Феодоровский собор, 16.02.2007

Расшифровка  – Елена Быкова

Сверка и корректура  –Л.Голубкова и О.Суровегина

Мы пропели сейчас с вами тропарь Сретению. Кто скажет, что означает слово «сретенье»? Совершенно верно, «встреча». Сретенье – славянское слово, по-русски означает «встреча». Но, вообще-то говоря, если мы будем смотреть в оригинале (а оригинал у нас  всегда греческий ‒ и в литургических текстах, и в евангельских), то там стоит такое слово, которое означает не просто «встреча». В нем заключен более глубокий смысл. Это слово в Новом Завете у нас встречается, предположим, в тексте, который вам хорошо известен. Во всяком случае тем людям, которые постоянно посещают храм. Помните, какой Апостол читается во время отпевания? «Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды» (1Фес 4:13). Когда апостол Павел увещевает фессалоникийцев не скорбеть об умерших, он напоминает им о том, что будет всеобщее воскресение. И очень специфическим языком, языком так называемой апокалиптики, с ее особыми символами, описывает это всеобщее воскресение. Описывает следующим образом: «Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» (1 Фес 4:16-17).

Конечно, если мы все буквально будем воспринимать, то все это выглядит достаточно странной картиной. Представьте себе, здесь воскресают мертвые; потом Господь (имеется в виду, конечно, Иисус Христос) сходит с небес. Мы будем восхищены на облаках, то есть сядем на облака и поднимемся в воздух на встречу, в сретенье с Господом, и так всегда с Господом будем. В воздухе будем болтаться вместе с Господом. Получается несколько смешная картина. Смешная потому, что мы не знаем всю символику, которая скрывается за этими словами. Здесь что ни слово – то устойчивый апокалиптический символ. Что значит при возвещении, при гласе Архангела? Что это за возвещение? Чье? Кто что возвещает? Это несколько неудачный перевод греческого слова, которое означает «военный приказ». Здесь с самого начала вносится какая-то такая милитаристская струйка военная. Военный приказ. Приказ о конце этого мира, о наступлении нового. Это приказ о конце света. А от Кого будет исходить этот приказ? От Бога-Отца, потому что «о дне том и о часе никто не знает, ни Сын, ни ангелы небесные не знают, только Отец наш Небесный». Потому что мы и исповедуем в нашем Символе веры: «Веруем во единого Бога-Отца Вседержителя, Творца…» Только Творец, только Тот, Кто положил начало этому миру, Тот положит ему и конец. Только воля Творца – начало и конец. Все из Него, как говорит апостол Павел, и все к Нему. Так что, слово «возвещение» означает «приказ» Бога-Отца. Он будет передан через Архангела. Труба Божия прозвучит – это, конечно, тоже символ, потому что труба звучала со стен иерусалимского храма, призывая к собранию праздничному, во время праздников народ призывала. Труба – это символ торжественного собрания и праздника. И при трубе Божией Сам Господь сойдет с неба. И это будет Второе пришествие Христа.

Весь видимый космос здесь разделяется на три как бы слоя: земля, воздух, небо. Небо Божественное, оттуда сходит Господь, сходит на воздух, как бы на средний слой. А мы вместе с мертвыми будем восхищены на облаках. Разумеется, речь идет не о метеорологических облаках, на которых мы будем плавать по воздуху. Не такие глупые были древние люди, чтобы считать, что на тумане они могут куда-то там плавать. Облако ‒ это библейский символ (вы его прекрасно знаете), это символ Божественной помощи, Божественного присутствия, Божественной силы. Помните, когда Израиль выходил из Египта в землю обетованную, проходил через Красное (Чермное) море, а за ним, за Израилем гнались египетские войска с фараоном во главе, то на помощь Израилю приходил Господь Бог, Который шел перед ними в облаке днем, чтобы показывать им путь, столб облачный, а ночью это был столб огненный, который сзади шел, чтобы закрывать их…  Или наоборот: днем он указывал путь, а ночью закрывал их от врагов в облаке. Или облако осеняет гору Сион, когда туда поднимался Моисей. Облако светящееся осеняет скинию Завета в знак того, что там присутствует Бог и Его сила. Облако сияющее осиявает Иисуса Христа, когда Он поднимается на гору Фавор. И так далее.

Таким образом, облако – это символ Божественного присутствия, Божественной силы и помощи. Таким образом, на облаках мы будем восхищены. Что это значит? То есть силой Божией мы будем восхищены, то есть подняты. Конечно, восхищение – это очень древний символ, идущий из очень глубокой языческой древности.

Кто хотя бы немного знаком с древнегреческими мифами, помнит, наверное, такие истории. На Олимпе были двенадцать богов. Среди них начальник – это Зевс, один из двенадцати. Боги что-то ели и что-то пили (они же в человеческом облике там представлены). Что они ели? Амброзию. А что они пили? Нектар. Пить-то нектар они хотели, но никто им разливать не мог. А разливать вино или нектар, что угодно, считалось задачей официантов, каких-то там рабов, слуг. Господа не разливают вино, тем более друг другу. И они возроптали, боги страшно возроптали и пожаловались Зевсу. Не могут же они друг другу нектар разливать! Поэтому они попросили Зевса, чтобы он достал им слугу, который бы стал виночерпием и разливал им нектар. И вот Зевс превращается в орла и летит-летит над всей Грецией, над Аттикой, над Пелопоннесом и усматривает на каком-то лугу стадо овец и симпатичного пастуха, который пас овец. И этот пастух Зевсу так понравился, что он схватил его в когти и утащил на Олимп. Пастуха звали Ганимед. Был он симпатичным юношей, земным и смертным. А вознесенный на Олимп, он стал бессмертным божком ‒ виночерпием богов. Кто из вас был в Эрмитаже, помнит в зале Рубенса огромное, на всю стену, полотно (не то Рубенс писал, не то кто-то из его школы), как Зевс в виде орла похищает Ганимеда. Ну, уже не в античном смысле Ганимеда, а в чисто фламандском буржуазном духе Ганимед изображен не как красивый юноша, а как такой жирненький-жирненький младенец. Буржуазные такие ценности ‒ жирненький младенец. Зевс хватает его в когти, а младенец плачет, у него слезы брызжут через всю картину. Отвратительное, страшное, как многое там у Рубенса. Но это, так сказать,  Фламандия ХVII века. А в древности это восхищение, или похищение буквально, означало превращение смертного в бессмертного. Ганимед был смертным, но стал бессмертным богом.

