Феодоровский собор, октябрь 2006 г.

Запись Л.Голубковой

Расшифровка —  Константин Семенов

Сверка и корректура —  Л. Голубкова и О.Суровегина

Здравствуйте!

Это вторая беседа на евангельские темы. Точнее, на новозаветные темы, потому что мы не только Евангелия будем касаться, но и других книг Нового Завета. А, может, иногда и Библии в целом. Сегодня тема у нас о толкованиях: о том, что такое толкования Священного Писания и какие бывают толкования.

Очень часто приходится слышать от людей вполне, в общем-то, оправданный и резонный вопрос. Вот встречают какое-то место в Священном Писании и спрашивают у человека знающего или должного знать: «А как Церковь толкует то или иное место в Священном Писании?» Этот вопрос очень наивный, потому что в нем содержится сразу две неопределенности. Во-первых, что значит «Церковь» и что значит «Церковь толкует»? Какая Церковь? Ведь вы же тоже Церковь. Вот как вы толкуете (обращается к одному из присутствующих)? А как вы толкуете (обращается к другому слушателю)? Вы что, собираетесь вместе и «толкуете»? Или голосуете за какое-нибудь толкование?

Разумеется, под «Церковью» чаще всего понимают церковную иерархию или церковных богословов. Как они толкуют? И что, иерархи все вместе соберутся и будут толковать каждое слово Библии? И голосовать, как его правильно истолковать? Тоже ведь такого не бывает. Так что вопрос сам по себе грешит такой неопределенностью.

И все же, что такое «толкование»? Когда говорится о толковании, то мы сразу представляем себе некий текст, который непонятен. Ведь толкуют только то, что непонятно. Если что-то совершенно очевидно, ясно и прозрачно, то что его толковать? Вот вижу, да и все. Глаза мои видят.

А когда что-то встречается не совсем понятное, тогда надо растолковать. То есть объяснить. И здесь мы приходим к тому, о чем говорил апостол Павел в Первом послании к Коринфянам. Он говорил о святых дарах, которые даруются Церкви, даруются каждому христианину – так называемые «харизмы». И среди многочисленных харизм, или проявлений Святого Духа в Церкви, он указывает целый ряд таких проявлений: это апостольство, учительство, всевозможные исцеления, чудотворения, языкоговорение, пророчества… Когда он говорит о пророчествах или, еще лучше, о языкоговорении, то нужно учесть, что пророчества часто бывают довольно туманными, непонятными, их надо еще объяснить. А тем более языкоговорение. Это говорение на непонятном языке, часто совершенно невнятное (такое было в древней Церкви). Его тоже надо перевести, растолковать, изъяснить. И вот слово, которое апостол Павел употребляет в качестве еще одного дара от Святого Духа, по-гречески звучит «герменея» (ἑρμηνεία), по-русски мы его переводим как  толкование» или «перевод».

Итак, толкование. Что это обозначает? Читается какой-нибудь текст, и его надо перевести для людей, которые его не понимают. Иногда понимают отдельные слова, а все вместе – что-то туманное. Надо перевести на понятный человеку язык.

Перевод или толкование непонятного пророчества и, тем более, какого-то изречения на абсолютно неясном языке – «глоссолалия» («языкоговорение») называется «герменея», или «толкование». Вы, наверное, слышали такое слово «герменевтика»? Да, это один из разделов библеистики (науки о Библии) – герменевтика, то есть это искусство толкования, искусство объяснения.

Буквально «герменея» означает «перевод», «толмачество», «толкование». «Толковник» – «переводчик», «толмач». Как по-немецки будет «толмач», кто-нибудь помнит? «Dolmetscher», почти как по-славянски – толмач, один корень, по всей видимости.

Перевод текста или его толкование требуют, конечно, особого дара, особого таланта (не каждый же может толковать, не каждый же может переводить). Этот особый дар апостол Павел причисляет к дарам Святого Духа, если он используется в Церкви для духовных целей. И если исследование текста – филологическое, историческое, критическое и так далее – является все-таки научным занятием, то перевод (или толкование) – это боговдохновенное искусство. Это искусство! И требует определенного вдохновения от Духа Святого, как всякое искусство требует вдохновения.

Поэтому сколько людей, сколько языков – столько и переводов. Сколько исторических эпох, столько и переводов. Одно дело объяснить текст человеку V века нашей эры, другое дело – человеку Средних веков, третье – человеку в эпоху Возрождения или в XIX веке. Или, наконец, в XXI веке. Ведь один и тот же текст может объяснять по-разному разным людям, на разном уровне его культуры, его знаний и, в общем, его языка.

Поэтому невозможно сказать, «как Церковь толкует то или иное место». Да как толкует? Столькими способами толкует, сколько существует условий для толкования. Сколько языков – столько и толкований, сколько эпох – столько и толкований, сколько церковных обществ – столько и толкований. Лишь бы эти толкования не противоречили тому основному смыслу, который несет тот или иной текст. Понятно, да? Вот смысл желательно донести. Он не всегда доносится, потому что не всегда осознается, но, тем не менее, очень желательно, чтобы толкование не противоречило основному смыслу, той вести, которую несет тот или иной текст.

А что касается того, «как Церковь толкует», то приведу просто несколько примеров, которые покажут многообразие толкований. Откроем Евангелие, буквально первую страницу Нового Завета – Евангелие от Матфея. Когда рождается Иисус Христос (об этом говорится во 2 главе Евангелия от Матфея), то за Вифлеемской звездой в Иудею приходят с Востока волхвы. И спрашивают: «А где должен родиться Царь Иудейский?» И потом эти волхвы приходят, ведомые звездой, в Вифлеем и поклоняются Младенцу Иисусу, приносят ему свои дары. Такая простая история, почти фольклорный характер носит. Сейчас прочитаю это место: «Войдя в дом, они увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну. И, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою» (Мф. 2:11,12). Вот такая простая история, как они пришли, пали и поклонились, принесли свои дары – золото, ладан и смирну – и отошли в свою страну.

