во Христе, более того, призванная не просто объединять, но как бы знаменующая собою празднование этого единства: «Мы празднуем Пасху,– говорит апостол Павел в том же самом Послании в 5-ой главе. ‒ Давайте праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1Кор 5:8). Люди собираются, как и мы сейчас собираемся по воскресеньям в храме, для того, чтобы демонстративно не только причащаться, но еще и демонстративно праздновать наше причастие Богу, Христу, праздновать наше причастие друг другу, наше единство.

Кстати, это далеко не каждый осознает. Когда-то, в былые времена, судя по литературе, во всяком случае, люди, идя на богослужение в воскресенье, где-нибудь в сельской местности или в маленьких городах, мужчины надевали сапоги, которые обычно они не носили (ходили в лаптях в будние дни), женщины одевались наряднее. Сейчас мы часто видим, что люди приходят в заурядной одежде. Т.е. в театр или на концерт они идут в хорошей одежде, в праздничной, а в церковь можно и так забежать. Нет этого ощущения праздника, хотя вся наша литургическая традиция очень празднична. Ведь посмотрите: дивная музыка, дивное пение, красиво украшенные храмы, церкви, соборы, дивное облачение священников… И так далее, и так далее. Все говорит о торжестве и празднике. Вот этот элемент часто уходит.

Итак, это все-таки празднование. И апостол говорит: но вы собираетесь здесь не для того, чтобы становиться лучше, а выходит так, что вы так собираетесь, что выходите после этого вашего празднования хуже. «Не на лучшее, а на худшее». Почему и что происходит, он дальше объясняет. И для апостола Павла это чудовищно: как же так? Ведь собирает нас к себе Иисус Христос, вокруг себя, это ‒ Трапе́за Господня. Это не моя трапеза, не мой ужин. Это ужин (буквально «вечеря» означает «ужин), это пир, на который нас созывает Иисус Христос, Он является Господином, т.е. Хозяином этого пира. Это Он нас угощает здесь. Угощает тем, чем нас никто в мире и никакой мир не может угостить. А мы этого не ощущаем. И Он нас созывает, а мы уходим с этого пира веры и Церкви хуже, чем такие, какими мы пришли туда. Об этом говорит апостол Павел. И это ужасно. Выходит так, что если бы Господь нас не приглашал, если бы вообще Его не было, и мы бы жили обычной жизнью, то мы оставались такими же, какими мы живем. А вот из-за того, что нас Господь пригласил, мы становимся еще хуже.

Об этом Павел пишет в другом Послании, в Послании к Галатам. Он говорит применительно к несколько иному случаю, но о том же самом: «…неужели Христос есть служитель греха?», т.е. пособник греха (Гал 2:17). Это, конечно, кощунственное заявление, но что же там происходило? Апостол дальше объясняет, что происходило во время Евхаристии. Напомню тем, кто запамятовал эти строки:

18…во-первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю.

19 Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные.

20 Далее, вы собираетесь, так, что это не значит вкушать вечерю Господню;

21 ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается (1Кор 11:18-21).

 

Маленькое примечание: дело в том, что тогда христиане собирались сначала  на реальный фактически ужин, так называемую агапу, и только потом, в конце трапезы уже, происходило общее Причащение, т.е. преломление хлеба и пускание по кругу Чаши Завета.

 

22 Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих? Что сказать вам? похвалить ли вас за это? Не похвалю (1Кор 11:22).

 

Речь идет о следующем: христиане собирались вечером на ужин (это было в вечер субботы), и к ужину приходили те свободные коринфяне, которые не были заняты трудом. И это была, собственно, складчина. Ведь первые христиане собирали складчину. Каждый приносил то, что он мог принести из дома. Свободный человек приносил хлеб, вино, оливковое масло, какие-то салаты, может быть, какие-то еще угощения для ужина. Но среди первых христиан было очень много людей не свободных, рабов, или хотя бы занятых каким-то дневным трудом. Они не могли прийти так рано, они часто не могли принести с собой ничего, потому что они ничем не обладали, как, например, рабы. И когда они приходили, то заставали церковное собрание, уже навеселе, уже сытым, уже немножечко пьяненьким, как пишет апостол Павел. А потом наступал конец. Ну, что уж, не пьяные совсем, упившиеся, но немножко навеселе. А эти приходили голодными. Как гласит латинская пословица, «Опоздавшим – кости». Им ничего не доставалось или почти ничего не доставалось. Одни были сытые, а эти голодные. Хотя они, может быть, больше нуждались в пище. Это неприятно, конечно.