Этот термин вошел в христианский язык. Мы же часто встречаем «восхищение», «восхитительно» (но это уже наши светские слова), но это слово в религиозном плане: «восхищение», «восхищаться» означает «подниматься духом» или же, как в данном случае, ‒ преображение: смертный преображается в бессмертного. Значит, мы на облаках будем восхищены, то есть мы будем обожены, как говорим мы догматическим языком Церкви, силою Божией. И поднимаемся в сретенье Господу на воздухе. (Мы начинали со слова «сретение»). Буквально – навстречу. Но это не совсем так. Слово «сретенье», «встреча» ‒ это очень такой поверхностный перевод греческого слова συνάντησις, которое означает не просто «встреча», а является техническим военным термином, военно-политический я бы сказал, термин. Вот началось все с этого военного слова «возвещение» (т.е.военный приказ Бога-Отца), и здесь тоже военный термин. Что он означает? Он означает ритуал смены власти. Представьте себе город, окруженный защитными крепостными стенами. И к городу подступает противник со своим войском. И горожане понимают, что им не устоять, что они вынуждены будут сдаться на милость победителя. И они собираются, собирают какую-то дань, берут ключи от городских ворот… Здесь город, здесь стоит войско победителя, а посередине поле. Они выходят из городских ворот на середину, с белым флагом, наверное, с дарами, с ключом от города. А отсюда идет делегация победителя, гордого своей победой. Победитель берет ключ и дары принимает, и все вместе – и победители, и горожане, которые пришли на эту встречу, возвращаются в город. И в городе происходит смена власти. Была власть одна, теперь ‒ победителя этого. И весь этот процесс сдачи города, имеющий целью смену власти, и называется этим словом συνάντησις, которое у нас называется «сретенье».

В данном случае, смотрите: город – это как земной Иерусалим, земля. С неба спускается Господь-победитель. Поднимаются силой Божией ему на середину, в воздух, преображённые, обоженные люди. И не будут «болтаться»… «И так всегда с Господом будем» (1 Фес 4:17).  . Да не в воздухе «болтаться» будут, а они спустятся на землю, где произойдет смена власти, потому что была власть сатанинская на земле, а станет Царствие Божие, Новый Иерусалим, спускающийся с небес. Вот что означает слово «сретенье». Сретение – это именно смена власти, передача власти, а не просто встреча. Да, внешне ‒ просто встреча, но по-другому перевести было сложно, потому что, когда переводили (мы часто с вами сталкивались с этой проблемой перевода) все тексты евангельские, литургические, апостольские на какие-то варварские языки, в частности, на славянский, не было в древнем языке такого технического термина, который бы обозначал это. Поэтому перевод дан чисто внешне: ну, встретимся ‒ и встретимся.

То же самое и в нашем празднике Сретения. Если вы смотрите на икону Сретения, то вы это особенно хорошо понимаете. Вспомните, как изображается Сретение на иконе. Обычно изображается престол под шатром-Сионом, т.е. алтарь, над этим престолом наклонился старец Симеон, протягивая руки свои, а родители, Дева Мария, Иосиф, протягивают Младенца над этим престолом. Ведь что такое престол, что такое алтарь? Это середина, это посредство между Небом-Богом и землей. С земли люди приносят что-то на алтарь ‒ то, что берет Бог. Здесь происходит что? На этой середине происходит смена власти: Ветхий Завет сменяется на Новый Завет. Ветхое священство сменяется на нового Первосвященника, то есть Иисуса Христа. То есть само слово «сретенье» означает смену эпох, смену религиозных эпох в данном случае: ветхой и новой. Ну вот, это мы по поводу тропаря сегодняшнего.

Сегодняшняя тема – «Евангелие и Евангелия». В единственном и во множественном числе. Что означает слово «евангелие», вы прекрасно знаете. «Благовестие», «благая весть»: ευ- ‒ значит «благой», а άγγελος  (ангел. А кто такой ангел ‒ вестник), αγγέλιο ‒ весть. То есть благая весть. Это слово характерно не только для Библии. Это широко известное греческое слово, которое употреблялось в древнем мире в разных контекстах. В I веке, когда родились наши Евангелия, оно употреблялось в Римской империи практически всегда по отношению к императорскому семейству. То есть всякое торжественное событие в императорской семье называлось «евангелием». Сохранились такие, например, надписи на камнях: «Сегодня евангелие –  день рождения нашего императора». Или же известие о свадьбе. Но к нам слово евангелие пришло не из языческого римского мира, а из библейского. И в Библии, в Ветхом Завете, евангелием называется Божественная весть. Необязательно при этом о чем-то хорошем. Иногда, наоборот, это могла быть и угрожающая весть, которая угрожает судом, расправой над нечестивыми. Но и такие вести в Библии тоже называются евангелием. Такая весть, исходящая от Бога, в Библии именуется евангелием.

Наше Евангелие, о котором мы говорим, ‒ конечно, это Евангелие благое, весть о спасении. Я специально поставил в название беседы «Евангелие и Евангелия». Не надо путать евангелие по существу, что это было такое во времена Иисуса Христа: это короткая пророческая весть от Бога.  И Евангелия – так мы называем так уже книги: Евангелие от Матфея, Евангелие от Луки ‒ это уже длинные, более не менее, книги как литературный жанр. Есть апокрифические Евангелия, и потом писали всякие самодельные Евангелия. Вспомните, например, Евангелие от Воланда (скажем, ‒ «Мастер и Маргарита»). Или Евангелие от Толстого, совершенно фантастическое. Их было много. Это уже жанр, книга.

Что собой представляет Евангелие по своему существу? Мы должны заметить, что это короткая Божественная весть.  И самое первое Евангелие, которое мы слышим, эту весть, находится в Евангелии от Марка ‒ Мк 1: 14-15. Напомню вам, что Евангелие от Марка начинается с прихода Иоанна Крестителя, который возвещает о пришествии Мессии, Иисуса Христа. И вот приходит Иисус Христос креститься от Иоанна, Иоанн Его крестит в реке Иордан. После этого Иисус подвергается сорокадневному искушению, выдерживает это искушение и выходит впервые после искушения на публичную проповедь. И что же Он говорит при этом? «После же того, как предан был Иоанн, пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие…» (Мк 1:14)

Слово «проповедуя» ‒ это несколько неудачный перевод. К несчастью, это слово постоянно встречается в Евангелиях, в апостольских посланиях. Там этого нет этого слова – «проповедую». Все мы хорошо знаем, что такое проповедь. Я сейчас читаю эту лекцию, она похожа на проповедь. Проповедь обычно бывает короче, хотя может быть и длинной, и скучной, а бывает хорошей, короткой, и чем короче, тем лучше (улыбается). Проповедь – это то, что говорит священник, объясняя Евангелие или прочитанный кусочек из Апостола. Проповеди бывают догматические, бывают нравственные, бывают аллегорические. Все мы знаем, что такое проповедь. Так вот, не это здесь имеется в виду. Не «проповедовать». Там стоит совсем другое слово. Он объявлял Евангелие. Ведь Евангелие – это весть. Ее объявляют! Заявляют, провозглашают! Он провозглашал Евангелие, Евангелие Царствия Божия.