Если мы проследим этот простой, кажется, абсолютно понятный текст, мы можем задаться вопросом: а какой смысл в этом тексте? Какой основной смысл? Какую весть евангельскую, а, следовательно, спасительную, важную для спасения, для христианства, весть несет этот, казалось бы, простой, почти в сказочной форме изображенный текст. И ответ наш будет достаточно прост.

Во-первых, вспомним, откуда пришли эти самые волхвы. С Востока. То, что по-русски звучит как «волхвы», славянское слово, то в подлиннике, греческом подлиннике (вы знаете, что Евангелие написано на греческом языке) звучит как «маги». Магами в то время называли ученых-астрологов из Месопотамии, то есть из того места, где сейчас расположен Ирак, так называемая в древние времена Халдея. И вот они, наблюдая звезды, увидели эту звезду, и приходят.

Кто они такие были? Они были ученые язычники. Вспомните, что Ирод и его окружение противятся Младенцу, Ирод хочет убить Его. И мудрецы, которых он собирает вокруг себя, ему подсказывают, где родился Младенец, чтобы Ирод в конце концов послал туда своих убийц: «В Вифлееме». То есть все «высшие слои» израильского общества против своего Спасителя и Мессии – такой замысел у евангелиста Матфея. А вот язычники, чужие люди, даже не верующие в Бога, пришли поклониться. «Свои» отвергают, а язычники приходят. Здесь уже заложен смысл универсальности христианства. Христианство преодолевает национальные иудейские границы и выходит на вселенские просторы, к язычникам. Обращаются к Богу все народы, приходят поклониться Христу вот эти люди с Востока.

Сколько их, нам Евангелие не сообщает. Просто какие-то волхвы с Востока. И они приносят дары Младенцу. При этом евангелист использует не цитату, но намеки на пророка Исаию, шестидесятую главу, где говорится о том, что «придут народы к свету твоему, и цари – к восходящему над тобою сиянию…принесут золото и ладан и возвестят славу Господа» (Ис. 60:3,6). И здесь все это повторяется. И несколько других мест есть в Священном Писании Ветхого Завета, где говорится о том, как язычники принесут к Сиону свои дары. В согласии с литературными особенностями изложения евангелист Матфей использует эти древние пророческие образы как канон для изображения того, что происходит сейчас.

Надо сказать, что в евангельских повествованиях очень большую роль играют канонические изображения, так сказать «иконные» изображения. Ведь и мы очень часто прибегаем в нашей, даже повседневной, речи к канонам, то есть к каким-то образцам из прошлого, известным всем. Например, указываете на какого-то молодого человека, который очень образован, очень умен, грамотен, прямо вундеркинд, и говорите: «Это же настоящий Эйнштейн!» Понятно, что он не Эйнштейн, но Эйнштейн взят вами в качестве канона, в качестве образца, известного всем, и вы используете этот образец для описания этого молодого человека.

Вот этот способ изображения по канону (посмотрите на наши иконы, они все каноничны), способ изображения, литературного или живописного, по канону был особенно характерен для древней литературы. Здесь евангелист Матфей тоже использует канон, взятый из уже всем известного текста – из пророка Исаии, чтобы описать вот это восторженное поклонение язычников и принесение даров: золота, ладана и смирны. То есть основной евангельский и спасительный, важный именно для Евангелия, для вести о спасении смысл данного текста состоит в том, что язычники, весь мир поклоняются или поклонятся Господу Иисусу Христу. Дары здесь играют орнаментальную роль, как просто украшение в изображении, как подчеркивание всего этого. Но в истории толкования, церковного толкования вот этого простого, казалось бы, текста, мы находим удивительные вещи. Я себе их выписал.

Вы знаете, конечно, что золото – это драгоценный металл, ладан – это драгоценная смола для курения, смирна (или миро) – это драгоценный масляный состав, которым помазывали умерших при бальзамировании. Все это было очень дорогое. И вот мы находим так называемые христологические толкования этого места у святого Иринея Лионского и у великого учителя Древней Церкви – Оригена. Говорили, что золото указывает на Царя (золото подносится Иисусу как Царю). Ладан используется во время богослужения, во время молитвы Богу. Ладан таком образом указывает на то, что это Бог (Иисус есть Бог). А смирна, которой помазывали мертвецов, трупы для бальзамирования, указывает на крестную смерть Иисуса Христа по человечеству. Вот такое удивительное, очень возвышенное до богословских высот толкование.

Конечно, Матфей вряд ли думал об этом, когда писал свое Евангелие. Но всякий евангельский текст, помимо своего непосредственного внешнего содержания, конечно, очень глубинен, всякий текст может возвышаться, и мы в нем находим все новые и новые грани, которые отражаются в Церкви. Вот, при определенных условиях, для определенной публики, было важно именно истолковать. Когда? А вот тогда, когда жил святой Ириней Лионский, жил Ориген, то есть это начало христианской эры, первые века, когда устанавливался догмат о богочеловечестве Иисуса Христа. Поэтому и проявляется это в толковании, что он и Бог (ладан), и человек (смирна), который умирает.

Впоследствии уже эта тема богочеловечества перестала быть актуальной в истории Церкви, потому что это был уже догмат (Халкидонский догмат IV Вселенского Собора), и все христиане верили, что Иисус и Бог, и человек. И появляются, уже ближе к Средним векам, так называемые «увещательные» толкования, носящие нравственный характер. Начинаются они в раннем средневековье. Например, Евфимий Зигабен, знаменитый толкователь Евангелий, говорит от том, что золото – это благие дела, ладан – это молитва, а смирна – это умервщление плоти. И то, и другое, и третье характеризуют праведную жизнь христианина. Или святой Григорий Великий говорит о том, что золото – это мудрость, ладан – это молитва (то же самое), и смирна –   умервщление плоти.

