Феодоровский собор, февраль 2009 г.

Расшифровка – схимонахиня Тавифа (Полищук)

Сверка и корректура  – Л.Голубкова и О.Суровегина

 

Сегодня наша тема – это продолжение библейско-богословских тем. Мы говорили об имени Божием, а сегодня будем говорить об историях творения. Вы знаете, конечно, обо всех этих идеологических бурях, которые уже не одно столетие, пожалуй, полтора столетия вокруг, скажем, эволюции: эволюционизм или креационизм; вокруг первой главы книги Бытия – Шестоднев: не отражает ли она эволюцию или становление Земли. Конечно, все вы в курсе. Это, как правило, бывает, скорее, либо размышления людей, глубокие размышления философов и богословов, либо пустая болтовня досужих людей. Надо посмотреть на то, что нам говорит Откровение о творении как таковом.

В Священном Писании, в книге Бытия – первой книге Библии, мы имеем два рассказа о творении, которые очень сильно различаются друг от друга. Различаются не только по своей форме и содержанию, но и по времени своего происхождения, своего написания, фиксирования. Ученые-библеисты уже двести лет как подметили такую особенность не только книги Бытия, но и других книг Пятикнижия, то есть пяти книг Моисея – первых книг Библии: в некоторых местах, как, например, в первой главе книги Бытия, Бог именуется просто как Бог: «В начале сотворил Бог небо и землю». И дальше все время говорится о Боге. Бог.

Кстати, по-еврейски это звучит «Элохим» (ивр. ‏אֱלֹהִים ,אלוהים). Ну, у нас переводится – Бог. Удивительным образом Элохим ‒ это «им» окончание, еврейское окончание – это окончание множественного числа (от «Элоах» или «Эл», общего названия для божества у семитских народов. ‒  прим. Л.А.). То есть если переводить буквально – «боги». Но это одна из особенностей еврейского библейского языка ‒ в грамматике это называется pluralis. А что такое pluralis, помните? Множественное число. Pluralis maiestates, то есть множественное величествия. Когда говорят о чем-то великом, то говорят об этом во множественном числе. Ну, например, вода – вода в стакане, вода может быть в озере, в пруду. А воды – это вот океан. Вот небо – это вот то небо, на котором звезды, а небеса – это уже божественное небо. Так же вот и здесь: бог – это любой бог языческий может быть, а вот боги – это Бог Единый. Понятно? Вот отсюда «Элохим» – множественное число, не должно вас смущать. Ведь и в нашем языке тоже мы употребляем часто множественное число для того, чтобы возвысить предмет. Мы же обращаемся к незнакомому или уважаемому человеку не «ты», не тыкаем, а говорим во множественном числе: «Вы», да? Так же ведь? Во всех других языках – в немецком там, в английском вообще «ты» исчезло, все говорят «You» – «Вы», да?

Так вот, в первой главе Библии и употребляется такое слово – «Бог». А вот когда мы открываем вторую главу Библии, начиная с четвертого стиха, то уже говорится не «Бог», а «Господь Бог». И дальше – «Господь», «Господь Бог». До какого-то другого момента, где снова появляется только «Бог», и никакого «Господь Бог» нет. А потом опять – «Господь Бог». То есть первые пять книг Библии делятся на разные отрывки: в одних используется только слово «Бог», а в других – «Господь» или «Господь Бог».

Кроме всего прочего, эти отрывки часто отличаются друг от друга стилистически, совпадают тематически по содержанию, хотя конкретно в деталях тоже отличаются. Ну, например, рассказ о потопе при Ное тоже делится на две части: в одной части только «Бог», а в другой – «Господь Бог». Два рассказа как бы дублируют друг друга, но в несколько разных вариантах излагают эту историю.

Вот и история творения тоже излагается дважды – в первой главе и во второй главе книги Бытия. В первой главе используется слово «Бог» – «Элохим», а во второй главе – «Господь Бог». В прошлый раз мы с вами говорили об имени Божием, может быть, помните, что означает «Господь»? Помните, конечно, да? Это имязаменитель имени Божиего. Потому что имя Божие было запрещено к произнесению, имя Божие – Яхве, вот эта священная тетраграмма запрещена к произнесению, а произносили слово «Адонай», что означает – «наш Господин», или по-славянски «Господь».

И вот эти разные слои предания, впоследствии зафиксированные в письменном виде, ученые обозначили по-разному. Вот те места, где употребляется священная тетраграмма «Яхве» – «Господь», стали называть Яхвист. Условный автор – Яхвист. А те места, где вот этого нет, а употребляется только слово «Элохим» – Бог, стали называть Элохист. Есть еще целый ряд других слоев.

Короче говоря, вот это представление древнее, представление о том, что Моисею было откровение, и вот он сел и записал все эти книги – пять книг –это, конечно, наивное представление, и на самом деле эти пять книг, восходя, конечно, к Моисею по своему замыслу, к Моисею как к основателю, как к законодателю, тем не менее Пятикнижие является результатом и плодом долгой-долгой истории, размышлений, собрания различных преданий, фиксаций, редакций и так далее. Ну, что имеем, то имеем. В этих книгах собран целый хор голосов: и Яхвиста, и Элохиста, и других авторов и редакторов, но весь этот хор сливается в некую единую симфонию.

И вот сегодня нам с вами предстоит посмотреть на две истории: историю Яхвиста – вторая глава и историю Элохиста в первой главе, или наоборот. Ну, давайте начнем с первой главы.

Помните, конечно, что в первой главе книги Бытия рассказывается о Боге Творце, о том, что Он сотворил небо и землю, и потом рассказывается о шести днях творения, а на седьмой день Бог почил, стал отдыхать от дел рук Своих. Вся первая глава, и я должен сказать, что не только первая, но и до четвертого стиха второй главы (значит, 1:1 –2:4) представляет собой единый рассказ, очень строго оформленный.

В нём есть следующие формальные особенности. Во-первых, употребление глагола «сотворил» (глагола «творить»), по-еврейски «бара´». Четыре раза, насколько я помню, употребляется этот глагол. Во-первых, в первом стихе: «В начале сотворил Бог небо и землю» и в последнем стихе два отрывка: «Вот происхождение неба и земли при сотворении их». То есть этот глагол обрамляет [повествование – прим.ЛА] в первом стихе и в последнем, как бы в заглавии и в заключении. Дважды ещё употребляется этот глагол в этом отрывке – при сотворении морских чудовищ, а также при сотворении человека. Почему, мы потом с вами увидим. Этот глагол «творить» в Библии применяется только к Богу. Когда речь идёт, скажем, о человеке-творце (человек же тоже творит что-то: предметы какие-то, произведения искусства), то употребляются другие глаголы: создал, сделал, произвел и так далее. А вот глагол «бара´», который у нас переводится «творить», употребляется только по отношению к Богу, и поэтому ему придается всегда особое значение – это как бы творить из ничего. Человек не может из ничего творить, человек всегда творит что-то из чего-то, из уже данного материала, а вот Бог произвел все из ничего.

Конечно, само понятие – ничто – слишком абстрактное, чтобы древние люди могли употреблять его. Впервые понятие ничто встречается в самых поздних книгах Библии, и то в тех, которые не входят в канон – книгах Маккавейских. А здесь вот просто – Он сотворил. Первая строчка: «В начале сотворил Бог небо и землю» ‒ это как бы заголовок. Обычно спрашивают: «Как же так, в начале Он сотворил небо и землю, а потом Вы рассказываете уже о том, как Он творил небо и землю»? А это просто заголовок всей книги, а дальше уже сама книга идет. И каждый небольшой отрывок этой первой главы построен очень формально. «В начале сотворил», «И сказал Бог», «Да будет», «И увидел», «И стало так», «И увидел Бог, что это хорошо», «Был день такой-то» ‒   и опять к следующему дню переходит: «И сказал Бог: да будет то-то», «И стало так», «И увидел Бог, что это хорошо» ‒ «День такой-то», следующий день. Вот такой способ построения текста выдает его особый жанр. Помните, мы с вами как-то говорили о том, что прежде чем приступать к теме того или иного библейского текста, всегда надо определиться с тем жанром, в котором этот текст написан. Одно дело – мы читаем пророчество, другое дело – мы читаем Апокалипсис (а это совершенно разные вещи, друг к другу не имеющие никакого отношения), третье дело – если мы читаем послание, четвертое – если мы читаем притчу, пятое – если мы читаем чудотворную историю какую-то, шестое – если мы читаем сказку, седьмое – если мы читаем поэму, и так далее, и так далее. Ведь каждый жанр обладает своими особенными свойствами, но никогда басню мы не будем воспринимать за роман, а роман не будем воспринимать за теорему по математике. Каждый текст имеет свои жанровые особенности, и в рамках этого жанра мы и воспринимаем этот текст.

К сожалению, наши простодушные читатели часто не понимают, что надо определяться с жанром, когда они читают, и читают все так, как будто они читают газетное сообщение или историю, описание по какому-нибудь учебнику истории.  Все это не так, все это гораздо сложнее. Для этого и существует целая наука библеистика, которая занимается исследованием и жанров, и форм, и, соответственно, содержанием.

Так вот, первая глава книги Бытия построена в форме торжественного гимна, в форме псалма, который, очевидно, воспевался, поэтому здесь вот такая ритмика идет, характерная для псалмодической поэзии, для гимнов: «И сказал Бог, и стало…», «И сказал Бог, и было…» и так далее, и так далее. Вот это типичный гимн, воспевающий красоту и величие творения. Такие гимны, подобные первой главе книги Бытия – мы имеем примеры, подобные, конечно, не тождественные, но подобные – в псалмах. Ну, вспомните хотя бы 103-й псалом, да, который воспевает красоту творения, или некоторые отрывки из книги Иова, где тоже воспевается величие Бога Творца и Его творения.