«…И говоря, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк 1:15). И дальше двоеточие: что же за слова Иисуса Христа, в чем суть этого провозглашения? Что Он говорил?   «Покайтесь и веруйте в Евангелие». Это наш синодальный перевод. «Исполнилось время». Не совсем так. Исполнилось не время. Русское слово «время» передает два совершенно разных греческих слова. Во-первых, слово χρόνος хронос, оно известно: хронология, хронометр и так далее. Это текущее физическое время, которое может быть измерено секундами, минутами, часами, годами, тысячелетиями. Текущее время, все пожирающее. Это одно слово. Но здесь стоит совсем другое слово, которое по-русски тоже переводится «время», хотя по-гречески оно не имеет ко времени такого прямого отношения. Это слово καιρός, кайрос. Оно означает не «время», а «назначенный срок», в данном случае назначенный Богом определенный срок, момент. Так вот, исполнился этот назначенный Богом срок. Помните, что возвещения только от Бога-Отца исходят? В чем же этот назначенный срок состоит?

«Приблизилось Царствие Божие». И опять же, не совсем точный перевод! Как русский человек воспринимает эти слова? В той комнате оно уже есть, а у нас еще нет. Но оно близко, рядом. Оно приблизилось, но пока еще не здесь. По-гречески же стоит не то! Исполнился срок, и вот уже здесь Царствие Божие. Вот в чем весь смысл – пришло оно, оно уже здесь! Каким образом? В лице Иисуса Христа, естественно. Далее читаем: «Покайтесь и веруйте в Евангелие». В какое Евангелие? От Матфея или от Луки? Нет; там стоит определенный артикль: веруйте в это Евангелие, в эту весть, которую Я вам сейчас объявил. А что за весть? Исполнился срок, назначенный Богом, и пришло Царствие. Это коротко, это не проповедь. Он не проповедует, Он просто объявляет, что «исполнился срок, и пришло Царствие Божие». Это и есть Евангелие, короткая-короткая весть, спасительная, объявляющая о благом спасении, исходящем от Бога. Именно в таком смысле короткой спасительной вести это слово «Благовестие», «Евангелие» и употребляется в Новом Завете. Оно никогда не употребляется в смысле «книга». Это у нас названия «Евангелие от Луки», «Евангелие от Марка»! Все эти названия появились гораздо позже, когда собирались эти книги, и нужно было как-то их называть.

Например, апостол Павел (I Фес 1:5) говорит о том, как он был в Фессалониках, как проповедовал язычникам спасение, и посмотрим, какими словами он об этом пишет: «…наше благовествование (или наше Евангелие) у вас было не в слове только, но и в силе и в Святом Духе…». То есть то Евангелие, та спасительная весть, которую он объявлял, была не просто словом человеческим, но несла в себе Божественную силу. Потому что Евангелие, по определению ‒ это слово, исходящее от Бога. Это Божественная весть. А всякое слово Божие одновременно есть дело Божие. Бог сказал – и стало. Всякое слово, всякая речь Бога должна воплотиться. Слово Божие обладает энергией воплощения, реализации. Поэтому Павел пишет, что это не просто слово человеческое, а Божественная сила, в нем Дух Святой, который преображает человека, делает из неверующего верующего, подводит к крещению. Конечно, не каждого, не сразу, человек должен быть подготовлен к этому. Евангелие Павел называет «Наше Евангелие», то есть апостольское. Или, как он дальше говорит, «Благовестие Божие».

Иногда слово «Евангелие» заменялось другим словом. У нас, к сожалению, переводится «проповедь». Но в Новом Завете нигде, нигде нет этого слова, а именно «возвещение», «весть». Где мы встречаем слово «проповедь» в Новом Завете, нужно помнить, что это не проповедь, а именно Евангелие, короткая весть. Или иногда другие, уже формализованные термины были. Например, просто «слово». «Мы вам говорили Слово», ‒   пишет апостол Павел. Например, здесь же, I Фес: «Говорим Слово». «Слово» с большой буквы, имеется в виду евангельское Слово. И не просто «говорим», там стоит другое слово. Другой очень странный глагол. Русское слово «говорить» передает самые разные греческие слова – как и слово «время». Древнегреческий язык был очень богат! И по сравнению с латинским или, тем более, с варварскими языками. И в русском языке такого богатства не было, да и до сих пор нет. Возьмите, например, слово «любовь». У нас: я люблю Бога, я люблю маму, я люблю детей, я люблю невесту, я люблю спорт, я люблю футбол, я люблю конфеты, колбасу, коммунистическую партию…  И все «люблю», «любовь»! Совершенно не относящиеся друг к другу действия ‒ и все у нас «любовь»! Грек так сказать не может. У него для каждой из этих «любовей» есть свое особое слово, и грек просто не поймет, если вы будете ему буквально переводить одним и тем же словом все наши «люблю»: люблю конфеты и люблю Бога. С этим мы постоянно сталкиваемся. И вот здесьто же самое со словом «говорить». Оно переводится двумя совершенно разными словами: λέγω , лего, от  логос, логика ‒ т.е. «держать членораздельную речь». Я говорю отдельными, членораздельными словами. Отсюда латинские лексика, лекция. Лего-, лек- ‒ один и тот же корень. Или немецкое lesen, что означает «читать». Первоначально lesen в древнегерманском языке означало «считать», «пересчитывать». Помните, мачеха с двумя дочками отправляется на бал и оставляет дома Золушку. И Золушка должна остаться дома и, как сказано в сказке, linsen lesen: «пересчитывать чечевицу», linsen – чечевичное зернышко, а также – линза. То есть перебирать членики отдельно, членораздельно. То же самое и в греческом языке, слово лего означает «считать», «перебирать» и «членораздельно что-то говорить».