А вот немецкая Реформация, Мартин Лютер. Как он толкует эти три дара? Он говорит, что это вера, надежда и любовь. И пишет: «Эти дары может принести Христу каждый, бедный – не меньше, чем богатый». Хорошее толкование? Хорошее для его времени, такое вот нравственное толкование! Бывают очень трогательные толкования, ну, например, в Западной Церкви у Фомы Аквинского, а также у Эразма Роттердамского золото указывает на бедность родителей Иисуса, поэтому им золото принесли. Освежающие и ароматизирующие воздух благовония – на духоту в яслях. А смирна (которая, кстати, использовалась в медицине) дается ради здоровья Младенца. Это толкование, естественно, для простонародья.

То есть мы видим, что один и тот же текст может подвергаться самым разным толкованиям, и невозможно сказать, «как Церковь толкует». А вот и так, и так, и так – зависит от ситуации, от того, кто толкует и кому толкует, потому что всегда можно увидеть различные грани в одном и том же тексте. Хотя во всех этих трех толкованиях немножечко забывается изначальное и самое высокое евангельское толкование о том, что весь мир поклоняется, язычники приходят и поклоняются Иисусу как Богу. Именно как Богу, потому что они пришли и, пав, поклонились ему. Пав! Падали только перед Богом.

Или вот, например, тут же в этой же истории, во второй главе, рассказывается об избиении вифлеемских младенцев. Помните эту историю? Ирод разузнал у волхвов, когда появилась звезда (они ему сказали, что два года, как появилась), значит, Младенцу, как минимум, два года. И он велел избить всех младенцев в Вифлееме. Вот что он сделал: «…и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, – по времени, которое выведал от волхвов. Тогда сбылось реченное через пророка Иеремию, который говорит: «Глас в Раме слышен, плач, и рыдание, и вопль великий: Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» (Мф. 2:15-18).

Немножко непонятно, почему здесь эта цитата из Иеремии, и вообще: что же, какой же смысл? Непосредственный исторический смысл понятен: Ирод ревнует, боится потери своей власти, поэтому рождение нового Царя ничего хорошего ему не сулит, и, не зная, Кто это именно, он велит избить всех младенцев на всякий случай.

Но это слишком поверхностно. А какая евангельская цель за всем этим стояла? Да та же примерно, что и за историей с волхвами. Ведь речь здесь о чем идет?  О том, что царь Израиля, Ирод – не истинный царь иудейский. Истинный Царь Иудейский – тот Младенец, который родился в Вифлееме. А почему это не истинный иудейский царь? Да потому, что он повелел убить детей иудейских, детей Израиля. Вот и Рахиль, как одна из праматерей Израиля, плачет о своих потомках, об Израиле. Подлый царь Ирод – ненастоящий царь, потому что он убивает Израиль, убивает иудейских младенцев.

Но читателей с давних пор начал занимать такой вопрос: а как объяснить страдания невинных младенцев? Здесь вставал вопрос о теодицее, об оправдании Бога: как Бог мог допустить, что невинные младенцы умирают взамен (вроде бы) Иисуса Христа?

Надо сказать, что евангелист Матфей на этом вопросе не останавливается и нам ничего не объясняет, но в Церкви появилось стремление каким-то образом растолковать и этот факт. Указывалось сначала, что вот такой Ирод подлый. Ведь Иосиф Флавий, большой иудейский историк, в своей «Иудейской войне» пишет о страшной смерти Ирода: мол, эта страшная смерть была наказанием за это злодеяние, совершенное им в Вифлееме.

Но потом появляются толкования, например, св. Иоанна Златоуста (одного из крупнейших толкователей Евангелия от Матфея). Нам это толкование может показаться странным. Он довольно много пишет об истории избиения вифлеемских младенцев, но, в целом, его оправдание Бога (теодицея) сводится к тому, что, как он пишет, Бог предвидит, что из этих младенцев всё равно ничего хорошего не получилось бы, ибо не бывает невинных страданий. Нам это толкование может показаться немножко жестоким, правда? И действительно: все остальные толкователи не согласны со святым Златоустом и этого не повторяют. И для них эти младенцы действительно невинны, и сейчас, и в предвидении. Они умерли за Христа, и «это лучше, чем жить в грехах», – пишет, например, святой Лев Великий.

Вслед за тем вифлеемские младенцы признаются мучениками и образцом всех последующих мучеников. А «их младенчество, их малость указывают на их смирение, на смирение мучеников», – говорит Киприан Карфагенский.

Со временем уже определяется даже число этих младенцев, их появляется 14000 в Средние века. Вы можете представить себе Вифлеем, в котором было всего-то там несколько семей, а тут уже 14000! В Средние века уже пытаются, конечно, преувеличить все эти события: 14000 мучеников-младенцев, от Ирода в Вифлееме избиеннных. День памяти их празднуется сразу после Рождества.

Вот такие толкования появляются тоже. Мы видим, что все они зависят от состояния аудитории, которой толкуются, и от состояния толкователя.

И так с каждым евангельским текстом.

Существует множество самых разных толкований, поэтому невозможно сказать, «как Церковь толкует то или иное место». Не существует такого единого канонического толкования.

И ясно, что если, согласно апостолу Павлу, толкование (герменея, перевод) является даром Святого Духа, то Святой Дух дышит, где хочет. Он сам свободен и дает человеку свободу. Об этом мы в прошлый раз с вами говорили.  Вселяется в человека Дух Божий, дает ему ощущение внутренней свободы, поэтому и переводчику (толкователю) Бог оставляет достаточное поле свободы для толкования.

А сейчас я хочу перейти к вопросу о том, как соотносятся толкование и, собственно, основной смысл текста. Далеко не всегда они совпадают. Мы это видели уже на простейшем примере даров, приносимых Младенцу.

Предлагаю Вашему вниманию текст (в общем, вам очень хорошо известный) – это Матфей, одиннадцатая глава, с 28 стиха до 30. Те, кто слышал мои лекции раньше, может быть, помнят, что я часто прибегаю к этому примеру. Он очень яркий.