Итак, это гимн. Но от поэтического сочинения: от гимна, от псалма, от песни ‒ мы не можем требовать философской или богословской точности и определенности. Песня есть песня, гимн есть гимн, выражающий чувство восторга, но вовсе не какую-то конкретную историю или богословскую истину. Речь идет о составных частях некоего единого процесса перед глазами человека, который воспевал творение, стоял в них как таковой. И свою песнь Творцу он оформил определенным образом. Формальная схема, которая присуща рассказу, сначала была несколько иной.

Дело в том, что здесь упоминается о восьми актах творения, при этом говорится только о шести днях, потому что в некоторые дни умещаются по два акта творения. В первый день Бог сотворил свет, во второй день – твердь между водами, в третий день было два акта, то есть возникли земля и море, а затем говорится о растениях на земле, в четвертый день творятся светила небесные, в пятый день – водные животные, чудовища всякие и птицы – воздушные существа, а на шестой день Бог творит зверей земных, а также человека. Итак, в третий и шестой день – по два акта творения.

И вот, как я сказал, глаголы, которые описывают творческое действие Бога, различные: глагол сотворить – в первом и последнем стихе, и еще в двух стихах, а в других стихах говорится: создал, сделал, отделил, произрастил и так далее. Вот из всего этого ученые делают вывод, что автору нашей I-й главы книги Бытия предшествовал некий другой рассказ о творении, который был трансформирован. Первоначально был рассказ о восьми делах творения, но этот рассказ был подчинен семи дням. Почему именно семь дней? Неделя. От недели – семь дней.

Посмотрим конкретно на текст. «В начале сотворил Бог небо и землю» ‒ первый стих. Это заголовок, надписание всего рассказа. О каком начале идет речь? Когда мы задумываемся о древних философских, скажем, трактатах, или о религиозных трактатах о творении, или о космосе как таковом, то слово «начало» обязательно там присутствует. Все, например, древние философские сочинения назывались по-гречески Περὶ ἀρχῶν [пери aрхон] ‒ «О началах», по-латыни «de principiis». Кстати, и более поздние ученые, подражая древним, также называли свои сочинения, возьмите вы – Исаак Ньютон, основная книга которого так и называется «De principiis» ‒ «О началах». Или, скажем, Лев Платонович Карсавин, великий богослов ХХ века, основная книга богословская которого так и называется: «Пери архон» ‒ «О началах».

Что было в самом начале? Вот этот момент интересовал людей с древнейших времен – что в начале всего? Что есть начало? Откуда все взялось? Этот вопрос, по-видимому, всегда был, есть и будет до скончания века, всегда самый волнующий вопрос для философов, ну, естественно, и для богословов тоже.

Помните, как на этот вопрос отвечали разные, скажем, древнегреческие философы? Кто был первым греческим философом? (голос из зала: «Сократ»). – Нет, Сережа, не Сократ. Обычно считается, что Фале´с такой был, Фалес, и что он говорил, что есть начало всего, откуда все взялось? «Из воды»,‒  отвечал он. Ну, что ж, вот такой ответ был. Наивный, конечно, ну, все-таки ответ. Откуда все взялось? Из воды, все поднялось из воды. Кого еще мы можем привести? Ну, там были еще Анаксимен, Анаксимандр: откуда все взялось? ‒ «Из воздуха». Вот воздух, вот он уплотняется – получается вода, еще сильней уплотняется – появляются камни, и так далее. Ну, вот, воздух всему виной. Были другие, Демокрит, например. Что он считал? Говорил, что всё произошло из малейших неделимых частиц – атомов, да? Вот такие всякие кругляшечки, пирамидочки, трапеции маленькие, с крючочками, которые цепляются друг за друга, и так вот образуются все вещи. Он насчитывал 81 атом, из которого все состоит. По-латыни это будет «elementum», 81 элемент, но мы знаем, что современная таблица Менделеева разрослась, там еще гораздо больше элементов. Современные ученые за всеми этими атомами усматривают более мелкие элементарные частицы, поля. Гераклит говорил, что начало всему – это огонь, да? Все из огня. Он огонь отождествлял с движением. И так далее, и так далее. Разные ответы. Самый древний ответ, первобытных людей, можно сказать, что всему начало – это земля, мать сыра-земля, из которой как из матери все произрастает, вот это – мать, материнское лоно, из которого все возникает. Как по-латыни будет материнское лоно? Материя, да? Ну, вот наша материя, все из материи состоит, да? Это очень древнее, архаическое, первобытное представление.

Но в Библии мы сталкиваемся с совершенно иным воздухом, чем все эти древние религиозно-философские представления о начале. Там везде, за всем, что существует, стоит некая неопределенность – какая-то вода, какая-то земля. Либо что-то хаотическое. Ну, например, в вавилонском эпосе говорится: «В начале было это». Что за это? Некое нечто, да? И из этого нечто появляется одно за другим, как из бессознательной матери-почвы – все. То есть из без-о´бразного, из безобра´зного появляются образы; из бесформенного – какие-то формы.

И вот библейский рассказ о творении стоит с этими мифическими представлениями в остром противоречии. Здесь в начале стоит не какое-то безличное, хаотическое это, какая-то прародительница материя, здесь превыше всего стоит разумное личное начало Единого Бога. Бог – Он в начале. Он в начале, и Он сотворил все. «Бара´». Он сотворил небо и землю, сушу, море, растения, животных, всех людей – то есть все, что мы видим. Он господин всего Своего творения.

И дальше, после этого заголовка, который определяет вот этого личного Бога, который в начале всего, уже рассказывается о более конкретных вещах. Ну, вот, давайте посмотрим на второй стих. Второй стих как бы ещё раз осматривается, оглядывается назад и хочет описать ту как бы сферу, в которую проникает творческое слово или творящий Божий разум. Второй стих:

2 Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

Это очень интересный стих. Земля была безводна и пуста. По-еврейски очень странное слово (ну, у нас-то переведено так красиво – «безводна, пуста»), а по-еврейски непонятное слово в оригинале: земля была «тохувахо´ху». Что это за «тохувахоху»? Совершенно непонятно. То есть некая мрачная масса, над которой, как птица, носится дух Божий, по-еврейски «руах Элохим», то есть ветер Божий, дух и ветер – это одно и то же, некое движение, которое приводит в движение вот эту бесформенную массу «тохувахоху». Кстати, это «тохувахо´ху» все филологи если не отождествляют, то возводят к вавилонскому «техо´м»[1] (первобытные воды – прим. ЛА). Дело в том, что вот эта первая глава Библии возникла как произведение уже творчества, возникла во время вавилонского плена. И, безусловно, на создателей этого рассказа повлияли вавилонские мифы, которые отражены здесь во многих местах, вавилонские мифы о творении. У вавилонян был такой миф, который назывался «Enuma elish» ‒ «Когда вверху». В этом мифе, в этой поэме рассказывается о том, как вначале была праматерь божественная по имени Техо´м, или Тиама´т, слово однокоренное, по-видимому, с тохувахоху. Некое такое чудовище хао´са. И вот из этого чудовища хаоса, первоначальной богини хаоса, океана, возникли разные боги. Во-первых, змееподобные чудовища, которые стали населять этот океан, и, во-вторых – бог Мардук, как бы светлое начало. И Мардук поразил свою матерь, вот эту богиню Тиамат, стрелой, потом рассёк её пополам и между половинами натянул кожу и разделил, и так создал сушу и море.

Тут мы видим, что отражение этого мифа, конечно, и в нашей Библии, но совершенно иначе всё представлено. Но космогония первоначально напоминает вавилонскую.  И здесь, уже в нашем рассказе о творении нет и следа того, чтоб эти пра-воды какие-то «тохувахоху», эта «бездна», как у нас переведено, представляет собой какую-то враждебную власть, которую Бог должен победить в борьбе. Это не первоматерия. Это просто некое образное представление того, что впоследствии уже можно было назвать «ничто». Древние люди еще не могли оперировать такими философскими понятиями, как «ничто». Это слишком абстрактно и непредставимо, все это надо было представить себе как-то. Вот назвали «тохувахоху». И дальше в это «ничто» проникает Слово Божие, и первое творение, которое возникает, – это свет.

3 И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

4 И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.

5 И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.

 

Дальше говорится о том, как Бог некоторой твердью, как в вавилонском мифе, разделяет эти первоначальные воды и отделяет воду от воды: одна вода наверху, другая внизу, а это твердь небесная. Вода, которая внизу, собирается и становится морем, обнажается суша. А вода над твердью потом проливается в виде потопа уже при Ное.

Интересно следить за мыслью автора. Ну, например, в четвертый день:

14 И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, ‒ одно светило для освещения днем, а другое для ночи.

Причем заметьте, что эти светила не называются «солнце»… Гораздо проще было бы сказать – это, мол, сотворил Бог солнце и луну, да? Нет. А почему? Да потому, что, хотя автор этого гимна использует вавилонский миф, но ведь в Вавилоне и солнце, и луна – сами эти слова ‒ немедленно ассоциировались с великими богами Солнца и Луны! И чтобы даже не было намека на божественность этих небесных светил, здесь говорится просто, по-еврейски: «И сотворил Бог лампочки и повесил их на тверди». Не боги, а именно такие светильники для освещения дня и ночи. То есть это не боги, а всего лишь приборы, поставленные на службу творению.