А потом уже было Причастие. Потом уже Преломление хлеба, и это было уже для всех. И Причастие и Тела, и Крови Господней было для всех. Но что же происходило при этом? Ну, раз так произошло, ну ‒ второй раз так произошло. В конце концов это вызывает недовольство, это вызывает раздражение, это вызывает озлобление и разделение. Вот об этом социальном расслоении Церкви, которое происходило во время Евхаристии, апостол Павел здесь и пишет: «…вы пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих».

Дальше, начиная с 27 стиха той же самой главы, апостол Павел здесь говорит следующее:

 

27 … кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней.

28 Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей.

29 Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем.

30 Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает.

31 Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы.

32 Будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром (1Кор 11:27-32).

 

Вот здесь мы находим несколько ключевых слов, несколько ключевых моментов, которые в истории толковались разным образом. В частности, утверждение о недостойности причащаться, вкушать Тело и Кровь, а также о навлекаемом на себя суде и осуждении через Причастие, а также о вине, виновности против Тела и Крови Господней.

Что все это означает с экзегетической точки зрения, т.е. с точки зрения исследования, собственно, критического исследования текста? А давайте разбирать, кратенько, конечно, предельно кратко, потому что по поводу этих стихов написаны тома, тома, тома и тома всевозможной литературы. Просто предельно кратко.

Вот стих 27:«…кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней». Весь отрывок, вот с 27 стиха и по 32, что я прочитал, несет на себе отпечаток юридической терминологии. Это видно даже в русском Синодальном переводе, как часто здесь упоминаются «суд», «осуждение», «рассуждение», «виновен». Но особенно это видно в оригинальном греческом тексте, где, например, слово «виновен» будет ἔνοχος [энохос]; оно употребляется только и исключительно в юридических текстах, в судебных и, в частности, в случаях сакрального права, т.е. церковного права, скажем. Затем, слово «недостоин» ‒ ἀναξίως [анаксиос] ‒ это тоже юридический термин, употребляющийся в судопроизводстве.

Что же здесь подразумевает это «недостойно»? Не недостойный человек, а недостойное Причастие, «недостойно» ‒ здесь наречие стоит. Это наречие квалифицирует образ участия в совместной трапезе. Не участника трапезы, а образ участия в трапезе, это надо заметить. Именно об этом говорят древние толковники: уже блаженный Феофилакт и многие позднейшие толковники. О чем идет речь? Речь идет именно о том, о чем только что говорил апостол Павел: о пренебрежении единством Церкви и об унижении рядом стоящих, или сидящих, или возлежащих (как раньше в древности – ведь лежали, а не так, как мы сейчас стоим, за Евхаристией). Возлежали – это ведь был ужин. Так вот, унижение неимущих. А, кроме того, и что самое страшное: вы собираетесь на худшее. Вы вкушаете не Трапезу Господню, а свою собственную трапезу!

В Первом Послании к Коринфянам, если мы взглянем на весь контекст, говорится о  том, что основными или одними из основных недостатков Коринфской Церкви было индивидуалистическое понимание Таинств и слишком спиритуалистическое их понимание. Что это значит «индивидуалистическое понимание»? Я буду причащаться, это мне надо причаститься, это мое Таинство! Вот это отсутствие ощущения Церкви. А ведь Евхаристия – это церковное Таинство по преимуществу. Само слово экклесия, как уже нам прекрасно объяснил о. Владимир, ‒ это созыв, это когда Христос нас созывает всех вместе. Об этом очень часто в Библии говорится: Бог собирает всех, как вот на праздник трубы собирали в Иерусалимском Храме. Также, например, в Первом Послании к Фессалоникийцам пишет апостол Павел (это место читается всегда на отпевании): «Сам Господь при слове повеления, при гласе Архангела и трубе Божией сойдет с неба, …и тако всегда с Господем будем» (1Фес 4:16-17), т.е. вот на эсхатологический пир уже в конечное Царствие Божие,это завершающая экклесия.