Иисус Христос, обращается к окружающим Его людям (а за ним шли ведь толпы всегда, Он часто убегал от них, чтобы хотя бы помолиться в одиночестве). Ну вот: окружает Его толпа и учеников, и просто иудеев, которые за ним шли, и Он им говорит следующее: «Придите ко мне все труждающиеся и обременённые, и я успокою вас» (по-славянски: «И Аз упокою вы»).  «Возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко». Вот такие слова произнес Иисус Христос, и нам кажется, что здесь каждое слово понятно. Но мы читаем, разумеется, уже толкование, потому что толкование есть перевод. А здесь даже двойной или тройной перевод, ведь Иисус Христос говорил по-арамейски, естественно, на своём родном языке. На том языке, на котором его понимали. Но, по преданию, это устное арамейское предание было переведено затем на греческий язык, и уже Евангелие от Матфея дается нам на греческом языке.

Кстати, это интересный факт, что слова родоначальника нашей религии – Христа – дошли до нас только в переводе. Лишь только несколько отдельных слов мы знаем, как бы произнесенных Им на родном языке. Ну, помните, «талифа, куми» – «девица, встань» (Мк. 5:41) там Он говорит, «еффафа» – несколько, несколько отдельных слов, которые доносят до нас евангелисты. А так мы все Его изречения, притчи, рассказы о Нём и так далее – всё мы знаем только в переводе. Это удивительный факт.

Так вот, посмотрите: здесь каждое слово понятно в нашем в русском переводе, в нашем русском толкование с греческого уже. То есть мы читаем перевод перевода слов Иисуса Христа. Не Его слова, а перевод перевода, толкование толкования. Двойное толкование, до нас дошло только такое. Конечно, кто читает по-гречески, кто изучает греческий язык, тот не толкование толкования знает, а просто толкование, единократное.  И здесь в греческом, и в русском языке всё понятно: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные». Казалось бы, всё ясно. Все мы труждаемся, все мы обременены домашними или общественными заботами, здоровьем своим и так далее. Тут и понимать-то, казалось бы, ничего: «Придите ко Мне вы, все несчастные, и Я вас успокою» – «Аз упокою вы». Отрет слезы с наших лиц; кто горюет, тот успокоится.

И проповеди на эту тему обычно очень простые. Просты и хороши. Это призыв идти в Церковь. Вот люди в миру: они много страдают, трудятся, обременены всякими заботами, суетой. А когда они приходят в Божий храм, на Божественное богослужение, особенно на Литургию, то как бы заботы все сбрасываются с их души. Им становится легко: «Найдете покой душам вашим» (Мф.11:29).

Всё просто, казалось бы. И мы видим такие же изображения на иконах, особенно на живописных таких квазиреалистических полотнах, которые изображают нам Иисуса Христа, как Он, такой красивый весь, светящийся, сидит где-нибудь или стоит, а к Нему приходят различные хромые, слепые, несчастные, с заводов, с полей, с фабрик. А Он на кого ручку положит на головку, кому слезки утрет, на кого с улыбкой посмотрит – и всем легко и просто становится.

Казалось бы, всё так сентиментально, хорошо, красиво и празднично. На самом деле, если мы вглядимся в этот текст серьезно, то мы не увидим здесь ничего того, о чём проповедуется обычно с кафедры, и ничего того, что мы поверхностным взглядом вычитываем из нашего «толкования толкований». А для этого что надо сделать? А надо посмотреть на этот текст критическими глазами. То есть научно-методологически.

Ну, во-первых, задаться вопросом: а на каком языке говорил Иисус Христос? – На арамейском. А попробуем-ка перевести всё это… Для современных филологов это задача хотя и трудная, но не из неразрешимых, потому что перевести всё это на язык, на тот язык, на котором говорил Иисус Христос, с греческого языка (то есть с языка Евангелия) на арамейский язык возможно. Отчасти мы можем это делать с определенной степенью точности, потому что у нас существует много древних переводов с арамейского на греческий. Мы можем составить обратный словарь.

Если мы это сделаем, то мы увидим за этим текстом удивительную вещь. И для ученого-библеиста второй вопрос (помимо первого: «А как это звучало по-арамейски?»), второй вопрос, который он себе задает, следующий: «А почему этот текст так странно выделяется среди всех других текстов Нового Завета, среди всех других речей Иисуса Христа?» Ведь обычно Иисус Христос говорит вещи, удивительно богословски насыщенные, удивительно глубокие именно в богословском отношении. Будь то даже простые притчи, они всегда очень глубоки в богословском смысле. А здесь такая сентиментальность: вот идите ко Мне, и Я вас успокою, прижму, так сказать, к своему сердцу, и вам будет легко. Вот это, казалось бы, единственное место во всех Евангелиях, где сентиментальность закрывает обычную богословскую глубину. Это вопрос для экзегета, то есть учёного, который изучает евангельский текст.

Так вот, когда мы переведем это на язык Иисуса Христа, мы открываем следующее. Во-первых, «придите ко Мне, труждающиеся и обремененные». В Израиле того времени, когда жил Иисус Христос, существовала вполне определённая религиозная терминология, религиозный язык. (Как и у нас существуют религиозный язык. Вот я говорю, употребляю массу слов и терминов, которые человеку мирскому часто бывают и непонятны). Итак, религиозная терминология, религиозный язык. Израиль, иудеи, которые шли толпами за Иоанном Крестителем, за другими пророками и за Иисусом Христом, шли не для того, чтобы получить простое утешение. Они шли из духовной жажды. Это была жажда религиозная, духовная. Они шли услышать голос великого пророка, а вовсе не утешительные слова.

И трудно себе представить, чтобы за Иисусом Христом (а Его всегда окружали большие толпы; но, наверное, Он ходил быстро, и за Ним они шли тоже быстро), шли хромые какие-то там, на костылях. Скорее всего, это были простые, нормальные иудейские люди. Мужчины чаще всего. Такие, какие шли к Иоанну Крестителю, шли и за Иисусом Христом. То есть толпа обычных иудеев, но религиозно жаждущих, желавших услышать пророческое слово. Это не слепые, хромые, а нормальные люди, здоровые.