Все творческие акты Бога располагаются в календарную схему. И в этом большой смысл. Дело в том, что календарь, в частности, семидневный календарь Ближнего Востока не был изначальным. Например, в древней Греции календарь делился на что? Разве на семь дней? Нет, конечно. Декада – на десять, по десять дней. Декада. А в Библии семь дней – так же, как и в Вавилоне и в других восточных странах. Очевидно, это было связано с лунным календарем, с четвертями луны. И календарь всегда упоминается не бессмысленно. Ведь для человека, в конце концов, не все ли равно – течет время и течет… А что такое календарь? Календарь, во-первых, помогает ориентироваться во времени лучше. Но главным образом он исполняет функцию целесообразности. И везде, где появляется календарь, говорится о целеполагании. То есть: когда творческие акты Бога располагаются в календарную схему в семь дней, то тем самым говорится о том, что Бог не просто сотворил все, что мы видим, но Он дал Своему творению определенную цель. Как древняя иудейская неделя (очевидно, гораздо более древняя, чем создание этого рассказа) была направлена на седьмой день, когда все должны отдохнуть – и люди, и скоты – перед Богом должны праздновать дар жизни, так и Бог в Своем творении все Свои дела закончил к седьмому дню. То есть не сами дела стоят в центре творения Божия. Центр и цель всего сотворенного – это суббота. То есть вот этот шабат – последний день, где Бог радуется Своему творению. Это очень важный богословский момент.

Но все-таки есть одно создание, которому придана особая роль, особое значение: человек. Вот этот глагол «бара» ‒ «творить», я говорил, используется в начале, в конце и еще два раза – при сотворении чудовищ в воде (там тоже говорится сотворил)  в 21 стихе:

21 И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их…

Дело в том, что вот эти водные существа в вавилонском мифе были первыми богами, сотворенными, верней, произведенными вот этим хаосом, праматерью Тиамат. Эти змеи морские, которых убил Мардук. Чтобы их не отождествляли никаким образом с божественными порождениями, поэтому и употребляется снова глагол «бара» ‒ «сотворил», потому что они сотворены из ничего. Затем в другой раз – при сотворении человека, тем самым показывается особое значение, которое придается сотворению именно человека. При этом и глагол чуть-чуть изменяется. Говорится следующее в 26 стихе:

 26 И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, [и над зверями,]….

То есть глагол употребляется тоже во множественном числе. Бог говорит: «Сотворим». Это очень интересно. Вообще в Библии вот это множественное число, применяемое к одному лицу, называется – множественное совета, то есть внутреннего размышления. Позднее, конечно, при появлении догмата о Пресвятой Троице, святые отцы усматривали в этом множественном числе как бы предзнаменование типологическое Троичности в Божестве, что это, мол, Совет Пресвятой Троицы был – «сотворим». Ну, библейские рассказчики вряд ли об этом думали, если даже и были движимы Духом Святым, и употребили это просто в привычном им выражении совета. Мы так тоже иногда говорим: «Ну-ка, подумаем, подумаем, что здесь», ‒  такое внутреннее размышление.

«…сотворим человека, и да владычествуют они». То есть первоначально человек представлялся как некие они, то есть мужчина и женщина, очевидно. Это тоже отражение представления в древних мифах о первозданном человеке, который был превыше полового разделения, он включал в себя и мужское, и женское начало. И впоследствии, уже в иудейской литературе, об этом очень много писалось.

Кстати, существует предположение, что знаменитая звезда Давида, состоящая из двух пересеченных треугольников (вы знаете – шестиугольная звезда), она, конечно, может быть, очень древний символ. Но в эпоху начала уже христианского тысячелетия ее тоже связывали вот с этими стихами Библии, что это человек в его первозданности: мужчина – как бы плечики кверху и женщина – бедрышки внизу. Мужчина и женщина, все вместе, дают такого андрогина[2], то есть первозданного Адама. Впоследствии это рассматривалось как символ нового человека, Мессии, Царя Небесного, того Царства, где уже не будет ни мужского пола, ни женского пола, где не будут ни выходить замуж, ни жениться. Поэтому шестиконечной звезде иногда противостоит пятиконечная звезда, да? Пентакль. Она тоже первоначально, конечно, имеет очень древнее происхождение, мы не знаем, какое, но вот в рассматриваемую эпоху тоже часто обозначала первозданного Адама как иероглиф человека. Ручки, ножки, голова кверху – пять концов. Ну, и также как символ Мессии. Например, один из лжехристов, в начале второго века, – Бар-Кохба, поднявший восстание против Рима, свои монеты печатал, выдавая себя за Христа, и на его монетах всегда изображалась звезда, он – «сын звезды», Бар-Кохба, сын звезды пятиконечной.

Итак, «да владычествуют они над рыбами, над птицами, над скотом, над землей…» ‒ над всем-всем-всем владычествуют. Эти предложения о господствующем предназначении людей для нас немножко в наше время стали проблематичны, поскольку перед нашими глазами вся человеческая история, которая разрушает природу, и владычество человека становится разрушительным – все мы знаем об экологических катастрофах. Здесь говорится и далее будет говориться о том, что человек предназначен для владычества на земле по образу и подобию Божию. Что это означало первоначально? Ну, конечно, толковать мы можем по-разному. Человек как образ Божий, как существо, которое несет в себе что-то божественное, в частности, свободу, ‒ это уже наши, так сказать, богословские толкования, возвышенные и замечательные.

Но что это означало первоначально? А вот что. Дело в том, что в древних вавилонских мифах человек творился каким образом? Люди были сотворены для того, чтобы быть рабами богов, для служения богам. Там были высшие боги и низшие боги. И низшие боги должны были служить высшим богам. И они возмутились и потребовали от царицы богов, чтобы она сотворила еще каких-то существ, вот ‒ людей, чтобы, как там сказано в вавилонском мифе: «чтобы человек нес ярмо, а мы были бы свободными». Так вот были сотворены люди: замешаны из глины  и так далее. Они исполняли тяжкий труд богов.

В библейской истории все совсем не так. Человек сотворен не как раб богов или Бога, он создан не для того, чтобы исполнять тяжкую работу и обслуживать Бога. Он – образ и подобие Бога, который избран Богом как некто похожий на Него, как собеседник Бога, партнер Бога, как ответственный перед Богом. И именно как ответственный перед Богом, он назначается на землю как управляющий землею. В этом, конечно, отражен некий социальный момент в древнем мире. Как земные владыки поставляют в провинции своего царства, в которых они лично не появляются, свои образы и подобия – как символы своего владычества ‒ какого-то наместника, который являются уполномоченным образом высшего владыки, так и человек поставлен в своем богоподобии на земле как знамение божественного присутствия. Он полномочный Бога, который призван на земле осуществлять владычество Божие. То есть человеку не дано право осуществлять на земле свою волю, он – уполномоченный Бога, и он не имеет права эксплуатировать землю, истреблять другие существа, потому что не это воля Божия. Он должен разумно управлять землей.

Ну, насчет истребления. В 29 стихе сказано, что в пищу Бог дает человеку всякую траву, сеющую семя, всякое дерево, у которого плод древесный: «Все сие да будет вам в пищу». Мясо не дано в пищу изначально. Это только потом – после грехопадения, даже еще позже – после потопа будет сказано, что все движущееся дано вам в пищу. Это уже после такой длинной истории. А изначально, значит, человек не имеет права убивать. Это, конечно, символично, мы прекрасно понимаем. Но какой глубокий смысл все это в себе несет! То есть уже древние люди ощущали, что человек плохо исполняет свои божественные обязанности на земле. И они, люди, прекрасно это видели, потому что писалось все это в эпоху, очень отдаленную от грехопадения.

Люди призваны на царское служение, чтобы заботиться о благосостоянии всего творения и устанавливать на земле Божией что? – во-первых, шалом, то есть мир, благоденствие. Поэтому после сотворения человека Бог увидел все, что Он создал, и не просто говорится: «И увидел Бог, что все хорошо», а что «Все хорошо весьма», то есть очень-очень хорошо. Вот это суждение 31-го стиха обобщает все сказанное до сих пор в первой главе о благости отдельных дел творения, и завершается рассказ о творческом деле Божием.

Вышло творение из рук Творца «очень хорошим» и поэтому предопределено по цели, по замыслу Божию тоже быть «очень хорошим». Но окружающий мир отнюдь не хорош, он часто бывает ужасен. Порча, несчастья исказили лицо земли, и этот вопрос всегда мучил людей, и, очевидно, мучил он и создателей вот этой первой главы, которая воспевает гимн творению. Ни в коем случае не надо рассматривать эту первую главу как геологическую историю нашей планеты, как это было принято в наивном XIX веке, когда пытались рассмотреть здесь какие-то этапы эволюции. Конечно, древние об этом совершенно не задумывались, им не до этого было – они просто пели радость творению, вот она здесь так воспевается. И очень смешно, когда мы читаем, даже до сих пор иногда приходится читать какие-то толкования этой первой главы, что, мол, здесь предвосхищение современных научных изысканий. Да что такое современные научные изыскания? Сегодня – одни, завтра – другие, послезавтра – третьи. Ничего здесь не предопределено, никакая наука! Здесь говорится совершенно о другом, здесь – радость творения, только и всего, изложенная в глубоком богословском аспекте. В богословском, но не естественно-научном.

Итак, все создано-то хорошим, но на самом деле нехорошее. И вот как же древний человек отвечал на вопрос: а почему все, что он видит, совершенно испорчено? И вот к этому древнему рассказу присоединяется следующий рассказ о творении, который начинается во второй главе с четвертого стиха. Здесь впервые появляется слово «Господь», потому что в первой главе до второй главы четвертого стиха нет слова «Господь», только «Бог», а здесь – «Господь Бог». Значит, читаем, вторая глава четвертый стих.