Но есть и другое слово, которое у нас постоянно переводится как «говорить». Это греческое слово λαλεω, лало. Там «лего», а здесь «лало» ‒ это разные слова. У нас тоже всегда переводится говорить. Но лало ‒ это звукоподражательный глагол детского лепета. Дети  вот так: «ла-ла-ла», балакают ‒ лалакают. Болтают, лепечут (хорошее слово!).  Лалия ‒ лепет. А у нас переводится «разговор». Почему? В данном случае ‒ я буду «говорить», а слово переводится «я буду лепетать». Лепетать вот это Слово. А Слово называется «Евангелие». Почему так странно? Ведь болтать-лепетать ‒ как-то так нехорошо: Евангелие не лепечут, а торжественно произносят! В лингвистике существует такой феномен, карнавальный такой феномен, когда какие-то священные или сакральные слова вдруг начинают обозначать вещи неприличные, и наоборот: вещи неприличные иногда обозначают священные слова. Карнавализация в языке. Это во всех языках бывает. В русском это широко развито, особенно в семинарском, среди бурсы ‒  почитайте Помяловского,  у Гоголя.  Да и у нас сейчас, каждому известно ‒ «Ну, накуролесил!»  Откуда это? От «Кирие елейсон» ‒ «Господи, помилуй». Это поют во время Литургии! Куролесить! Или, скажем, «катавасия» ‒ «затеяли катавасию», «развели катавасию». А что такое катавасия?  Это же священнодействие, когда церковные хоры сходятся вниз (когда происходит схождение хоров, καταβασία) и единым хором поют. Или говорится: «Да там вчера он напился… А где он был? ‒ Да в каком-то злачном месте они с приятелем…» Что это ‒ «злачное место»?  А это из службы панихиды, вспомните: «в месте злачне, в месте покойне, откуду же бежит печаль и воздыхание…».  Или, скажем: «Ну и хохму отмочил!».  А что это такое ‒ хохма, вспомните-ка!? А это же священное слово, которое означает Премудрость Божию. А почему? А вот так задействовали уже из синагогального лексикона. Или же говорят: «жить на халяву». А «халява» – это иудейское слово, означающее «молоко», это помощь бедным, которую оказывают обычно женщинам после рождения ребенка ‒ молоко. Это помощь бедным, в Библии именно так упоминается. Или же встречаются совершенно ужасные вещи, например, «параша». Может обозначать какую-то ложь («говорит какую-то парашу»), а может и совсем неприличное – отхожее место. А ведь это слово взято из священного текста! Так в синагоге называется чтение Священного Писания, то, что у нас называется «читать зачало». «Зачало» по-еврейски «параша́». Это все идет из вульгарщины. И, наоборот, бывает при карнавализации. Не со зла происходят такие вещи. Так и здесь: «возвещать Евангелие» часто называлось «болтать Слово». Но так, конечно, переводить нельзя. Чтобы избежать соблазна. Такие интересные вещи встречаются, когда читаешь подлинники, конечно, и разбираешься во всем этом.

И как же Павел, скажем, возвещает свое Евангелие ‒ именно как короткую весть. А вот посмотрим I Кор 1:16-17.  Он пишет о том, что в Коринфе он крестил некоторых людей: Криспа, Гайя, еще семейство Стефана…  «…а крестил ли еще кого, не знаю. Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать (то есть возвещать Божественную весть ‒ Евангелие), не в премудрости Слова, чтобы не упразднить креста Христова». Непонятно. «Премудрость Слова» еще более-менее можно понять: по-гречески Σόφια λόγος, София ‒ логос. Слово «софия», то, что у нас переводится «премудрость», буквальный смысл этого слова ‒ «искусство», «искусность», «техническая хитрость», так сказать, ‒ искусство слова (София логос), то есть искусство речи, красноречие. Значит, Бог послал меня возвещать Евангелие не такими красивыми словами, не в искусстве речи (которое очень ценилось в Греции и в Коринфе). Почему в Коринфе всегда пренебрежительно относились к апостолу Павлу: «Да что он там говорит! То ли дело наши софисты!» Софисты – т.е. мудрецы, люди, которые умеют красиво, завораживающе говорить, обучать людей риторике ‒ красивой речи, главным образом для того, чтобы они умели обманывать в суде, выгораживать себя в суде. Когда мы читаем Аристофана ‒ «Облака», ‒ с этого все начинается.

А Павла обвиняли, что его речь ничтожна, что он не умеет говорить. А Павел оправдывается, он говорит, что «меня Бог послал говорить не в искусстве речи, чтобы не упразднить креста Христова». А это уж совсем непонятно, что это означает! И здесь мы опять сталкиваемся с двуязычием нашим. Наши слова одновременно и русские, и славянские. Но они означают разные вещи по-русски и по-славянски. Что у нас по-русски означает «упразднить»?  Значит, «убрать вон». А по-славянски что означает? От слова «праздный», что значит «пустой». Синоним ему – слово «тщий», или «тощий», «пустой». «Истощать» – значит «опустошать». Помните, 136 псалом: «истощайте, истощайте до основания его», ‒ говорят вавилоняне относительно Иерусалима, то есть, опустошайте его. «Тощий» – значит «пустой», и то же самое «праздный». Встречаются и такие выражения: эта женщина «непраздная», то есть она беременна, она не пустая, ее чрево не пустое, а наполненное плодом. «Упразднить» – значит «опустошить». Вот сосуд какой-нибудь, кувшин. Мы наливаем в него воду, там полнота, а вот если мы выливаем воду из сосуда, там остается пустота, праздность. Вода вся упразднена, вылита. Кувшин опустошен. Упразднен. Вот что это означает ‒ опустошить, лишить содержания, лишить содержимого – это прямой смысл выражения, сделать пустым. Одна оболочка остается.

Так вот Павел считает, что форма, оболочка, должна соответствовать содержанию, и содержание должно соответствовать оболочке, форме. Если форма будет слишком орнаментальна, слишком цветиста, то таким образом до содержания наш взгляд уже не дойдет, и для нас эта форма будет лишена содержания, кроме ее самой. Мы увидим только красоту формы и забудем, что за нею стоит, о чем идет речь. А речь-то идет о Кресте, о Евангелии Креста Христова. (Здесь под Крестом Христовым понимается весть о спасительном Кресте, Евангелие об искупительной смерти, о Христе распятом).

Значит, «Бог меня послал не крестить, а благовествовать не в красоте речи, чтобы не лишить содержания Евангелие о Кресте Христовом». Понятно? Потому что, если мы будем слушать слишком красивую речь, мы только на ее красоты и будем обращать внимание, а о чем там говорится, мы и забудем.

И дальше апостол Павел говорит это Евангелии о Кресте, Слово о кресте. Идет его знаменитая речь о Кресте. В других местах, например, 1 Кор 1:23: «…мы проповедуем (опять «проповедуем»! А там стоит «и мы возвещаем, объявляем») Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие». Там гораздо эмоциональнее все сказано: «И мы возвещаем: Христос распятый!» Вот оно, Евангелие: «Христос распят!» Конечно, сама по себе это страшная весть о распятии Христа не может вызвать у нас каких-то положительных эмоций, если мы не знаем, что за этим последует, что за этим последует Воскресение. Но здесь для апостола очень важно было подчеркнуть именно первую часть этой вести, что и Воскресение-то произошло из мертвых, и ему предшествует спасительно-искупительная смерть, что смерть Иисуса Христа – это не просто смерть первого попавшегося человека, что это искупительная Божественная смерть, Божественная жертва ради нас! А чтобы не останавливаться на этом, в начале Первого Послания Коринфянам, в самом конце его, этого же послания, уже в 15 главе, апостол Павел поет хвалу Воскресению, и это Евангелие уже называют Евангелием Воскресения.

Почитаем 1Кор 15:1-5.

1 Напоминаю вам, братия, Евангелие, которое я благовествовал вам, которое вы и приняли, в котором и утвердились,

2 которым и спасаетесь, если преподанное удерживаете так, как я благовествовал вам, если только не тщетно уверовали.