И они его слышали. У них существовал религиозный язык. Все жаждали спасения. Чего жаждал иудей того времени? Прихода Мессии, спасения ­­− вот чего он жаждал, этого искал. А как спастись? Об этом мы с вами в прошлый раз говорили: для иудея спасение заключалось в исполнении закона Моисея. Вот если ты исполнишь заповеди, то Бог тебя спасёт. Ты будешь спасён. Но как исполнить эти заповеди? Это же трудно! Это же трудно, это почти невозможно для человека! А не исполнишь – смертью умрешь и всё твое потомство.

Так вот это стремление исполнить закон, исполнить заповеди Моисея обозначалось определенными словами. Говорилось: «Я хочу спасения». «Ах, ты хочешь спасения? Тогда иди к Моисею и возьми на себя иго, или бремя, заповедей. Трудись над заповедями Моисея, трудись над своим спасением. Это трудное дело!» И вот эти «труждающиеся» – это не те люди, которые трудятся на полях и на заводах. Это те, которые трудятся над своим спасением, или несут на себе бремя Моисеева закона, или тащат иго Моисеевых заповедей. «Труждающиеся» – это ищущие спасения. Это не те, которые трудятся (вот как люди с улицы, там все трудятся). Это не в земном смысле, а именно в религиозном смысле труждающиеся. «Обремененные» − это те, которые несут бремя заповедей, то есть опять же трудятся над своим спасением. Вот к ним обращено слово. Ветхий завет им говорил: «Идите к Моисею». А Иисус говорит: «Идите ко Мне». Вы, кто ищете спасения, то есть «труждающиеся и обремененные». Не к Моисею, не к Закону, а ко Мне идите.

Это вызывало, конечно, удивление. Ушки на макушке сразу: «Как? А какое право он имеет? А кто ты такой? Ну, понятно, Моисей – это великий спаситель Израиля, Божественный закон ему был вручен, и через него мы все идём к Моисею. А ты кто такой? Какое право ты имеешь так говорить?» Это же немедленно возникал такой вопрос, и подобные речи Иисуса Христа, в конце концов, привели Его на крест. Это мы прекрасно понимаем.

И Иисус здесь объясняет, почему. Он говорит: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». По-славянски «Аз упокою вы». Для нас «успокоить» – это погладить по головке, сказать: «Успокойся, дорогой, успокойся!», утереть слезки. Ничего подобного здесь нет. Если опять же вы переведёте слово «покой» на еврейский, арамейский язык… Как будет «покой» по-еврейски? «Шаббат», суббота. Речь идёт о даровании субботы человеку, Божественной субботы. Помните: шесть дней Бог творил мир, а на седьмой день – покой, суббота, шаббат. Еврейское слово, которое по-русски значит «покой». «И Бог упокоился от дел своих».

Вот войти в этот Божественный покой – это было то же самое, что обрести вечное блаженство или вечную Божественную субботу. «Упокоить» – значит даровать вечное блаженство. Это не «успокоить» в сентиментальном смысле, а в религиозном смысле – даровать вечную жизнь, «осубботствовать» человека.

Так вот, Божественную субботу обещал людям закон, но дать не мог. Моисей! Но не мог дать. Иисус говорит: «Идите ко Мне, это Я дам вам субботу. Я введу вас в Божественный покой, или блаженство». «Но кто же ты такой, что претендуешь на это?» И тут Иисус Христос объясняет: «Возьмите иго Моё на себя». «Брать на себя бремя закона» (или «иго закона») − это технические термины религиозного языка того времени. Иисус говорит: «Не закон как иго возьмите на себя, а Меня как иго, Меня как бремя возьмите на себя». У них было выражение «взять на себя бремя закона», «быть обремененным законом» или «взять на себя иго закона», то есть упряжку такую, иго. А Иисус же говорит: «Нет, вот возьмите Меня как иго, возьмите Меня как бремя».

«Ну, а чем же ты отличаешься от закона?» Иисус отвечает дальше уже в тридцатом стихе: «Ибо иго Мое благо» (Мф.11:30). Или «Я, как иго, благ». Это в нашем переводе. В подлиннике стоит не «благой». «Благой» – значит «добрый», «хороший». Там стоит немножко другое слово. Не буду вам говорить, как по-гречески, но по-русски оно переводится как «удобное», «удобоносимое». Помните, в одном месте Иисус Христос говорит своему окружению, что фарисеи возлагают на людей «бремена неудобоносимые» (Лк. 11: 46), то есть заповеди, которые трудно исполнить. «Бремя» – это заповедь (мы с вами уже говорили). Возлагают «бремена неудобоносимые». А здесь он говорит: «А Я  – удобоносимый, удобен». В каком смысле? Да в том смысле, в каком и апостол Павел противопоставляет закон благодати. Ведь закон есть что-то такое обязательное и неизменное для всех. У римлян была такая поговорка: «Суров закон, но закон». То есть и для тебя закон, и для тебя закон, для всех для нас закон одинаков. Нравится тебе или не нравится, ты обязан его выполнять. И если представить себе закон как иго, как хомут какой, то этот хомут для всех одинаков. Закон ведь одинаков для всех! Для одного он будет в пору, а другому он будет набивать синяки, потому что он большой, а у тебя шея тонкая. А третьему он будет натирать мозоли, потому что он вот такой, а у тебя шея толстая. То есть кому-то удобен, кому-то неудобен.

А Иисус противопоставляет этот каменный закон, суровый каменный закон, личной человеческой воле. Ведь он говорит: «Не этот каменный хомут возьмите на себя, а Меня, живого человека, Богочеловека, с Моей живой человеческой волей!»  Закон выражает единую волю, для всех неизменную, а когда общается человек с другим человеком, то это общение живое, а не каменное. Ведь Христос говорит: «Я каждому буду удобоносим. На тонкую шею Я сожмусь, на толстую – Я раздвинусь, но каждому Я подойду, ибо у Меня живая Богочеловеческая воля». Живая воля!