4 Вот происхождение неба и земли, при сотворении их, в то время, когда Господь Бог создал землю и небо,

5 и всякий полевой кустарник, которого еще не было на земле, и всякую полевую траву, которая еще не росла…

К сожалению, он у нас разделен запятой, на самом деле здесь должна стоять точка: «Вот происхождение неба и земли при сотворении их». Точка. И дальше вторая половина четвертого стиха второй главы открывает совершенно новую историю:

«В то время, когда Господь Бог создал землю и небо, и всякий полевой кустарник…» и так далее, и так далее – начинается новый рассказ о творении, где уже появляется вот этот «Господь Бог». Значит, там был только Бог – Элохист, здесь – совсем другая эпоха, новый рассказ. Этот рассказ, который объемлет собой вот почти всю вторую главу, кроме первых четырех стихов, а также третью главу, он живее, красочнее, чем первая глава, внешне кажется более наивным, почти детским. И, тем не менее, в этом рассказе второй главы скрывается глубокое и принципиальное раздумье о загадке человеческого бытия и жизни на земле. И вот, чтобы понять этот рассказ по-настоящему, так же, как и в случае первого рассказа, мы должны обратить внимание на его форму – то, в каком жанре этот рассказ выстроен.

Дело в том, что вторая глава и далее, представляют собой жанр, который в литературоведении, с давних пор уже, известен как так называемая этиология, это жанр этиологии[3] (от греческого слова αἴτιον, или айтия, эйтия, которое обозначает вина или причина). Ну, если мы будем переводить на русский язык, можно сказать, что это – почему-история. Надо сказать, что этот яхвистский рассказ был создан в предании, устном предании, очень давно; это письменно он был зафиксирован где-то уже в вавилонском плену, а как устный рассказ он существовал уже столетия. Это очень древний, но гораздо более древний рассказ, чем вот эта первая глава, красивая – гимн. А эта более наивная, простодушная, в то же самое время очень архетипически глубокая. Древнего человека, как и современного человека, как ребенка, интересует вопрос: а почему?

Когда я был маленьким, то читал такой роман детский, книжку детскую, которая называлась «Почемучка». А может, кто-то из вас тоже. Так вот, там был такой мальчик, который всем надоедал, он как что увидит: «А почему?», «А почему?», Все вы знаете, что дети очень часто это спрашивают. Вот древний человек так же, его страшно интересовало: а почему? А почему вот это, а почему вот то? Почему, скажем, человек должен оставить отца и мать и прилепиться к жене? А почему женщина должна рожать в муках? Почему так трудно добывать хлеб в поте лица своего? Почему в конце жизни человек снова возвращается в землю, в прах, так что от него остается горсточка праха? А почему есть животные, а есть люди? И так далее, и так далее, масса «почему», на которые надо найти ответ.

Так же вот, как древние философы искали ответ: где начало всего? и давали самые фантастические, наивные ответы (все-таки давали эти ответы: вот вода, вот воздух, вот атомы, вот еще что-то), так же и здесь даются ответы разумные. Конечно, не научные! Ни в коем случае не надо думать, что здесь мы тоже имеем дело с какой-нибудь теорией эволюции или еще что-то, нет. Это ответы простодушного и в то же самое время очень глубинного ощущения и сознания древнего человека, которые даются нам в, казалось бы, мифической такой, простодушной, почти сказочной форме. Но ведь все это настолько серьезно, что оно понятно для человека любой эпохи, потому что затрагивает самые глубины экзистенции человека, его сознания. Как оно было понятно и приемлемо для древнего человека, так же в святоотеческую эпоху – в эпоху культурного возрождения, так же и для современного человека все это становится понятным. Но только надо помнить при этом, конечно, что это не учебник по истории, а именно специфический жанр этиологии – поиск причины и попытка ответить на вопрос, почему все так, в форме истории, в форме рассказа. Рассказ замечательный!

Во-первых, мы должны заметить, что здесь этот рассказ о сотворении человека и всего прочего возник в совершенно иной географической среде. Если в первой главе говорится о воде какой-то, о водах, которые разделились, о море, о воде, которая над твердью, о существах водных, то здесь вначале стоит не какая-то водная стихия, а наоборот – выжженная пустыня. Дело в том, что первая глава создавалась в Вавилоне, в ней великие реки, всякие там наводнения были, а Яхвист – творец пустынных земель, выжженных степей Палестины, Аравийского полуострова.

И мы видим – вот Господь Бог создал землю и небо, а что в начале было? Перечисляется, что ничего не было. Не было полевого кустарника на земле, ни полевой травы, ничего не росло. А почему? – Воды не было! Если в первом рассказе, наоборот, сплошная вода, то здесь – воды не было. Потому что Господь Бог (не просто Бог), а Господь Бог…

5… не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли…

А затем начинается не с сотворения кустарника там или травы, а с сотворения человека, а уже потом для человека все остальное делается. То есть все совсем иначе, чем в первом рассказе. Да, и в то время, как первый рассказ, первая глава представляет собой пра-состояние мира как водный хаос, в котором Бог творит жизненное пространство, оттесняя первичный поток воды, то вторая глава ‒ Яхвист ‒ описывает первозданное состояние как пустыню. А потом Бог посылает на землю дождь, так, чтобы водный источник оросил землю. И затем творит человека. И для человека Бог творит сад, насаждает сад, который по-еврейски называется Эдем. Вот, сад Эдем. И на востоке Бог насадил его и поместил там человека, которого создал. И вот тогда уже в этом саду Господь Бог из земли произрастил всякое дерево, приятное на вид, хорошее для пищи, и дерево жизни, и дерево познания добра и зла. И из Эдема выходила река. Ну, и дальше перечисляется несколько рек. Две из них нам незнакомы, что за реки? – это Фисон и Гихон. А вот реки Евфрат и Тигр нам прекрасно знакомы до сих пор. То есть можно предположить, что этот сказочный прекрасный Эдем был где-то в районе истоков рек на Кавказе или неизвестно где… Откуда-то там протекают Евфрат и Тигр, откуда-то оттуда – с севера.

Итак, все начинается с сотворения человека. Правда, не употребляется уже глагол сотворил, а говорится создал, потому что Господь Бог из праха делает что-то уже готового:

 

 7 И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.

Мы с вами как-то разбирали этот отрывок. Его в богословии называют классическим местом библейской антропологии, потому что здесь говорится о том, что человек полностью привязан к земле, он материален, он создан из праха земного. И интересно ведь по-еврейски все это звучит: «И создал Господь Бог…» – у нас человека, а по-еврейски Адама, потому что «Адам» и означает «человек» по-еврейски. «И создал Господь Бог Адама…», потом наш перевод: «из праха земного», а по-еврейски «из адама΄» – это игра слов, конечно. «Адам» – это человек по-еврейски, а «адама» – это пахотная земля, земля для того, чтобы ее пахать. «Создал Господь Бог Ада΄ма из адама΄». И вот этой игрой слов особенно подчеркивается связь человека с материей, с прахом. Человек полностью материален, здесь еще нет ничего от позднейшего эллинистического представления об искре Божией в человеке, о бессмертной душе и так далее. Нет, он материален. И когда-то он снова вернется в эту самую землю, в прах: «Земля еси и в землю отыдеши» (Быт 3:20). То есть здесь обращается внимание на тварность человека, на его привязанное к земле существо, его бренность, слабость, тленность, смертность. Это один аспект.

И все-таки этот комочек земли становится живым человеком. А почему? Да потому, что сказано: «И вдунул в лицо ему дыхание жизни», буквально: «и стал дышать в ноздри его дыханием жизни». Ну, это замечательно, конечно, особенно в оригинале звучит, потому что для древнего человека было непостижимо, как и для современного человека, какой бы ни был великий ученый, для него непостижимо, что такое жизнь. Это тайна тайн. Можно сколько угодно жизнь разлагать и анализировать. Взять, например, какую-то клеточку живого существа, можно ее разрезать, посмотреть, что внутри нее, то есть убить ее, а вот создать клеточку – невозможно. Отдельные элементы, из которых сложена эта клеточка, пожалуйста, ты можешь сотворить, и белки сотворить, и какие-то углеводороды и так далее. А жизнь, клетку как таковую, хотя бы единицу жизни – невозможно, до сих пор никому не удалось и, по-видимому, никогда не удастся это сделать. Вот это – тайна.

Древние не задумывались обо всяких там клеточках, а смотрели просто на живые существа, разумеется. И вот эта тайна жизни представлялась им как тайна самодвижения. Непонятно, почему вот камень лежит и лежит, и все. Лежит. А вот живое существо, оно не просто лежит или сидит, а вот еще движется как-то, дышит. Почему дышит его грудь? – это самодвижение было непостижимым, казалось таковым. Его можно было объяснить вот так в этиологии: почему человек дышит? Наверное, потому, что ему кто-то дышит в нос – Бог ему как закачивает туда воздух, сквозь ноздри, буквально: стал дышать ему в ноздри ветром жизни как бы. А как только этот ветер отнимается, так все, дыхание прекращается. Помните? – «Отымеши дух Твой». Слово дух – по-еврейски ветер, руах. «Отымеши дух Твой – и исчезнут, и в персть свою возвратятся» (Пс 103:29).