Да, так вот, индивидуализм – каждый ест свое. Ну, у нас сейчас не так, мы же не складчиной занимаемся, когда приходим. Но все равно вот это ощущение индивидуальности: «Ой, мне сегодня надо причаститься!», «Ой, сегодня у меня день Ангела, мне надо причаститься!» Как будто бы это вот бежать куда-то в магазин и что-то купить, или в какую-то аптеку забежать. «Вот мне сегодня надо это лекарство или вот эту бутылочку купить!» Ведь это же постоянно встречается  в нашей практике! Именно это осуждает апостол Павел. Вы не к Господу идете на Его Трапезу, куда Он собирает нас всех! А вы бежите туда за чем-то нужным вам таким.

И спиритуализм. Об этом часто апостол достаточно много говорит в своем Послании, особенно в 10-й главе. Коринфяне в силу особых психологических и исторических особенностей часто к Таинству Крещения и к Таинству Евхаристии подходили как к языческим мистериям. (Сейчас я об этом не буду распространяться). Во всяком случае, подходили к ним как к каким-то гарантиям спасения, как к лекарствам.

Апостол говорит в 10-й главе:

 

1 Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море;

2 и все крестились в Моисея в облаке и в море; (Здесь это образно, конечно. Здесь переход через Черное море как образ нашего христианского Крещения).

3 и все ели одну и ту же духовную пищу; (т.е. манну небесную как прообраз Тела Христова).

4 и все пили одно и то же духовное питие (источаемая из скалы влага, которая есть прообраз Крови Христовой): ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос.

 5 Но не о многих из них благоволил Бог, ибо они поражены были в пустыне.

 

Т.е. тем самым (и дальше апостол Павел развивает  эту мысль подробнейшим образом) апостол Павел хочет сказать, что сами по себе Крещение и Причащение являются не какими-то гарантирующими наше спасение лекарствами спасения. Эти Таинства имеют совершенно иной смысл, а вот не такой спиритуально-мистериальный.

Итак, «кто ест и пьет чашу Господню недостойно…», это что значит «недостойно»? А вот указанным выше образом: пренебрегая Церковью и унижая неимущих. Тот согрешает ‒ тот виновен. Виновен не только против Церкви, ее единства, но, более того, он виновен против Тела и Крови Господа. А что это означает? Конечно, нельзя понимать это в смысле кощунственного осквернения элементов Таинства, т.е. хлеба, вина. Нет, нет, это, конечно, не так; об этом у апостола Павла речи нигде нет. Речь о том, что недостойно ядущий и пиющий становится виновным против Жертвы, против Тела и Крови Христа, преданного на крестную смерть. Здесь как бы метонимия: Тело и Кровь Господа стоит вместо Его страстей и смерти. Это выражение из 27 стиха надо понимать из предыдущего 26 стиха, где говорится: «…всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете…». Это возвещение спасительной, искупительной жертвы. Следовательно, виновный согрешает против Церкви. Но, вспомним, только что апостол Павел сказал: «Согрешая против братьев, вы согрешаете против Христа». Т.е. согрешая против Церкви, унижая неимущих, не обращая внимания на Церковь как таковую, а обращая внимание только на себя: «Это я стою, это я молюсь, это я причащаюсь, это мне хорошо, ах!» ‒ вот это ощущение – это и есть недостойно причащаться, и является виной не только против братьев, стоящих вокруг, против Церкви как таковой, непонимание этого, но вина и против Христа, который умер за брата твоего, как и за тебя.

Ну, разумеется, это не означает, так сказать, апостериори (лат. а posteriori. букв. «из последующего» — знание, полученное из опыта ‒ прим. Л.Г.) юридической совиновности в непосредственном распятии Христа, речь идет о гораздо более духовных вещах. Дальше:

 

28 Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей .

 

Призыв к самоиспытанию.

Что это такое – самоиспытание? Очень часто это понимается у нас извращенно, превратно. Ведь речь здесь идет не просто об испытании своего настроения, своего нравственного состояния; не просто о благодарности, о благоговейном предстоянии, не о расположении духа, который соответствует достоинству и святости Таинства, даже не о вере, не о грехе и не об отсутствии греха идет речь, не об исповеди и не о покаянии. А что же за самоиспытание? О каком самоиспытании идет речь? А тоже надо судить из контекста. А контекст определенно говорит вот о чем: каждый должен испытывать себя. Не Церковь должна тебя испытывать (где ты должен исповедаться), нет, не Церковь. А ты сам себя должен испытать в том, готов ли ты принять… Что? А вот новый спасительный порядок Царствия Божия, который сотворен жертвой Иисуса, смертью Иисуса. Открыт ли ты самой цели Евхаристии, самой цели вот этой Трапезы, к которой ты призван. Трапеза призвана созидать Церковь Христову, единение во Христе. Желаешь ли ты этого или желаешь чего-то другого: просто получить лекарство какое-то или духовного освежения. Понимаешь ли ты смысл и цель Евхаристии, Трапезы Господней? Вот в чем должно состоять это самоиспытание.

Ну а тот, кто демонстрирует свое непонимание своим индивидуализмом, своим спиритуализмом, спиритуалистической практикой Причащения, то это «да испытывает же себя» ясно выражает предостережение и угрозу.

 

29 Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем.

 

Кстати, в 29 стихе в критическом тексте (критический текст ближе к оригиналу) немножко не так: «Ибо кто ест и пьет, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем». Что значит «не рассуждая о Теле Господнем»? Пожалуй, наш перевод как раз очень хорош: «рассуждать» в смысле «не понимая, что означает это Тело Господне». А что же оно здесь означает? Это не только распятое на кресте и присутствующее в Трапезе Тело Христово. И не только Церковь как Тело Христово. Но и Тело, распятое на кресте, Тело Господа Иисуса Христа, и Церковь как Тело Христово.

Уже 10-я глава (16 и 17 стихи) говорят нам об этом:

 

16 Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?

17 Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба.

 

То есть это и Христос, и Церковь одновременно. Но именно об этом-то и не задумывались коринфяне; именно это они отрицали своим поведением. А кто пренебрегает вот таким пониманием, таким рассуждением, тот навлекает на себя суд и ест и пьет в суд себе. Буквально по-славянски: «Ядый бо и пияй недостойне, суд себе яст и пиет» ‒ фигуральное выражение, как если бы суд был какой-то пищей, которую мы едим. Тут подразумевается, конечно, суд в настоящем времени прежде всего. Потому что, кто игнорирует экклезиологическую сторону Таинства, т.е. церковную сторону этого Таинства, тот извращает само учреждение и цель спасительного нового порядка Царствия Божия.

 

30 Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает ‒

 

Вот такой суд постигает Церковь в случае недостойного причащения. Что это означает? Конечно, не надо связывать это выражение с античным миросозерцанием, с античным мировоззрением. Согласно этому древнему мировоззрению, болезни и смерти, какие-то отдельные смертельные случаи, магическим образом сводились непосредственно к Таинству. Если человек участвует в Таинстве неправильным образом ‒ недостойно, то принятие Таинства (Даров) действует как смертельный яд. В древности говорили: φάρμακο Θάνατος, фармако танатос. А если он причащается достойно, то оно действует, как лекарство – φάρμακο σωτηρία, фармако сотерия. Но, конечно, само по себе это причастие, то есть вкушение как материальный даже процесс ни в коем случае не может действовать как некое ядовитое вещество, которое тебя убивает или насылает на тебя болезнь. Думать так было бы кощунственно, потому что это Тело и Кровь Христовы, а Христос никого никогда не убивает и не становится ни для кого ядом. Так что здесь никакого магического античного понимания нет и быть не может, оно исключено самим смыслом Причащения ‒ Евхаристии.