Ведь человек относится к другому человеку, к разным людям по-разному. Это закон одинаков для всех. А если человек живой, тем более – любящий человек, уважающий своего собеседника, он к одному будет относиться так, а к другому немножко иначе. К каждому найдет свой подход. Это только очень неумный и глупый человек говорит о том, что он «для всех одинаково себя ведет, со всеми одинаков, правду-матку всем в глаза режет». Ну, это глупый человек, не любящий других людей. А человек умный всегда будет учитывать своего собеседника.

То есть в данном тексте мы видим смену религиозных парадигм. Религия закона (мы об этом с вами прошлый раз говорили) сменяется религией Богочеловеческой живой свободной личности. Этот текст, такой простой с первого взгляда, на самом деле один из самых глубоких богословских евангельских текстов. Нам-то он кажется сентиментальным, а он на самом деле очень глубокий богословский текст. И он представляет собой как бы ту водоразделительную черту между разными религиями: религией закона и религией христианства, религией Богочеловеческой.

Но наше толкование, наш перевод, от нас, увы, скрывает это. Хотя ведь невозможно сказать, что бытующие толкования, довольно поверхностные, сентиментальные толкования, были какие-то плохие. Ничего плохого в них нет! Если проповедник говорят: «Ну вот, видите, как Христос говорит, вот идите в Церковь, только в Церкви вы найдете утешение вашим земным скорбям» и так далее, в этом же ничего плохого нет. Это хорошо. Но не слишком глубоко.

На самом деле текст гораздо глубже. А ради того, чтобы узнать его основной смысл, его весть, религиозную весть, для этого надо было проделать вот такую работу, которую мы с вами проделали. И вот такая работа над текстом, над текстом как материей, называется «экзегеза».

Вот эта работа, экзегетический процесс работы с текстом, носит более научный характер. Но всякая наука, конечно, не может претендовать на стопроцентную точность, но всегда стремится к этому. И вот библеистика (как наука, которая имеет экзегезу одной из своих сторон) тоже стремится к научной точности.

Результатами экзегетической работы (вот такой работы филологической, исторической с текстом) являются хорошие, достойные комментарии к библейскому тексту. Комментарий к тексту претендует на научную точность. Претендует. Не обязательно он будет точен, но претендует на научную точность. И мы должны с некой осторожностью относиться к оценке: «А какой это комментарий – православный? Или лютеранский? Или католический?» Если это серьезная наука, то она не может быть православной, католической либо протестантской. Как физика не может быть протестантской или католической, так же и экзегеза тоже не может быть той или другой, иметь конфессиональную окраску. Не должна иметь, во всяком случае.

А вот когда мы говорим о герменевтике, о толковании, объяснении той или иной публике, то объяснение, толкование всегда может, а чаще всего и должно иметь ту или иную конфессиональному окраску. Либо окраску данного времени, данной культуры, данного языка, данной Церкви. Тут уже мы можем и должны говорить о православных толкованиях, о католических толкованиях, о протестантских и так далее. Как я уже говорил, толкований может быть множество. Текст-то всегда один. И смысл его всегда один − основной смысл. Но он открывает себя разным людям в разных ситуациях с разных сторон. Поэтому толкований много. Толкование – это искусство! А экзегеза – это наука.

Если данный текст, например, очень прост, и, в общем-то, обычное толкование его (если даже и не слишком точное, сентиментальное толкование) ничего дурного в себе не несет, то иногда бывают такие ситуации, когда толкование при недостаточной экзегетический работе приводит к очень серьезным последствиям, не всегда благоприятным для Церкви. Ну, во всяком случае, сомнительным.

Приведу такой случай. Возьмем послание к Галатам, самый конец. Тоже известное место. Апостол Павел пишет послание Галатам, и оно довольно короткое − пять (с небольшим) глав. И послание это удивительное, конечно. Оно заложило основы христианского богословия, христианской догматики. Послание, в котором расставлены точки над «i». В котором христианство выделено как совершенно особенная религия, принципиально отличная от иудейства, от язычества. Послание, без которого не было бы нашего догматического учения и учения о спасении, учения о вере.

Галаты, которым пишет апостол Павел, из-за иудейских агитаторов переходят от христианства обратно в иудаизм: начинают обрезываться, исполнять иудейские предписания, правила, законы. Павел страшно возмущён. Ему кажется, что вся его работа пошла насмарку. Он так много трудился, чтобы возвестить Галатам Христа и спасение во Христе. И он пишет это послание, полное страстных возмущений и в то же время глубокой любви к этим людям, которых он снова пытается обратить ко Христу. И завершает это послание довольно длинным пассажем. В конце пишет следующее (последнее предложение текста): «Впрочем, никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем» (Гал.6:17). Это вот перед подписью последнее предложение. Не совсем понятно: «Никто не отягощай меня… (чем «отягощай»?), ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем».

В Средние века это понималось как раны. «Язвы Господа Иисуса»… Имеются в виду, наверное, Его раны от гвоздей на кресте, от тернового венца. И средневековым толковникам казалось, что апостол Павел из сострадания Господу Иисусу Христу имеет такие раны. Может быть, апостол Павел имел в виду свое болезненное состояние как раны во Христе, может быть, и так. Так толковалось. А что такое «не отягощай меня»? Не совсем понятно…

А теперь обратимся к подлинному греческому тексту и посмотрим, что значит «не отягощай меня». Там стоит тот же самый глагол, который мы только что разбирали в Евангелии от Матфея: «обремененный», «обременять». В некоторых местах это переводится «отягощать», в некоторых «обременять». Тягота или бремя – одно и то же по-гречески: «βάρος».

Так вот, под бременем, «обременением» апостол Павел понимает здесь то же самое, что Иисус Христос в своей речи: это бремя закона, бремя заповедей. Ведь о чём он пишет Галатам? О том, что они отреклись от Христа и от Его благодати и снова на себя «напялили» иго закона, снова на себя взвалили бремена заповедей Моисеевых. И вообще заповедей ветхозаветных. А здесь он пишет: «А я отказываюсь от всякого этого бремени, от всех этих заповедей, никто не возлагай на меня никаких бремён, никаких тяжестей закона».  Почему? Потому что «…я, – дальше пишет он, – ношу язвы Господа Иисуса на теле моем».