До тех пор, конечно, речь идет не о какой-то бессмертной душе – «стал человек душою живою». Здесь совсем другое слово: от «нэфэш», «нэфэш» означает именно «дышащее существо». Стал человек дышащим. Речь идет о дыхании, о силе жизни, которая дает человеку жить, двигаться, до тех пор пока Бог удерживает за человеком этот дар. Это дыхание, эта жизнь идет целиком от Бога и остается во власти Бога. Причем не только у человека, но и у других душ живых, потому что «душами живыми» называются также и все прочие животные создания. Они тоже живы. Он таким образом показывает, что жизнь человека – это жизнь как бы взаймы. Бог держит дыхание жизни в Своей власти.

Итак, человек одновременно земной, взятый от земли, но, как живое существо, живущее, он полностью привязан к Богу в каждый момент, в каждый вздох своей жизни он зависит от Бога. Вот этот седьмой стих второй главы, он замечателен, конечно, в том отношении, что в нем выражена вся библейская ветхозаветная антропология.

И только после того как Бог создал человека, Он творит вокруг него жизненное пространство – цветущий сад, помещает в него человека – зачем? Да для того, чтобы человек взращивал его.

8 И взял Господь Бог человека и поселил его в саду Эдемском, чтобы возделывать его и хранить его.

Вот это замечательно! Так же, как в первой главе сказано, что Бог сотворил человека по образу и подобию и поместил на земле. Что значит «по образу и подобию», мы с вами говорили – это значит, что человек как уполномоченный, управляющий землей от имени Бога. Человек от имени Бога управляется с этими делами. А здесь прямо говорится, что человек должен возделывать и сохранять сад. Речь идет не о каком-то потустороннем рае, нет. Не о какой-то сказочной стране. Здесь говорится о том, что человек поселен на земле, в саду (мечта людей пустыни, конечно; они в пустыне мечтают о том оазисе, в котором и вода есть, оттуда реки текут, там цветы, плоды…), и человек должен делать свою работу как землепашец, как садовник. И работа эта должна быть осмысленная и плодотворная.

При этом дается заповедь:

16 И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть – то есть можешь питаться всем, чем хочешь, но не мясом, конечно,

17 а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.

Но прежде, чем рассматривать этот стих – немножечко странный и часто непонятный, что за дерево познания добра и зла, посмотрим на 19 стих.

19 Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел [их] к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей.

Господь Бог сотворил человека как первого, в отличие от первой главы, помните, человек в самом конце, а здесь наоборот: он первый, он в центре, как бы в начале всего. И только потом Бог видит, что надо бы человеку создать каких-то помощников, партнера, который найдет с человеком общий язык, который может быть в помощь ему. Может быть, это животные, звери? И вот Бог начинает «экспериментировать». Он создает из земли, как и человека, из земли создает всех зверей полевых, всех птиц небесных и приводит к человеку. Человек дает этим зверям имена.

А что значит «дать имя»? Помните, в первой главе имена дает Бог, это Бог именует: да будет то-то и то-то, дает имя – и тогда что-то возникает. А здесь имена дает человек. Так человек проявляет по отношению к тварям свое право высшего. Потому что дарование имени в Библии – это знак господства; дарует имя всегда высший низшему.

Но никого подходящего себе среди животных человек не находит. Тогда Бог предпринимает другую попытку и из ребра человека образует женщину, которую человек потом приветствует радостной такой песней: «она кость от кости его, плоть от плоти его». Этот текст создания женщины из ребра современным человеком часто воспринимался и воспринимается как нечто дискриминирующее женщину, ставящее ее в какое-то униженное по отношению к мужчине состояние. Но древний-то рассказ как раз наоборот: он выражал противоположное тому, что мы вычитываем из него сегодня. Здесь в таком очень образном виде, прямо материализованном таком образе, высказывается некая уникальная общность и родство между мужчиной и женщиной. Женщина образована не из какого-то чуждого вещества, она не происходит, как звери там, из земли. Нет, она возникла из той же сущности, что и Адам. Она состоит из той же плоти и тех же костей, что и он.

Но мы должны ведь учесть, что этот рассказ формировался в древней патриархальной среде, в которой женщина занимала далеко не первенствующее положение и была как раз в униженном социальном состоянии. И рассказ Библии подчеркивает не просто равенство женщины и мужчины, он подчеркивает единосущие, единоприродность женщины и мужчины.

Интересно также то, что перед сотворением женщины Господь Бог наводит на Адама крепкий сон. И когда он уснул, то взял одно из ребер его, закрыл то место плотию… и так далее.

21 И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию.

То есть человек отсутствует, Адам отсутствует, погруженный в глубокий сон. О чем это говорит? О том, что акт творения человека в его уже двойственности остается божественной тайной. И вот Господь образует из той же кости и плоти, из которой сделан Адам, женщину, подводит к мужчине, и мужчина, ликуя, восклицает: «Эта, наконец, кость от моей кости, плоть от моей плоти»:

23 И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа [своего].

Я перевожу буквально по-еврейски: «Эта» (она) должна называться… Как у нас тут сказано? «Она будет называться женою, ибо взята от мужа», но это непонятно. Почему она должна называться женою, ибо взята от мужа. Ну, невозможно перевести эту игру слов, по-еврейски стоит так: «Эта (она) должна называться иша, ибо взята от иш-а». И тогда понятно – это игра слов. «Иш» по-еврейски означает муж, мужчина или человек. А «иша», соответственно, – существо женского пола, так сказать «человека» или «мужа», ну, трудно, по-русски не выразить это иш – иша, человек – человека, муж  – мужа, да? Вот поэтому наши переводчики не умеют перевести, невозможно перевести, очевидно, поэтому перевели так: «она должна называться женой, потому что взята от мужа», но это не звучит.

Таким образом даже в самих словах высказывается как бы это существенное тождество – «иш» и «иша». Вот этот полный цельности и порядка мир жизни, в который Господь посылает первую пару людей.

Но в этот мир приходит некое нарушение, которое путает все взаимоотношения. Вот, этиология. Этиология всегда строится следующим образом, я напомню: этиология – это рассказ о причине, это «почему», ответ на вопрос – почему? Почему все так, как мы видим? Этиология всегда (не путайте с историей, которая описывает, что было), этиология всегда интересуется не тем, что было миллионы лет тому назад там, в эпоху «великого взрыва» или чего-нибудь. Нет, этиология всегда описывает, что мы видим, и спрашивает: «А почему все так?» И ответ «почему» она выражает в форме истории. История лишь только как форма, а не как наука. Понятно.

И вот, почему же все так плохо? Этиология всегда строится следующим образом: вначале все было хорошо, а вот теперь, мы видим, все плохо. Этиология задает вопрос: а почему все плохо? И объясняет это в виде какого-то рассказа, находя какие-то очень глубокие существенные причины, выраженные пусть древним, таким, на наш взгляд, иногда наивным языком, но на самом деле очень глубоким языком и с очень глубокими мыслями. Вот посмотрите: Бог дает людям в пищу все, Он дает им все: ты можешь есть все. Только смотри: от дерева познания добра и зла не ешь.

16 … от всякого дерева в саду ты будешь есть,

17 а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.

Ну, дальше мы видим, что змей соблазняет. И Ева ест, и Адам совращается к этому. Для нас трудность составляет понять, что такое «дерево добра и зла» и почему запрещается человеку есть от дерева познания добра и зла. Нам это кажется хорошим – узнать, что такое добро и что такое зло. Почему запрет? Ведь знать о том, что такое хорошо и плохо, необходимо и хорошо, разве не должен человек знать этого?

Дело в том, что мы очень далеки от изучения Священного Писания в его глубине. Это просто поневоле, потому что эти строчки были написаны древними людьми, сначала устно создавались, передавались из уст в уста в определенной религиозной среде. Они выражены особым религиозным языком, в котором есть уже устоявшиеся идиомы, словосочетания, термины, символы, которые мы просто не знаем и не понимаем. И начинаем понимать все так, как нам перевели буквально, и вкладываем наше представление в те понятия, в те слова, которые звучали в устах древних людей, но имели совсем другой смысл!

Вот добро и зло – для нас это нравственные понятия. И нам неясно, почему человеку запрещает Бог определять свое нравственное поведение? Но именно нравственного аспекта эти слова – добро и зло – в тексте и лишены. Это вовсе не нравственные понятия! Добро и зло (так, как это звучит в оригинале) – это формальный оборот для более общего; для того, что человеку полезно и вредно, выгодно и ущербно. Причем можно сказать, что добро и зло – это всё вместе соединенное, это – всё.

И еще один момент – глагол «знать», «познавать». Ведь для нас сейчас глагол «знать» невольно всегда ассоциируется с интеллектуальным познанием. Я знаю, что это хорошо, я знаю, что это плохо, я знаю, как его звать, я знаю теорему Пифагора, я знаю то, я знаю это… Это всегда умственное знание.  А здесь употребляется совсем другой глагол! Здесь говорится о знании в библейском смысле – как «владение», как «обладание». Знать что-то в Библии часто – там определенный глагол, но не буду об этом – это чем-то обладать. Ну, возьмите, например, даже в нашем рассказе: «И познал Адам Еву, жену свою». Вы все это прекрасно понимаете, что это означает. Это значит: он стал ею обладать, физически соединился. У нас стоит глагол «знать». Мы же тоже этот глагол употребляем в смысле не интеллектуально знать, а общаться, владеть, как-то быть близким чему-то. Предположим, вы с кем-то поссорились, и вы говорите этому человеку: «Я тебя отныне не знаю», да? Это не значит, что вы его не знаете. Вы интеллектуально знаете его, а «не знаю» – значит «не общаюсь».