3 Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял [и дальше: что же это за Евангелие, и оно уже несколько расширено]: Христос умер за грехи наши, по Писанию,

4 и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию,

5 и что явился Кифе, потом двенадцати.

Это уже несколько расширенная весть о смерти и Воскресении. Кстати, эти слова очень, очень древние, из 1 века, это, так сказать, первый евангельский Символ веры. Он и у нас сейчас используется в нашем Символе. Наш Символ ведь более расширенный, но мы там тоже говорим: распятый, погребенный, и воскресший в третий день по Писаниям… Именно отсюда так долго сохраняются, обрастают еще чем-то слова первого евангельского Символа веры. Всякая подобная формулировка требовала всегда двух основных характеристик: во-первых, она должна быть понятийно понятной и, во-вторых, должна быть выразительной, поэтически построенной. Смотрите: «Христос умер за грехи наши, по Писанию, и погребен. И воскрес в третий день, по Писанию и явился». Параллельные построения: умер ‒ погребен ‒ воскрес ‒ явился.

Почему упоминается погребение? Потому что оно для древнего человека всегда доказывало реальность смерти. Это очень древние устойчивые представления: до тех пор, пока человек не погребен в землю, пока его тело не погребено, нельзя сказать точно, умер он или нет, потому что там, под землей, шеол, куда должен опуститься человек. Вспомните какие-нибудь греческие трагедии, когда, скажем, сестра требует выдачи тела своего убитого брата, и, пока это не произойдет, нет ей никакой жизни. Она должна произвести это погребение, и вся трагедия строится у Эсхила на этом. Или возьмите современную Чечню. Ведь пока они не найдут труп своего убитого родственника, они не успокоятся (будут теракты, что угодно, пока им не выдадут, не отдадут тело). Это очень важный момент для древнего человека. Поэтому здесь упоминается погребение как доказательство реальности Его смерти.

А явления упоминаются как доказательства реальности Его новой жизни, Воскресения. Значит, умер ‒ погребен, воскрес ‒ и явился. А «по Писанию» здесь еще там и там стоит не потому, что в Писании есть какое-то конкретное место, которое говорит об этом, нет. Просто все Писание (Ветхое Писание), с точки зрения христиан, свидетельствовало об этом, направлено было именно на это: на искупление, воскресение и спасение. Вот такое Евангелие, это короткая Божественная весть, радостная весть, которая способна преобразить человека, доходя через его уши (ведь Слово всегда есть сила Божия), через уши проникает в мозг, в сердце и приводит человека к покаянию и преображению, к вере. Но, конечно, не всякий человек приходит к вере через Евангелие, это понятно, потому что вера есть дар Божий. Но в любом случае забыть то, что обозначено Евангелием, уже никто не в состоянии. И так или иначе, Евангелие всегда ставит перед человеком вопрос, «за» или «против», веришь – не веришь. Когда мы после пасхальных праздников встречаемся, то мы произносим самое радостное Евангелие. Именно Евангелие! Вот тогда мы проповедуем, когда говорим: «Христос воскрес!» Вот подлинное Евангелие. А уже все остальное, что мы называем Евангелиями, это лишь обрастание этой вести всякими другими хорошими словами.

Теперь посмотрим, как же все-таки формировалось то, что мы привыкли называть Евангелиями, то есть те написанные, письменные книги. Мы уже говорили в прошлом семестре об особенностях евангельских повествований. Появились ведь они не сразу. Самое первое из известных нам Евангелий, как экзегеты говорят – это Евангелие от Марка, из известных нам. У нас четыре канонических Евангелия: от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Хронологически первое ‒ Евангелие от Марка. Оно было написано Марком в Риме где-то в середине 60-х годов I столетия. То есть прошло уже 30-35 лет, может почти 40 лет, после смерти и воскресения Иисуса Христа. За это время успели сформироваться довольно большие Церкви, которые хранили огромное многообразие различных устных преданий, которые отчасти и записывались. Причем разные предания об Иисусе Христе собирались, разумеется, из биографического интереса. Это так. Но основная задача сбора преданий и фиксации их в письменном виде, конечно, была не столько биографическая, сколько отражала потребности той или иной Церкви. Потребности миссионерской и потребности катехизической, т.е. учащей. Миссия поначалу должна была проводиться среди иудеев, а потом среди язычников.

Коротко вспомним, как составлялись эти предания. Источник всех преданий, основное их ядро – Сам Иисус Христос с Его словами, Его делами. От Него все исходит. Все это собиралось и сохранялось в памяти Его учениками, которые шли за Иисусом и хранили все это. И слова, и дела Иисуса Христа были совершенно особенными и хорошо запоминающимися. Недаром же в Евангелии от Марка говорится, что Он учил не как книжники и фарисеи, а учил со властью, как власть имеющий. Учительство в древнем Израиле могло быть двух типов. Одно называлось учение «из уст». Это когда учитель учит из своих уст, ученики слушают, запоминают и потом из своих уст учат своих учеников. Так назывался поток предания из уст в уста. Второй тип учительства назывался по-гречески ἐξουσίαν ‒ «из власти», или, как у нас переводят, «со властью» или «от власти». Под словом «власть» здесь подразумевается Господь Бог. Это – учение от Бога, когда человек учил не тому, что он зазубрил и воспринял от кого-то, от своего учителя, а что-то новое, что-то небывалое. А новое может быть лживой выдумкой какой-нибудь. Мало ли что человек придумает и чему учит! Иисусу часто и говорили, что Он обманщик. Либо он может быть сумасшедшим, говорить безумные вещи. Так и Иисусу тоже говорили. Его родственники говорили: «Он больной человек, сумасшедший».  Либо, если он не похож ни на обманщика, ни на сумасшедшего, то это, значит, какой-то другой источник учения. Какой же? А вот свыше, Власть, Господь Бог. Учение Христа было именно такое. Он не был похож на больного человека. Наоборот, Он производил прекраснейшее впечатление на всех окружающих, кроме Его заклятых врагов, которые Его просто ненавидели и поэтому клеветали на Него. Конечно, Его учение запоминалось, Его действия, сопровождаемые учением, тоже запоминались. Ученики запоминали и потом сохраняли это в памяти, а затем фиксировали и передавали письменным образом.

Мы также с вами говорили об основных элементах предания. Это, прежде всего, слова Иисуса Христа, Его изречения. Чаще всего эти изречения были в форме притч – ярких, интересных. Как, например, притчи о сути Царствия Божиего, о Боге, Который призывает в Свое Царствие, о том, как нам подготовиться, чтобы войти в это Царствие, о том, как оно близко, это Царствие, и так далее. Притчи – это метафорические рассказы, которые берут образы из реальной обыденной жизни, но мы должны понимать, что за этими образами стоят какие-то более глубокие религиозные сущности.