Слово «язвы» не означает раны от гвоздей. Вот в другом месте Нового Завета, где говорится о гвоздевых язвах, гвоздевых ранах Иисуса Христа, употребляется совсем другое слово. Я не буду вам говорить, вы греческого всё равно не знаете. Здесь же употреблено слово «стигматы» (греч. Στίγματος).

Напомню вам, что в двенадцатом веке святой Франциск Ассизский, великий католический святой (он нищий был, очень молитвенный человек), однажды молился, по преданию, и так сострадал внутренне Христу, и думал об этих гвоздевых ранах – язвах (как у нас переведено), что когда он молился, то у него открылись вот здесь (показывает) эти самые стигматы на руках! И из них стала брызгать кровь. И если вы рассмотрите средневековые, четырнадцатого века, скажем, итальянские фрески с изображением святого Франциска, то вы увидите, как он стоит на коленях, весь такой лучезарный, и поднял руки к небу. И на небе – воображаемый Крест, Распятие, и из ран Иисуса Христа как бы вонзаются лучи в ладони молящегося Франциска. И оттуда капает кровь (и из ребер) на траву, и там расцветают всякие лилии, незабудки…

С тех пор вот этот процесс «стигматизации» приобрёл в Католической Церкви едва ли не массовое явление. Ну, конечно, не массовое, но мы знаем уже около 1000 примеров. Примерно 800 стигматиков зафиксировано в Католической Церкви до сегодняшнего дня. То есть люди, которые входили в такое состояние молитвенного транса, такое глубокое, что у них открывались раны, действительные раны, которые кровоточили. Эти раны называются, благодаря этому тексту, стигматы. Из них около полутысячи признаны католическими святыми. В Православной Церкви как-то вот этого никогда не случалось. Только там, благодаря вот этому примеру святого Франциска.

Опора была на этот текст апостола Павла. Именно этим объяснялось. Вот как у апостола Павла открывались стигматы. Но при этом забывалось, что же такое стигма. Стигма вовсе не означает «язва», вовсе не означает «рана». «Стигма» − греческое слово, которое однозначно и только употреблялось, как «печать», как «клеймо». Клеймо, стигмы ставили на скот. Ну, знаете, тавро ставили, печать хозяина выжигалась. Затем на рабов. Вот когда покупался раб, то ему на плечо ставили печать. Какую-то татуировку или печать выжигали. Вензель какой-то хозяина. Это называлось «стигма». Если раб был беглым, то ему ставили на лоб, чтобы уже никогда больше не убегал, эту самую стигму. Стигмы ставили на сосуды какие-то. Вот горшок или амфора какая-то произведена, и на донышке (как у нас сейчас, переверните чашечку или тарелочку − всегда там стоит печать предприятия-производителя), это стигма. Так же и в древности было. Или вот переправлялись из Причерноморья, скажем, в Рим мешки с зерном. На этом мешке обязательно ставили или сургучную, или чернильную печать. Это стигма того, кто произвел.

То есть стигма – это печать, или клеймо, которое свидетельствует о принадлежности, рабстве. И когда Павел пишет, что «на мне стигмы Господа Иисуса», это значит «я раб Иисуса Христа. Я никому не буду подчиняться, никаким законам. Никто не обременяй меня этими законами и заповедями. Ибо я раб Иисуса Христа», а раб не имеет право служить другим господам. Исполняет только волю своего хозяина. Вот только об этом и пишет апостол Павел здесь.

И никаких здесь этих «ран» он не мыслит, ему даже в голову это не приходило, когда он это писал – то, что пришло в голову уже в Средние века. Вот такое толкование появилось благодаря этим молитвенным состояниям.

И что удивительно ещё здесь. Вот вдумайтесь: когда у святого Франциска открывались раны на ладонях (благодаря вот этому его глубокому молитвенному трансу), то он перед глазами имел изображение Распятия. На нем на ладонях изображаются гвозди, на ладошках, на Распятии. Так было начиная с 6-7 века, когда впервые появились изображения Распятия. Но в реальности если человека прибивали, подвергая этой страшной казни, ко кресту, никогда сюда, в ладонь, гвозди не забивали. Вы же понимаете, всегда забивали сюда (показывает). Не между фалангами, а в запястье, сюда, чтобы мучение продлить, чтобы удержать вес тела, иначе человек сорвётся.

Если вы смотрели фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы» (скандальный был фильм такой, интересный в то же время), то вы заметили, наверное, что Мэл Гибсон идет средним путем. С одной стороны, он пытается следовать археологической точности, с другой стороны − он хочет в своем фильме сделать все кадры зрительно осязаемым и понятными католикам, тем людям, которые привыкли уже к определенным изображениям, к традиции. Поэтому он и идёт таким средним путём: сначала Иисуса привязывают ко Кресту, чтобы Он не сорвался, а потом зачем-то ещё и пробивают Ему руки в ладонях.

Так вот никто так не делал. А у Франциска вот здесь (на ладонях) появились эти раны. То есть это не соответствовало исторической реальности. Не здесь должны были оказаться раны, а вот здесь (показывает). А почему у Франциска так? Да потому что, опять же, толкование Распятия, герменевтика, только уже не письменное, а живописное толкование, именно таким было. Впервые изображения Распятия появились где-то веке в седьмом, примерно.

А вспомним историю распятия. Распятие в Римской империи было запрещено тогда, когда христианство стало государственной религией. Распятие как казнь было запрещено. Это было при каком императоре? При Константине Великом, конечно. Именно тогда, когда Константин объявил христианство государственной религией (это было начало 4 века, первая половина). От 4 до 7 века прошло три почти столетия. И никто уже не помнил, как совершается распятие, как оно происходит. Потому что не было такой казни в империи, не было в видимом мире. Может, там, где-то было, на Востоке, в каком-нибудь Иране, но здесь-то в Европе не было ничего такого. И живописцы, когда изобразили Распятие, или скульпторы, они просто не знали уже, как это происходит. И вот первые изображения были такими. Уже даже палачей таких не было, которые помнили, как это происходит. Ну, так и пошло. То есть первые изображения были не совсем точные, а так и пошло. То есть изначально была неправильная экзегеза (то есть научное исследование Распятия), отсюда герменевтика (толкование) появилась не совсем точная, и так оно и пошло. Это удивительный случай.