Вот здесь древо познания добра и зла означает обладание всем. Знать – значит обладать. Ведь знать Бога в Библии – это не значит: «Да, есть какой-то там Бог на облаке!» Да нет же! Знать Бога – это значит жить по-божески, общаться с Богом. Знать – помнить: «Помни день субботний, чтобы святить его», да? Это не значит: «О, я вспомнил, сегодня суббота!» Помнить субботу – это значит жить по субботе, исполнять заповеди субботние, это всегда нечто активное – владение, исполнение.

Вот понимаете, совсем другой смысл имеет – «знать», «помнить». Вот все эти глаголы, которые у нас обозначают интеллектуальное действие, там употреблены в совсем другом смысле. Поэтому «добро и зло» – это вовсе не нравственные понятия, это идиома, которая означает «всё», «всё вообще»: доброе и злое, вредное и полезное, хорошее и плохое. Всё!

Обладать всем! Но ведь обладает всем только Бог! Почему дальше говорится о том, что Бог не хотел: помните – дьявол искушает Еву, говорит: «Бог не хотел, чтобы вы стали как Он. А вы же должны стать как боги, владеть всем».

Но человек-тварь, сотворенное существо, не может стать Богом, это невозможно. И если человек пытается вырваться из своих тварных пределов и собственными безумными усилиями стать Богом, то, конечно, он просто перестает быть тварью – и тогда вообще перестает быть. «И Богом не станете,: и смертью умрете». Это предупреждение против человеческой гордыни. Запрет есть от древа познания добра и зла – это запрет человеческой гордыни, которая устремляется к сверхчеловеческому, к божественному своими собственными усилиями. Никто никогда Богом сам по себе не станет! Это может сделать только Бог. И не сделать нас богами, а обо΄жить нас по Своей воле и по Своей благодати Своим действием через преображение, через воскрешение, через христоуподобление. Сам по себе человек, как он ни крутись, как ни вертись, Богом стать не может. «Смертию умрет» все равно.

Так вот, желание познать добро и зло, нацелено на владение всеми вещами, на божественное всевластие, на гордыню, на всемогущество. Поэтому змей не лжет, когда дальше, в третьей главе, он говорит женщине, что после вкушения плода люди не умрут, напротив, у них откроются глаза, они станут как Бог.

5 но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.

 

Змей-то представляет эту возможность как достижимую и как привлекательную, а Бог-то предостерег людей от этого и удерживал, потому что Бог знал, что в стремлении к божественному гордому всевластию человека подстерегает саморазрушение и смерть. Но человек отведал от запретного плода, вступил на путь, от которого его желал удержать Бог, ослушался Бога.

Все это изображается у нас в третьей главе очень красочно, очень драматично. В этой трагедии здесь говорится, что змей был хитрее всех зверей полевых. «Хитрее», это слово – хитрость – в Новом Завете, уже в более поздние времена, переведено как «софия», «премудрость». Ведь «премудрость», «софия» (σοφία), – означает искусство, это хитроумность, «изобретательность» буквально. Вот змей такой был. Недаром же более поздние еретики – гностики – всегда изображали змея как премудрость и, наоборот, премудрость как змея. И до сих пор в восточных культах каких-нибудь.

И вот, человека достигает этот искушающий голос, он исходит от змея, то есть того животного, который в религиозных представлениях множества народов, окружавших Израиль, был символом тайного знания божественных вещей. Ну, а в библейской истории змей – это просто тварь Божия, просто хитрее всех других зверей.

Откуда, откуда пришло зло в того же самого змея, нам книга Бытия не объясняет и не рассказывает. Вообще этого вопроса древние библейские рассказчики всегда стремились избегать. Только уже в более поздние времена стали говорить о мятеже ангелов и так далее. Но это позже появилось. А изначально этот вопрос остается без ответа.

Дело в том, что и принципиально, по всей видимости, вопрос о происхождении зла труден – на него ответить либо очень трудно (мне, во всяком случае, неизвестны хорошие ответы), либо невозможно вообще. Ну, существуют разные попытки. Здесь говорится просто о факте. Факт есть факт – нас окружает постоянно зло. Мы знаем это как факт. А откуда оно? – часто исходит от нас самих. Но откуда оно в нас появляется? Пользуемся свободой, данной нам Богом.

И вот змей начинает очень тонкий диалог с Евой, с этой самой «иша», с «человекой»:

1… подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? –

спрашивает он Еву. Уже это предложение искажает слова Бога, да? Придает совершенно особый акцент, потому что Бог этого не говорил. Наоборот, Он говорил: «От всякого дерева ешь и только вот от этого не ешь». А поэтому женщина справедливо поправляет змея, говорит:

2 … плоды с дерев мы можем есть,

3 только …

Женщина-то исправляет речь змея, но семя какого-то сомнения уже посеяно в ее сердце. В ее сердце уже пробудилось недоверие, и дальше оно развивается все больше и больше. В конце концов Еву змей обманывает:

4 … нет, не умрете,

5 но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги…

«Вы будете как Бог, то есть вы будете владеть всем и будете знать добро и зло». И вот это желание уже никак не может женщина преодолеть и совращается. А после того, как она дает поесть и Адаму, у них действительно открываются глаза. Но сатана – дьявол – говорил им, что у них откроются глаза и они увидят, что они боги, а выходит наоборот: у них открылись глаза, и они увидели, что они нагие, да?

Здесь вступает в силу еще один символ, очень важный символ – символ одежды и наготы, о которых мы с вами говорили. Дело в том, что одежда в Священном Писании всегда символизирует внутреннюю сущность, содержание. И, соответственно, отсутствие одежды символизирует отсутствие содержания. Поскольку истинным содержанием жизни Адама и Евы, как и всякой другой твари, было дыхание Божие – то есть Сам Бог в Его действии, то отсутствие одежды – нагота – символизирует отсутствие в содержании этих людей Бога, то есть они лишились как бы внутренней божественности, той, которая первоначально была у них. И, естественно, лишившись вот этого дыхания Божия, они в конце концов умирают. Ну, здесь прямо так этого не говорится, но можно все это связать в единую логическую цепочку.

Ну и что же делать? Они стыдятся своей ничтожности, своей наготы впервые. Первоначально, как говорит апостол Павел, они, хотя физически и были нагие, но их окружала слава Божия, то есть сияние божественного присутствия было их одеждой. А теперь все это спало, они увидели, что они нагие. И делают себе юбочки из фиговых листиков, чтобы скрыть свою наготу. От кого? От себя? Может быть. Но от Бога-то не скроешься, и Бог извлекает их: «Адам, где ты?», – спрашивает Он. И вызывает на суд. И состоится суд над Адамом, Евой и над змеем.

И вот этот суд тоже очень интересно читать, как все эти существа сваливают друг на друга вину. Но каждый, каждый из них должен понести свое наказание. И это наказание состоит для каждого в некотором умалении их жизни. Вот змей отныне должен ползать на брюхе. Может быть, он до этого бегал на ножках маленьких, а теперь должен ползать на брюхе, и пожирать прах, и существовать в постоянной вражде к людям. Женщина только теперь должна подчиниться мужу, только теперь. Люди же отметили, что женщина в униженном положении, но вот тогда, когда создавался этот этиологический рассказ – почему? А вот в результате непослушания человеческого она теперь и стала такой, то есть это результат греха. Подчиненность женщины – результат общего человеческого греха. Она должна подчиняться мужу. Более того, она будет страдать от боли рождения, мук ношения – детоношения. Мужчина – тоже, ему тоже будет трудно, он будет добывать хлеб, жизнь в труде, в недостатке, и из-за человека проклинается земля. И земля тоже из-за человека становится другой: некогда цветущий сад превращается в пустыню, в которой тернии и волчцы, то есть колючки всякие. Человек отныне в поте лица должен есть хлеб свой, пока он и не вернется в ту землю, от которой взят. Вот так трудна должна быть его жизнь отныне. И мы видим, что она такая, в общем-то, и есть, и тем более для тех людей тогда в пустыне, – жизнь, над которой постоянной тенью будет простираться и висеть безнадежная, безнадежная смерть. До тех пор, пока, как мы знаем, эта надежда не воссияет в лице воскресшего Иисуса Христа. До Него все жили, как утверждает апостол Павел, без надежды.

Сегодня мы с вами на этом кончим, уже час сорок пять минут целых.

Может, какие если вопросы будут, только кратенько.

Вопрос:

(неразборчиво, что-то о животных).

Ответ:

Ничего не говорится в Библии об этом. Я думаю, что тут надо почитать древние какие-нибудь, скорее даже иудейские толкования. Я лично не читал, поэтому ничего не могу толком сказать. Предполагаю, что там звучал мотив тот же, что и звучит проклятие земли. Как земля превратилась в сухую пустыню, так и в цветущем саду животные перестали быть такими райскими животными, как это впоследствии описал пророк Исайя, что все вернется в райское состояние, и ребенок будет играть со змеем, а лев будет (с кем там?) ‒ с овечкой. Есть солому будет, а что же еще остается?

 

Вопрос:

Я прошу прощения у аудитории. Дело в том, что речь пойдет о принципиальной вещи, которая осталась за кадром выступления уважаемого отца Ианнуария, и я хотел бы попросить две минуты, чтобы сформулировать вопросы. Как благословите. Благодарю Вас, отче.