Кроме притч, из уст Иисуса Христа исходили толкования Закона. На прошлой беседе мы с вами говорили. «Древним сказано то-то и то-то, а Я говорю…».  Толкуется Закон. «Я пришел не нарушить Закон или пророков, но исполнить Закон», ‒  говорит Иисус Христос. Слово исполнить очень интересно. Слова «исполнить закон» никогда не применяются в Евангелии по отношению к людям. Люди не исполняют, а соблюдают Закон или творят его, соблюдают заповеди. А по отношению к Иисусу это, наоборот, не применяется. Он говорит, что пришел исполнить закон, то есть Он пришел, чтобы осознать волю Божию в ее полноте, за всеми этими заповедями Моисеева Закона увидеть подлинную глубинную волю Божию и сотворить ее. А что это? За всеми заповедями стоит одна заповедь любви. К этому сводятся все толкования Закона Иисуса Христа. Поскольку закон Моисея был основной темой, которая интересовала иудеев… Были две темы, которые интересовали иудеев того времени: во-первых, это Закон: как соблюдать Закон? Ведь это трудно: надо научиться этому, надо собраться с силами, надо быть волевым человеком, чтобы стать праведником, чтобы исполнить вот это… Поэтому иудеи постоянно толкуют Закон, постоянно учат этому людей, а люди, конечно, этим очень интересуются.

Темы бесед, например. Собираютсялюди, например, на то, что в Евангелии называется «пир». Кстати, как пир будет по-гречески? ‒ συμπόσιο(ν), симпозион, симпозиум. Что дословно означает: «совместная выпивка».  То, что у нас называется пир. Когда люди собирались на симпозиум, о чем они говорили? Сейчас говорят пьяными заплетающимися языками о чем угодно. А тогда они говорили не о чем угодно! Если вы читаете «Пир», скажем, Платона, «Пир» Ксенофонта, вы видите, о чем же говорили люди в древней Греции во время этих симпозиумов… Один из диссидентских писателей в Советском Союзе, по-моему, Даниэль, в одном из своих рассказов писал: «Вот мы собираемся… А о чем же вы говорили? ‒ Ну, как всегда, о слонах, о бабах…»  Вот это то, о чем говорил советский человек. Конечно, это шутка, у него была такая гипербола. Но, в принципе, часто речи бывают бессмысленны. Ну а если мы читаем содержание греческих симпозиумов, то философия рождается, великая философия (у Платона, скажем)! То же самое и в библейских пирах происходило; люди говорили о религиозных вещах: о Законе Моисея, о том, как его исполнить. То есть настоящие, достойные предметы. И другой момент очень интересовал израильтян того времени – Мессия, когда же придет Христос, какие будут знамения Его пришествия. «Дай нам знамение!» ‒ говорили они Иисусу Христу. Это две темы, которые обсуждались во время пиров. И, конечно, толкования Закона часто проходили на таких пирах.

Кроме того, от Иисуса исходили так называемые слова премудрости. Премудрые речи были в традиции народа Израиля. Премудрыми речами назывались речи здравого смысла, учительные речи здравого смысла. Например, если вы открываете любую книгу из цикла Премудростей в Библии (Экклезиаст, или Книга притч, или Книга Премудростей Соломона  ‒ это достаточно поздние книги, возникшие под эллинистическим воздействием), то они излагают суждения здравого смысла. Очень любили древние евреи такие суждения, которые нам сегодня кажутся достаточно скучными и несколько детскими. Дело в том, что здравому смыслу обучали именно подростков. Скажем, такое изречение из Книги притч: «Не рой другому яму, ибо сам в нее упадешь». Ну, что это? что за Божественная мудрость? Но так детей учили! И мы не должны это забывать.

Вообще говоря, истинной Премудростью в древнем Израиле называли всегда Тору, т.е. Пятикнижие Моисея, Закон. Она, Тора, Богом была создана прежде всего мира! И она спускается к людям. И вот в книгах Премудрости отражен этот момент. Помните? Спускается с небес Премудрость Божия, идет к людям, но люди ее не признают, прогоняют вон. А на престол сажают женщину глупую и безрассудную. Вместо Софии они сажают какую-то дурь, вместо мудрости – глупость. То есть не принимают, отвергают. Обычная история. И в книгах Премудрости эта идея о снисхождении Софии, Премудрости с небес и о неприятии ее людьми, отвержении людьми, которые возлюбили больше глупость, чем мудрость, пришла из языческого мира, поскольку книги Премудрости – очень поздние, они ведь эллинизированные. Вспомните, что во всех греческих трагедиях основной смысл – это соотношение мудрости, Софии и глупости, Мории.  В любой трагедии. В чем состоит трагедия? В том, что люди думают, что они мудрые, хорошие, образованные. Но с точки зрения Неба ‒  они глупые, они ничего не знают, они слепые, они ничего не понимают. Вот Эдип-царь, уж какой, казалось бы, умный человек, хоть и воспитывался далеко от своего царского семейства и не знал его, но все-таки был гордым своей силой, своей мудростью. А оказалось, что он убивает собственного отца, не зная, что это его собственный отец, что женится на собственной матери, не зная, что это его мать… То есть его глаза слепы, он ничего не видит, хоть он и считает себя мудрым. Нет в нем никакой мудрости на самом деле, и в знак своей глупости он выкалывает себе глаза. Это у Софокла. И каждая трагедия ведь чем кончается? Она заканчивается появлением Deus ex machina, бога из машины. Это во всех трагедиях, начиная от Эсхила и кончая Эврипидом. То есть люди заблуждаются, как во тьме, и в этом их беда – хоть им и кажется, что они мудрые. И чтобы разрешить все людские противоречия, которые неразрешимы здесь, на земле, за греческой сценой действуют колеса, и со сценических небес на канатах спускается какой-нибудь сосуд, ковчег, лодка, орел. И там сидит бог: Зевс, Аполлон, Афина. Бог спускается с небес (как София спускается с небес) и распределяет все роли: тебе ‒ эта, тебе ‒ эта…, и устанавливается гармония, и наступает катарсис, очищение. Трагедия заканчивается наступлением катарсиса.

У нас сейчас говорят: «Ой, какая трагедия!» (когда, например, человек под машину попал). Но ведь слова же меняют свой смысл! Трагедия – это вовсе не беда, это, наоборот, очищение зла и наступление добра благодаря небесной Софии. К этому сводится смысл трагедии. А что обозначает само слово «трагедия»? «Козлиная песнь»! А почему «козлиная песнь»? А потому, что трагедии ставились во время праздника Диониса и были посвящены богу Дионису, а его жертвенным животным был козел.