Говорится о том, что Евхаристия является сама по себе судом в настоящем времени. Это интересно. Человек приходит ко Христу в Таинстве и уходит, как бы приходит в гости и уходит, но Христос никого не оставляет с пустыми руками. Ты либо уходишь лучше, либо – если ты пришел и действуешь, ведешь себя недостойно – ты уходишь хуже. О чем и говорит апостол Павел. Это, так сказать, происходит суд: либо ты получаешь спасительную награду, либо ты получаешь наказание. Но апостол Павел, конечно, имеет в виду не какого-то конкретного даже человека, но говорит о Церкви как таковой. Не случайно впереди стоит греческое ἐν ὑμι̃ν, что означает «у вас»: «оттого многие у вас немощны и больны». Т.е. виновна вся община, вся Церковь, а не просто какой-то отдельный член, который заболел или умер. Вся Церковь ответственна за непорядки.

И здесь можно вспомнить об этой общей ответственности и виновности относительной, процитировав пятую главу того же Послания. В Коринфской Церкви появился страшный блудник, и вот апостол Павел пишет: «Вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать» (1Кор 5:2). Т.е. Церковь не только не возрыдала об этом несчастном блуднике, но даже ещё как-то, может быть, своим молчанием или даже согласием поощряла его. Здесь то же самое: речь идет об ответственности всей Церкви.

Впрочем, апостол Павел все-таки производит некоторую дифференциацию уже в 31 стихе:

 

31 Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы.

 

Здесь очень интересно в греческом тексте, конечно: происходит как бы игра слов:

 

31  εἰ δὲ ἑαυτοὺς διεκρίνομεν οὐκ ἂν ἐκρινόμεθα.

 

Ну, ладно, не буду на этом останавливаться… Если бы мы не проверяли сами себя, если бы не рассуждали, не понимали, что такое Евхаристия (повторяется прежнее слово «рассуждать»), то не были бы судимы. Когда судимы? Имеется в виду суд в настоящее время. Впрочем, такая критическая самооценка, даже если из нее делаются правильные выводы, ни в коем случае не заменяет последнего Суда Божия, о котором идет речь уже в 32 стихе:

 

32 Будучи же судимы (имеется в виду – сейчас), наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром.

 

Во всем этом отрывке – с 28-го по 32-ой стих – постоянно находим какую-то эскалацию: рассуждать, судить, осуждать. Один и тот же корень: суд, суд, суд, только все с многократно усиливающимся значением.

«Не были бы осужденными с миром». Я думаю, что это как раз понятно, потому что земные страдания, как педагогический прием, ‒ это от Господа, постоянная тематика и в Новом, и в Ветхом Завете.

 

Ну, какой я хотел бы сделать вывод из всего сказанного, увы, скучного разбора (потому что всякая наука – не предмет, так сказать, веселья и радости, а предмет довольно кропотливого занятия конкретными вещами)?

В нашей Церкви практика Причащения с обязательной исповедью (об этом говорилось сегодня уже), которая заранее подразумевает личное недостоинство (если ты достоин, то зачем тебе ещё исповедоваться?), заранее подразумевает личное недостоинство христианина подходить к Чаше – вот эта практика, конечно же, не может опираться на текст Писания. В частности, на текст Первого Послания к Коринфянам апостола Павла. И это определенно доказывает и сам текст, и экзегетика. Но такая практика существует, мы в ней живем. Она существует как элемент местной литургической культуры, как освященная веками, ставшая канонической почти традиция. И традиций, которые не имеют обоснования в букве, в тексте Писания, бесконечное множество. Это не означает, конечно, того, что такие традиции не имеют право на существование. Проблема заключается не в том, насколько та или иная традиция отвечает букве Писания. Проблема в том, насколько та или иная традиция отвечает сути Церкви Христовой как Тела Христова.

В нашем случае Евхаристия, как бы мы ни понимали процессы, связанные с освящением, со вкушением Святых Даров (мы знаем, что по этому поводу существуют либо легкие, либо глубокие разногласия и разномыслия в разных Церквах, у разных христиан), так вот, как бы мы ни понимали все эти процессы, Евхаристия является Таинством Тела Христова, то есть Церкви. Таково древнейшее и никем не оспариваемое Священное Предание, опирающееся и на Священное Писание, зафиксированное там, и не только там, но и в последующем богословии.