Ну, вот, для того, чтобы стало ясно, о чем идет речь, я прочту сначала отрывок из книжки священника Леонида Цыпина «Чем же являются дни творения». Вот: «Значительным шагом в богословии XIX-XX веков стало развитие библейской текстологии. Появились критические издания Библии, в которых приведены наиболее достоверные варианты текста и его основные разночтения. Проделано также немало филологических богословских соисканий, позволивших точнее понять некоторые библейские слова и выражения, в том числе и Шестоднев. Имеются, однако, и негативные тенденции. Прежде всего к ним относятся идеи о постепенном формировании книг Библии за счет редактирования и соединения текстов различных рукописей. Во второй половине ХХ века появился еще один метод изучения Библии – Formgeschichte, или история литературных форм в Священном Писании. Сущность его в вычленении наименьших литературных элементов в библейском повествовании, теоретическом воссоздании их эволюции, от первоначальной формы к имеющейся. Здесь главное, как читатель догадывается, вычленение литературного элемента, точнее, восстановление литературного замысла конкретного повествования. Относительно первых глав книги Бытия такие изыскания также имеются. В принципе, все они исходят из того, что Шестоднев – типичное литературное произведение своего времени и  своего региона. А потому и обращен и не к нам с вами, читатель, и не к бывшим и будущим поколениям, а к иудеям, вышедшим из Египта более чем три тысячи лет назад. И это противоречит как ветхозаветному, так и новозаветному духовному опыту, в котором Писание считается исполненным пророческим духом, во все времена обращенным к читателям с любым уровнем образования и культуры. Не сочетается этот подход и со священностью Писания, как оно понимается в Библии».

Далее цитата из Второго послания апостола Петра: «… никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2 Пет. 1:21).

Еще можно привести такие ссылки на Игнатия (Брянчанинова), у него есть «Отечник» древних отцов-пустынников, изданный в настоящее время, где он там приводит такой фрагмент. Встречаются два отца в пустыне, один говорит: «Авва, о чем беседовать с монахами, если им случится побеседовать?» Я не ручаюсь за точность слов, но за смысл ручаюсь: «О чем  беседовать? О Священном Писании или о изречениях святых отцов?» Он говорит: «Ни в коем случае не о Священном Писании, ибо от этого произошли все ереси, а только об изречениях отцов».

Примечание редактора Л. А. Голубковой: На самом деле текст Игнатия Брянчанинова такой: «Однажды авва Аммон пришел к авве Пимену и спросил его: если я приду в келлию брата моего, или он придет ко мне по какой-либо нужде, позволительно ли беседовать с ним свободно о всех предметах? ‹… › Опять авва Аммон спросил: если случится беседовать с братом, — из чего лучше заимствовать беседу, из Писания или из Отеческих изречений? Старец отвечал: если не можешь молчать, то говори лучше из Отеческих изречений, нежели из Писания. Объяснение Писания сопряжено с великою опасностию для души». (Свт. Игнатий Брянчанинов. Отечник. Алфавитный Патерик)

В своей книге «Приношение современному монашеству» Игнатий (Брянчанинов) говорит, что Писание толкуется Духом Святым, что в принципе, так сказать, достаточно вообще принято, но он приводит и такой признак, который позволяет считать, что человек может быть вправе толковать Священное Писание. Это соединение ума с сердцем мистическое. Он далее подробно описывает это состояние, сейчас нет смысла на нем останавливаться. Но в связи с этим хочется сказать, что, ну, конечно, я не могу похвастать тем, что изучил многих святых или всех святых отцов, хоть и многих, которые касались толкования Шестоднева, но все они считают повествование в том числе исторической реальностью, хотя не отрицают и того, что может быть какой-то и более возвышенный смысл над этими историческими словами. Тем не менее, исторический смысл, он, так сказать, считается присущ этому повествованию. Ну, можно…. Наверное, не буду больше распространяться. Можно привести более десятка авторитетнейших отцов, в том числе учителей Церкви, которые высказывались на эту тему. Но, мне кажется, этот момент очень принципиальный. Если я в чем-то заблуждаюсь, прошу меня вразумить.

Ответ:

Спасибо за Ваше выступление. Вы высказали точку зрения, о которой мы здесь уже говорили: о том, что изучение Священного Писания…. Ну, во-первых, я с Вами, конечно, не согласен в том, что изучение Священного Писания ‒ ну, там повторяются чужие слова, ‒ является недостойным человека занятием. Я считаю, что чем больше – например, я на протяжении 30 лет или больше изучал Священное Писание, прежде всего, Нового завета, и чем больше я углубляюсь, тем больше мне открывается нового.

Действие Духа Святого в Церкви среди христиан и вообще во всем мире нельзя ограничивать каким-то одним периодом. И Дух Святой дышит, где хочет. И как Он действовал в эпоху апостольскую, в эпоху святоотеческую, как Он действовал в прошлом веке, в наше время, так же Он будет действовать и до скончания века. И я полагаю, что наука, изучающая Священное Писание, тоже может быть пронизана духоносностью. И кто мне скажет, где те приборы, какие-нибудь «харизмометры», которые измерят харизму: больше вот в этих научных изысканиях или вот в этих? Я думаю, что таких приборов не существует.

Святые отцы толковали. Мы как-то с вами говорили о том, что такое толкование, чем отличается толкование от экзегетики, то есть от комментирования. И говорили довольно подробно. Толкование есть изъяснение священного текста и любого текста, необязательно священного, это называется герменевтика, да? Толкование, то есть перевод, перевод текста на язык, доступный для аудитории. Ведь, в конце концов, Священное Писание (вот мы сегодня разбирали первую, вторую главу Библии, ну, кратенько, конечно) написано на древнееврейском языке, даже на нескольких диалектах древнееврейского языка, как утверждают наши современные исследователи. В сфере того, чтобы стать таковым, надо много-много учиться, а не так, как мы сейчас с вами, поверхностно обсуждать. И вот, разумеется, этот еврейский язык Библии знает ведь очень мало людей, ну, какие-то считанные единицы. Даже в нашей вот великой многомиллионной стране, ну, дай Бог, чтобы древнееврейский язык знало 10-15 человек, на всю нашу великую страну. Но текст-то написан на этом языке, надо же его изучать на этом. И как? Ученый-то его выучит, этот текст, разберет, но надо же понять его и простым людям! Для этого существуют переводы. Переводы с древнееврейского на греческий, на латынь, на славянский, на русский, на китайский, на албанский и на тысячи других языков. Вот это называется перевод – герменевтика по-гречески, толкование, то есть деланье текста понятным другим. Причем этих переводов столько, сколько народов. Это понятно.

Далее. Даже переведенный текст, будь то на греческий, на китайский, все равно часто непонятный, притом сложный, потому что ведь это же древнейшие тексты, использующие вроде бы и понятные нам некоторые слова, но в совершенно ином смысле, нежели когда-то они употреблялись. Как мы много с вами говорили, когда проходили апостола Павла о таких словах, ну, скажем там – вера, надежда. Мы сейчас так понимаем, но в древности-то они имели совершенно другое значение! Это все надо изучать. Ученые это знают, для этого и существуют библеисты, экзегеты, которые изучают все это научным образом, раскладывают по полочкам и изучают, комментируют. Перевод мало что дает, потому что он тоже непонятен, еще и перевод надо объяснить. Толкование должно быть не только в лингвистическом смысле, но еще и в культурологическом. Помните, мы с вами примеры приводили преподобного Германа Аляскинского, когда он приехал к эскимосам и начал переводить им молитву «Отче наш» – «хлеб наш насущный». Какой там хлеб?! Да они три тысячи лет этого хлеба не видели и не знали, что это такое. Приходится переводить по смыслу – «Рыбу нашу насущную даждь нам». Ну, это такой, забавный пример, но ведь с этим мы сталкиваемся постоянно в наших истолкованиях. Желательно, конечно, чтобы это были одухотворенные люди, водимые Духом Святым, которые бы переводили, то есть толковали для народа текст так, чтобы дошло до них. Вот для людей II века это было так. Для людей уже, скажем, начала второго тысячелетия после Рождества Христова уже немножко иначе. И не немножко, а сильно иначе! Для людей Возрождения уже невозможно было толковать так же, как для людей древности, которые были абсолютно уверены, что солнце может остановиться на небе по одному только слову Иисуса Навина. Это уже было невозможно, надо было как-то иначе объяснять. То есть толкований, переводов столько, сколько аудиторий, которым это толкование направлено. Китайцам так, индейцам иначе, русским иначе, в IV веке так, в ХХ-м иначе. Толкование – это боговдохновенное искусство, в отличие от экзегетики, которая есть, ну, или стремится быть точной наукой, конечно, точности никогда не достигающей, но все-таки стремящейся к ней.

Но всякий толковник должен, конечно, сначала изучить текст, то есть экзегетически, на уровне своей науки, своего времени, конечно, и толковать. Поэтому, слава Богу, были святые отцы, золотой век святоотеческой письменности – IV-V век и несколько позже, которые на уровне своей науки познавали текст, который они имели и толковали для людей своего времени. Что подходит для нас, то подходит для нас, но кое-что мы уже понимаем несколько иначе или, во всяком случае, должны делать скидку на время, на пространство.

Вот то, что я думаю по этому поводу, а про все остальное говорить можно ведь все, что угодно, а вот лучше делать, чем говорить.

Вопрос: (Неразборчиво)

Ответ:

Да, я думаю, что в своей гордыне человек просто превысил свои полномочия и попытался стать богами, хотя он не стал Богом, он всего лишь попытался быть как «один из Нас». Что-то, конечно, не хватило. Этот момент надо разобрать более подробно, посмотреть хорошие комментарии, в другой раз я посмотрю, я сейчас не готов отвечать на этот вопрос.