И мы то же самое наблюдаем у нас, в наших евангельских повествованиях. Люди заблуждаются. Они не понимают, как им выбраться из пут своих грехов, из своего неумения и невозможности исполнить Закон. Никуда их Закон не приведет ровным счетом! И поэтому кроме Божественной Софии ничего не остается ожидать. И эта София спускается.  Об этом прекрасно говорит апостол Павел в своем I Послании к Коринфянам, в котором все: первая, вторая, третья, четвертая главы ‒ построены на древнегреческом соотношении «софия» ‒ «мория». Павел пишет коринфянам, которым все это было так известно! «Слово о кресте (мы с вами говорили ‒ 1 глава 18 стих) для погибающих юродство есть…» (что такое «юродство»? – так переведена греческая мория ‒ глупость). Мы уже с вами говорили: софия  ‒  это мудрость, мория ‒  это глупость. Значит, Слово о Кресте ‒ то есть Евангелие ‒ для погибающих представляется глупостью. У нас переведено «юродство». Но тут надо помнить, что юродство ‒ это все-таки другое что-то у нас. А здесь именно глупость! Глупость, безумие! «Ну, в самом деле: как может спасение исходить от распятого какого-то человека?» ‒ так считали. Глупость какая-то!  Даже если вы будете говорить, что это Сын Божий распятый – это вообще уже бесконечное безумие! Как это Бог может умереть? Бог по определению бессмертен. То есть с точки зрения земной мудрости весть о Кресте ‒ это сплошная глупость (о чем здесь и пишет Павел). «…а для нас, спасаемых, ‒ сила Божия». То есть это Евангелие. А Евангелие ‒ это Божественное Слово, это сила, энергия! Потому что всякое слово Божие есть сила Божия! Она стремится к воплощению, причем ко спасению!

И дальше. «Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1Кор 1:19).  Мудрость века сего ‒ софия, и здесь уже слово мория переведено как безумие. Ну, более-менее правильно, не юродство. Совопросник – это спорщик, диспутант, участник научного диспута. Конечно, это цитата из Исайи, но представляется себе такой пир. Знаете, пиры были и в Греции, и в Израиле: ставился стол буквой П в помещении, во главе стола лежал, конечно, тогда ведь никто не сидел хозяин, одесную его лежал его ближайший друг и так далее все располагались буквой П. А в середину этой П бегали диаконы ‒ эти самые виночерпии («диакон» означает «официант»), они разливали вино, раздавали пищу). А на пир посылались приглашения. Были званые, или призва́нные. Приглашения посылались, как правило, либо устные (посылались рабы, которые приглашали), либо письменные. Письменные приглашения всегда были на белых камешках ‒ гальке беленькой, гладенькая такая, обкатанная. На ней писались имя и приглашение. Приходили эти званые и возлегали за этим столом и беседовали о Законе, о Мессии, о философии, о религии ‒ о таких вещах. Но кроме этих премудрых и книжников, которые здесь, были еще и те, кто переведены как совопросники ‒ участники диспута. Кто это такие? Дело в том, что на пиры можно было приходить не только по приглашению, но и без приглашения, если ты более-менее прилично одет, во всяком случае. В таком случае, если у тебя не было приглашения, то тебе уже не было места за столом и тебя не обслуживали официанты, не разливали тебе вино. Но ты мог сидеть на корточках или лежать вдоль стенки (там были постелены циновки, и люди сидели вдоль стен и слушали, а иногда, если им разрешалось, вставляли свои словечки ‒ тоже участвовали в диспуте). Это и были совопросники. Их не кормили, они уже незваные. Таких историй, анекдотов об этих совопросниках и участниках диспута к нам из древности пришло довольно много. Особенно тогда, когда речь заходит о таких людях, как Диоген, который в бочке-то сидел. Он ужасно неприлично себя вел во время таких пиров. Почему их и назвали, и их философию «кинической» ‒ или цинической: они вели себя как κῠνός, кинос, собаки. Циники, «собачники».

Так вот, во время таких пиров и произносились речи премудрости.  В частности, в устах Иисуса Христа такие речи премудрости тоже встречаются, но это были уже не речи здравого смысла, как мы читаем, скажем, в Книге притч, а речи «нездравого» смысла ‒ совсем другого смысла. Не этого мира, а смысла иного мира. «Не блаженны те какие-нибудь, исполняющие Закон». «Не блаженны богатые, а блаженны нищие», ‒ говорилось.  «Не блаженны смеющиеся» (что понятно: если они смеются, значит им хорошо, они радостные и блаженные), нет, «блаженны плачущие»! И так далее. И дальше объясняется это все. Мы с вами говорили об этом. Это не речи здравого смысла. Они идут в традиции литературы речей Премудрости, но переворачивают все, все переворачивают с головы на ноги или с ног на голову, как угодно.

Помимо всего прочего, Иисус проповедует разные правила для учеников. Кроме того, запоминались Его действия, особенно Его исцеления знаменитые, исцеления как знамения наступления нового века, которые интересны и ценны не сами по себе, а как знамения. Так они и воспринимаются, и передаются дальше. Передаются из уст в уста так называемые апофтегмы. Это краткие изречения, облеченные в какое-то действие, в какой-то рассказ. Например, Иисус говорит: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Такое изречение , оно у Него неоднократно повторяется. Само по себе это изречение ничего не обозначает, это любой скажет, и ребенок скажет. Ничего в нем особенного нет. Конечно, не здоровые, а больные нуждаются во враче. Но когда мы видим, в какой оболочке, в какой ситуации все это сказано! Помните? Ведь Иисуса обвиняют в том, что Он и Его ученики общаются за столом и пьют вино с грешниками, со всякими мытарями и прочими там блудниками! А Иисус говорит, что не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Таким образом Он Себя отделяет от этих грешников, говорит, что Он врач, а не грешник. А, с другой стороны, проявляет к ним милосердие.

Или же вот такое известное место, которое мы с вами тоже уже упоминали: Иисусу задают вопрос, должно ли платить подать кесарю. А что Он говорит? «Богу – Богово, а кесарю – кесарево». Само по себе оно тоже ничего не значит, если мы не понимаем, в какой изумительной обстановке все это сказано, насколько остроумно все это поучает, насколько юмористично даже все это выглядит в натуре! Такие рассказы – апофтегмы – очень известны в христианской письменности, особенно об отцах-отшельниках, отцах-пустынниках фиваидских, египетских. Есть целые сборники таких апофтегм.

И в древности у язычников: это тот же самый Диоген из бочки, помните?. «Ищу человека!». Само по себе это слово ничего не означает, но если мы вспомним, как оно произнесено. На площади среди бела дня, с фонарем в руке он ищет человека! Мы понимаем, что это очень остроумно. Или, помните: когда Александр Македонский подошел к нему, а он в бочке у себя сидел. И сказал Александр ему: «Проси у меня, что хочешь, я тебе дам!»  А что Диоген ему ответил? «А не заслоняй мне, отойди, не заслоняй солнце!» В принципе слова «Отойди, не заслоняй мне солнце» ну ничего не означают, но когда мы понимаем их в ситуации… Вот такие рассказы называются апофтегмами или еще называли их в древности анекдотами. Сейчас у нас анекдотами называются обычно совсем другие вещи, отчасти неприличные. Но в древности называли анекдотами именно вот такие рассказы.