И в Писании Нового Завета мы находим также условия, при которых определенным лицам не позволяется Причастие к этому Телу. Что это за места? Прежде всего ‒ это 1Кор 5:1-8 – это случай крайне безнравственного поведения (помните?), когда некто, нарушая все нормы общественной морали, живет с собственной мачехой. А Церковь при этом не отлучает его, но, наоборот, даже гордится своей нравственной «свободой». Апостол Павел призывает Церковь предать этого человека сатане, что равноценно анафеме. Кстати, анафема не означает вечного проклятия. Вы знаете, что анафема – это просто исключение из церковного общения, в данном случае – просто фиксация уже фактического нехристианства этого человека.

Это один пример: крайне безнравственное поведение индивидуума: «Очистите старую закваску»,‒ пишет апостол Павел. Человек вне Церкви, а, следовательно, вне Причастия. А следовательно, к вам не имеет отношения. Не должен иметь.

Второй пример: в той же самой 5 главе с 9-го по 13-ый стих апостол Павел обобщает этические препятствия, которые отлучают от Причастия. Это так называемый каталог пороков. Люди, с которыми нельзя и есть вместе.

 

11 Но я писал вам не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником (то есть грабителем); с таким даже и не есть вместе (1Кор 5:11).

 

Уж не говоря о том, что и причащаться с таким невозможно. И призывает к суду над таким человеком. Во всяком случае, такого надо судить. Церковь должна судить. Подобные каталоги пороков, которые исключают из Царствия Божия, то есть церковного общения фактически, приводятся и в других местах посланий апостола Павла.

Принятую у нас традицию можно рассматривать как ригористическое и, пожалуй, даже безграничное расширение таких вот таких этических обобщений, когда причащаться нельзя не только идолослужителям, блудникам, убийцам, ворам, но и тем, кто не постился перед Причастием, кто не вычитывал молитвенное правило, кто не подошел к исповеди, кто опоздал на Литургию, скажем, на пятнадцать минут и т.д. Т.е. понимаете, здесь получается такое приравнивание этого к убийству, к блуду… А учитывая то, что подавляющее большинство причащающихся на следующей исповеди говорят о тех же самых прегрешениях, что и в прошлый раз, на прошлой исповеди, покаяния фактически как такового, как Таинства, не было. Потому что покаяние исключает прежний грех. А следовательно, человек и прошлый раз, и этот раз, и следующий раз все равно подходит в грехе, или в том, что он называет грехом. И следующий раз будет причащаться во грехе… И так почти все, и так почти всегда. То есть вокруг Чаши всех объединяет как бы не Господь, а всеобщая греховность? Если, конечно, под грехом понимать невычитывание канона или непощение накануне. То есть смысл Евхаристии размывается, он становится неопределенным. И Таинство как бы само становится сомнительным.

Здесь, конечно, я утрирую. Но все же здесь затрагивается один из самых щепетильных моментов современного христианского сознания. То двоемыслие, которое происходит от расхождения между смыслом и формой, между Писанием, скажем, и традицией, между богословской мыслью, вообще наукой, и практикой.

Церковная, в частности, литургическая традиция, как и всякая традиция, изменяется очень медленно. Но все же изменяется: в худшую ли, в лучшую сторону. Это касается множества сторон жизни Церкви, если рассматривать Церковь как сосуд жизни, а не закостенелый музей древностей. Это в музее ничего не меняется. Так что представляется, что затронутой проблеме не стоит предавать такого катастрофического характера. Ну, вот, есть у нас такая традиция – ну что ж делать? Вот она есть. И она будет меняться, наверное. Скорее всего будет меняться. А уж в какую сторону она будет меняться, трудно нам сейчас сказать: время все расставит на свои места. Нам же остается только учиться самим и потом, если нам позволяет это Господь, учить других – но ни в коем случае не наоборот, как это часто бывает.