Вопрос: (Неразборчиво, что-то о проблеме зла)

Ответ:

Знаете что… Дело в том, что вообще, как я уже говорил, сама проблема зла, происхождения зла, она настолько таинственна, что ее лучше не касаться вообще, я бы не посоветовал. Древние даже если задавались таким вопросом, они не отвечали на него. И нигде в святоотеческой письменности мы не найдем ответа именно на этот вопрос. Ну, бывают некоторые попытки, но они неудачны.

Вот одна из возможных попыток объяснения была дана уже в ХХ веке, что зло само по себе – это как раз отсутствие чего-то. Бог ведь обладает всем, а зло – это отсутствие чего-то. Ну, вот в таком смысле. Или сопротивление всему. Возьмите, например, такую теорию, как теория Тейяра де Шардена. Ну, она, правда, не признана Римом как догматическая, но, тем не менее, это одна из возможностей ответа на такой вопрос. Он говорит о том, что творение как таковое (он же был эволюционистом, понятно, что это ему было близко), творение как таковое еще продолжается. И вот представьте, Творец – если Творца мы будем представлять образно как скульптора, перед которым бесформенная глыба, скажем, камня, и Он прилагает усилия для того, чтобы эту глыбу оформить в некую скульптуру. Очень трудная задача, глыба не поддается, она сопротивляется. И вот так и творение до сих пор еще продолжается, творение как бы из этой глыбы «ничто», и это ничто еще сопротивляется и не дается. Ну, вот в таком смысле. Так что Бог владеет тем, что Он сделал, но Ему сопротивляется это «ничто». Это такое очень философское, конечно, объяснение, очень далекое от нашей догматики.

Вопрос: (Неразборчиво.Что-то о книге об эволюции и пр.).

Ответ:

Я не читал этой книги. Я еще хотел бы поговорить немножко об одной такой самой традиционной теории о происхождении зла, но она не носит прямо библейского характера, потому что она содержится в не совсем канонических книгах Библии, но стала распространенной и такой довольно общепринятой в течение почти всего средневековья. О том, что когда Бог творил мир, то первоначально (первоначально во времени, не во времени – трудно сказать) Он сотворил ангельские создания, то есть духовные существа, наделив их свободой воли, как и человека. Но поскольку ангельские существа являются существами вневременными и внепространственными, это понятно, это у нас рисуют там ангелов с крылышками, на самом деле ангел – это существо духовное, не ограниченное пространством и временем, нематериальное, у него нет материи в нашем смысле. Святые отцы называли это «элоническая вечность», то есть вечность мира, мирская, сотворенная вечность. Как существа вневременные, не подверженные изменению в пространстве и во времени, они уже при творении, наделенные свободой, выбирали  либо добро, либо зло. И вот одни выбрали зло и стали вечным злом, называемым впоследствии дьявол там, сатана, ну и так далее, это уже такие более поздние названия. А другие выбрали добро и стали добрыми духовными существами там, не противоречащими воле Божьей. Вот, только так. Зло как личное, вечное злое ангельское существование, воплощенное в наших мыслях дьяволом.

Вопрос:

Когда учение об ангелах появилось?

Ответ:

Как учение – мне трудно сказать, я думаю, что представление об ангелах очень древнее, но как оформившееся учение оно возникло где-то уже, скорее всего, в вавилонском плену и развивалось именно после этого, это где-то VI примерно век, ангелология. Чем позже, тем больше, больше, больше наслаивается всяких представлений и учений об ангелах и о демонах. Например, вы помните: в древнем Израиле, Израиле времен Иисуса Христа, были такие саддукеи, да? То есть такие ультраконсервативные иудеи, которые ненавидели фарисеев и отрицали всякое новаторство, которое фарисеи вносили в учение. Потому что фарисеи пытались толковать закон, объяснять закон, а саддукеи говорили: «Что вы там толкуете, что вы там объясняете? Вот есть пять книг Моисея, и всё, ни буквы плюс, ни буквы минус. Все остальное – пророки какие-то, псалмы – у нас ведь времени нет читать всю эту чепуху, вот есть пять книг Моисея – Закон, Тора. А фарисеи там говорили о воскресении мертвых, об ангелах, о Мессии. «Этого нет, нет, ‒ говорили они (саддукеи – прим. ЛА), ‒ в пяти книгах, и поэтому в ангелов мы не верим, ни в какие воскресения и так далее». Так что еще даже во времена Иисуса Христа было много людей, которые не верили в ангелов. И сейчас существуют в иудаизме такие направления, которые ни в каких ангелов не верят, потому что учение о них прямое не высказано в Торе.

Но историю этого учения я не знаю.

Вопрос:

Говорят, что у нас многие открытия подтверждают многие религиозные истоки. И сейчас много печатают еще, что генетика вышла на то, что все человечество произошло от одной женщины, что все люди пошли от одной жинщины. И возникает еще имя Лилит…

Ответ:

Православные ничего об этом не говорят, потому что это чисто иудейское представление поздней иудейской апокалиптики, очень поздней, уже, наверное, века III или IV после Рождества Христова. Это всякие гностические изобретения, я о них ничего не знаю.

А что касается происхождения видов, так ведь, ну, что ж, это дело ученых, я не специалист в генетике, не могу ничего сказать. Я знаю только одно: разумеется, перед теорией эволюции, в том числе перед генетическим происхождением человека от одной пары, или от одной женщины, или от одного мужчины… Перед учеными всегда стояли и стоят множество проблем, трудностей, появляются какие-то гипотезы, они отвергаются, появляются новые, уточняются. Это интереснейшие вопросы, тут надо быть специалистом, но никакого прямого отношения к сущности проблемы это не имеет.

Реплика:

Но это же подтверждается наукой!

Ответ:

Чем подтверждается, чем? То, что что-то произошло? Так произошло, тут и науки не надо, мы и так знаем. А уже как? Вот – как? Нет, такие тайны, как тайна бытия как такового, тайна происхождения жизни как таковой, тайна происхождения свободы воли, то есть разума как такового – они были, есть и остаются навсегда тайной, никакая наука не поможет. Слава Богу, что она развивается, чего-то ищет, находит, это ведь так интересно.

Вопрос:

В Библии написано, если буквально читать, про сотворение человека, что вначале Он сотворил животных, потом вдунул Господень дух, то есть появилась душа. То есть буквально в Библии написано, если буквально читать, то получается, что он был вначале животным, потом стал человеком. А в других местах написано…

Ответ:

Сережа, мы же с тобой только что читали, что и в Библии написано по-разному: вот в первой главе сначала Бог сотворил животных, а во второй главе, наоборот, – сначала Бог сотворил человека, а потом животных. Ведь я же вам говорил, что надо смотреть каждый раз не на научное содержание, потому что Библия – это книга для нашего спасения, а не для нашего научного вразумления. Для научного вразумления существует наука. А это совсем другое. К тому же, первая глава, она построена по принципу гимнического восторженного псалма – это один жанр, а здесь совсем другое – теология. Каждая глава преследует какую-то свою цель, но каждый раз для нашего спасения, вразумления религиозного, а не научного.

Так, хватит.

Вопрос: (неразборчиво, «стали единым человеком»)

Ответ:

«И стали единым человеком», да, конечно. Вы знаете, вот это одна из самых глубинных интуиций, религиозных интуиций человека ‒ ощущение единства всего вообще. Человек постоянно чувствует свое одиночество, отделенность. В любом состоянии. Но если еще в сутолоке жизни он как-то общается с кем-то, кого-то любит, с кем-то соединяется, но даже в самых возвышенных проявлениях любви и тесного, скажем, семейного общения все равно человек в своем греховном состоянии чувствует свое одиночество время от времени, чуждость всем. Так есть. Но это его мучает. Недаром, когда Господь Иисус Христос говорит о Царствии Божием, в Его устах это Царствие Божие представляется как нечто, объединяющее всех: «Все да едино будем». А во Христе, как говорит апостол Павел, «нет ни мужеского пола, ни женского, ни раба, ни свободного: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал.3:28), все стали одним – в нашем переводе, а так – одним человеком. Вот, единой как бы личностью Тела Христова. И поэтому мне кажется, что в древнем рассказе о людях, первых людях, выражена вот эта мечта хотя бы о начале этого единства – из двух одна плоть, «один».

Вопрос:

(неразборчиво) Если произошло нарушение отношений между мужчиной и женщиной, но они вернутся к любви и согласию друг с другом тогда, когда снова как бы начнется гармония…

Ответ:

Но это будет только уже в конце веков.

Вопрос:

Бог ни в чем не нуждается. Зачем же тогда был создан человек?

Ответ:

Ну, видите ли, этот вопрос также таинственный, потому что никто еще не входил в разум Божий, чтобы познать цели и пути Божии. Мы только можем говорить то, что нам открыто, причем преимущественно на основании уже новозаветного откровения – что Бог сотворил этот мир потому, что Он возлюбил творение Свое. Не потому, что Ему чего-то не доставало, а творение сотворено, вообще все сотворено ради человека, чтобы человек, соединенный со всей тварью, составлял полноту, когда уже все у Бога, и творение тоже есть, которое восхваляет Его, прославляет Его. А что такое «прославлять», мы с вами прошлый раз говорили.

[1] https://spbda.ru/publications/arhimandrit-iannuariy-ivliev-vopros-o-nachale-istoriya-nachala/

[2] Андроги́н — человек, наделённый внешними признаками обоих полов, объединяющий в себе оба пола, либо лишённый каких бы то ни было половых признаков. (Википедия)

[3] Этиологическим называется миф, объясняющий происхождение отдельных вещей или явлений (например животных), имён, фамильных родов или рассказывающий мифическую историю конкретного места. https://wiki2.org/ru