Вот они и передаются из уст в уста. Но после того как Иисус Христос был распят, умер, погребен, воскрес, явился; после Пятидесятницы, когда Дух Святой сошел на учеников и весть о воскресении, о явлениях Воскресшего стала распространяться, образовалась Церковь, то, разумеется, и смерть, и воскресение, и вся жизнь Иисуса с самого начала, с самого, так сказать, детства была осмыслена и переосмыслена в свете уже этих последующих событий и ощущения в Церкви присутствия среди них живого Господа Духом Святым. И тогда стали появляться новые устные предания и фиксироваться письменно. Прежде всего, этот рост новых преданий произошел за счет появления довольно длинного рассказа о страстях, о последних днях или даже о последних сутках жизни Иисуса Христа, начиная от Тайной вечери, Гефсиманского сада. И затем арест, допрос, насмешки, распятие… Этот рассказ, очень цельный, появляющийся впервые для нас в Евангелии от Марка, затем с разными вариациями повторяющийся у Луки, у Матфея, у Иоанна. Страсти.

Кроме того, христиане начинают собираться вместе впервые после Пятидесятницы. Собираться для чего? А для того, чтобы ощущать это присутствие Господа среди них, праздновать новое ощущение в таинстве Евхаристии, которая по заповеди Иисуса Христа происходила. Естественно, эти собрания сопровождались какими-то литургическими новыми формулами. Ведь надо же было выражать свою веру как-то словесно. Первая такая литургическая формула, которая появилась, была очень простой, разумеется, еврейской, потому что все происходило в Иерусалиме. Христиане говорили: «Это не просто Иисус из Назарета, Он – Господь. Иисус – Господь!» Сначала даже появилось нечто иное: «Иисус –Христос». По-еврейски «Иешуа –  Машиах», Иисус – Мессия! Не тот, который в прошлом году пришел из Египта, он обманщик был. Не тот, который в позапрошлом году пришел еще откуда-то. Тоже обманщик был! А вот Иисус – Мессия, потому что Он воскрес, и мы знаем об этом. Бог Его воскресил. Только Мессия не такой, какого мы ожидали, а совсем необычный.  Он живой, и Он в нас живет, действительно в нас живет! Это было самое первое исповедание. Потом появилось «Иисус – Господь» и так далее.

Всегда, когда появляется тот или иной великий человек (а, конечно, Иисус, помимо всего прочего, воспринимался и как великий человек), то хочется о Нем рассказать как об иконе, на золотом иконном фоне. Так появляются со временем так называемые мессианские истории, которые представляют собой как бы словесные иконы, говорящие о том, что Иисус – это Христос. Это не просто первый попавшийся человек, это Христос. Мессия, Спаситель. Так появляются такие рассказы, как рассказы о крещении, о преображении, рассказы о детстве (у Матфея, у Луки). Родословная у Матфея, рассказ о чудесном улове рыбы – здесь каждое слово символично. Это не просто фиксация и протокол событий, как у журналистов или как на фотографиях. Это именно словесная икона, где изображается не как все происходило, а что  происходило, как в том или ином реальном историческом событии открывается то, что Иисус есть Христос.

Люди, конечно, очень наивны. Иногда мы обращаем внимание на жанровые характеристики сказанного или написанного. И мы прекрасно понимаем, что роман есть роман, что басня есть басня, что загадка есть загадка, анекдот есть анекдот, песня есть песня, теорема есть теорема. Но иногда, когда мы читаем, скажем, Библию, разум у нас как бы отключается, и мы не понимаем, что тут собрание огромного количества жанров: здесь есть и притчи, которые нельзя воспринимать буквально, так же, как, например, басни. Мы же не говорим, что лиса действительно говорила с вороной, и ворона ей отвечала; мы понимаем, что это метафора. Таких метафор много и в Библии – они называются притчи. Вот особый жанр мессианских историй. Но нельзя их понимать буквально, потому что икона не есть фотография. Но чтобы понять, что такое икона, даже наша, православная икона, надо знать символический язык иконы. Ну вот, изображается, скажем, на иконе человек с нимбом, свечением славы. Но мы же прекрасно понимаем, что в реальности не бегал человек со светящейся головой по земле. Не было такого. Это ложь с точки зрения реалистичности. Но это глубокий символ с точки зрения сущности.

Конечно, появляются со временем, усложняются все эти формы и формулы, появляются формы богослужебного прославления, которые отражают реальную радость от присутствия Господа Иисуса Христа. Апостол Павел, например, пишет в том же I Кор 14:26:«Когда вы сходитесь» (на богослужение, древнее богослужение здесь описано), «и у каждого из вас есть псалом». Что такое «псалом»?– песня! Конечно, древние христиане использовали уже известные псалмы – так называемые халлелы, аллилуйные псалмы из псалтири, прославляющие Бога. Но создавали и собственные песни. Мы их знаем. И в Евангелиях они отражены: «Ныне отпущаеши раба Твоего…». Это очень древний гимн, древняя песня, которая существует до сих пор. А родилась-то она когда еще? В середине I века. «У каждого из вас есть псалом». Раньше ведь каждый принимал участие в богослужении, не так как сейчас, когда мы стоим все достаточно пассивно. Еще хорошо, когда в этом приходе люди поют, отвечают в то время, когда совершается во время Евхаристического канона освящение Святых Даров, все говорят «Аминь! Аминь!» Но это только в э том приходе, далеко не в каждом! А тогда это было более интенсивно. «У каждого есть псалом, есть поучение» (истолкование какое-то), «есть язык» (то есть глоссолалия та самая знаменитая), «есть откровение».  Вот таково было богослужение!

Появляются новые и новые формы богослужебного прославления – вот эти гимны, так называемые аккламации (возглашения), они очень древние. У нас они тоже сохранились. Например: «Яко Твое есть Царство, и сила, и слава, Отца, и Сына, и Святого Духа, ныне, и присно, и во веки веков», и хор отвечает: «Аминь». Все это мы находим в Новом Завете, оно идет из древности. Аккламация (возглашение), буквально можно перевести как скандирование. Вообще аккламации обычно были свойственны римской толпе. Когда появлялся император на трибуне, в Колизее, то все кричали «Salve, Caesar!» – «Здравствуй, Цезарь!» Или у нас сейчас на стадионе все скандируют: «Шайбу! Шайбу!». Потом все это преобразилось. И теперь на аккламации народ отвечает «Аминь» (все смеются).

Потом появляются всевозможные доксологии – славословия, всяческие гимны и так далее. Из этого все более растущего потока преданий и возникают первые сборники, первые книги, некоторые из них и названы «Евангелиями». Первое Евангелие – Евангелие от Марка, затем появляются Евангелия от Матфея, от Луки, от Иоанна. О них мы будем говорить в следующий раз.