Конечно, мы тоже не можем сказать, что это всё плохо, это неправильно – ни в коем случае, потому что это великое событие, и с Франциском которое случилось, и с другими стигматиками, духовное, которое мы просто не можем судить, осуждать тем более. Но не всё хорошее бывает достоверно точным.

Поэтому, когда мы беремся за то или иное толкование (а толкование есть всегда перевод, перевод не только лингвистический, не только с одного языка на другой, перевод-толкование), мы должны всегда сначала спросить себя: а хорошо ли я изучил то, что я толкую? Хорошо ли я понял основной смысл толкуемого? И, к сожалению, далеко не всегда мы в Церкви сталкиваемся с подлинным знанием текста. Люди берутся толковать, берутся объяснять другим, берутся проповедовать, берутся миссионерствовать, совершенно не зная еще, что же за текст они толкуют и что за текст они преподносят другим. Ещё благо, если они ничего плохого при этом не говорят и не делают. А иногда совершенно неправильно толкуют, не изучив текст. Вот герменевтика, герменевтика – это толкование.

Вы знаете, откуда происходит слово «герменевтика»? От глагола «херменео», что по-гречески значит «толковать» или «переводить». А сам глагол  «герменео» родственен имени одного греческого бога, который… Вы догадаетесь как называется? Гермес. Гермес, отсюда и «герменео», герменевтика.

Гермес был богом переводчиков. Ну, не совсем. Гермес – один из олимпийских богов. Вообще говоря, он был богом путей и дорог. И всегда на пересечении путей ставили столбики, которые назывались «гермы» в честь бога Гермеса. И около этих столбиков складывали жертвоприношения на перепутье. Где пути-дороги – там и торговля, торговые пути. Значит, бог Гермес… Как по латыни Гермес будет? Меркурий. Его изображают всегда легкокрылым: на сандалиях крылышки, на шапочке крылышки. Он летучий такой бог. Это бог торговцев. Поэтому у нас на Елисеевском магазине Гермес, стоит его статуя, на Бирже стоит статуя Гермеса (Пушкинский дом –  бывшая Биржа), и в Москве, в торговом центре, статуя Гермеса, и так далее, и так далее. Гермес – это бог торговли.

Где торговля и где пути, там, разумеется, и воры, и разбойники, грабители. Поэтому Гермес считался богом воров и грабителей. Ну, и где торговля, где надо переходить из страны в страну, там надо знать иностранные языки, разумеется, иначе какая торговля будет? Поэтому Гермес ещё и бог переводчиков. Бог дорог, торговцев, грабителей и переводчиков.

И он свои функции, во всяком случае, одну из этих функций с успехом выполнял на Олимпе. Вот когда Зевс, это главный олимпийский бог, посещал землю (а он частенько это делал), когда собирался на Землю по своим делам, то всегда брал с собой Гермеса. Потому что Зевс ведь умел говорить только громами и молниями, а по-человечески говорить не мог. Вот Гермес за него говорил, переводил его мысли, а ему переводил то, что люди говорят.

Этот интересный эпизод о Гермесе и Зевсе находится в книге Деяний Святых Апостолов. Сейчас почитаем. Книга Деяний. По-моему, 14 глава 8 стих и дальше. Апостол Павел и апостол Варнава из Антиохии осуществляли одно из своих миссионерских путешествий по югу Анатолии, то есть тех земель, которые сейчас мы называем Турцией. Там были разные римские провинции в том месте, в том числе провинция Ликаония. Появляются они в Ликаонии, там главный город Листра, и здесь, в книге Деяний, говорится следующее: «В Листре некоторый муж, не владевший ногами, сидел, будучи хром от чрева матери своей, и никогда не ходил. Он слушал говорившего Павла, который, взглянув на него и увидев, что он имеет веру для получения исцеления, сказал громким голосом: «Тебе говорю во имя Господа Иисуса Христа: встань на ноги твои прямо». И он тотчас вскочил и стал ходить. Народ же, увидев, что сделал Павел, возвысил свой голос, говоря по-ликаонски: «Боги в образе человеческом сошли к нам». И называли Варнаву Зевсом, а Павла Гермесом. По-славянски Ермием. Ермий, Ермолай (это Гермес). А почему? А потому что он, Павел, начальствовал в слове. Это такой несколько неудачный перевод, по-гречески «потому что он держал речь». Варнава помалкивал, Зевсу положено молчать, а Павел говорил. А «жрец идола Зевса, находившегося перед городом, приведя к воротам волов и принеся венки, хотел вместе с народом совершить жертвоприношение. Но апостолы Варнава и Павел, услышав об этом, разодрали свои одежды и, бросившись к народу, говорили: «Мужи, братья, что вы делаете? Да мы такие же простые люди, как и вы. Вовсе не боги» (Деян.14:13-15). И так далее.

Казалось бы, такая простая бытовая сценка. Но для учёного-библеиста за этой простой сценкой сразу возникает целый ряд вопросов. Первый вопрос: Почему Варнава молчал, почему Павел говорил? Почему их приняли за богов? Почему Павла назвали Гермесом, а почему Варнаву Зевсом? Затем: почему им решили принести жертвоприношение? Ведь они же исцеляли в других городах, но там никто не приносил жертвоприношения. Никто их не называл богами. Вот почему всё это?

И для того чтобы исследовать, почему, надо проделать большую филологическую работу. Вот библеисту, который занимается экзегезой (то есть дотошным исследованием текста, научным исследованием, критическим исследованием текста), всегда предстоит очень большая научная работа. В данном случае мы никогда бы не поняли этого места, (ну, поверхностно поняли бы, только как мы сейчас все понимаем), если бы мы не знали о том, что существовал такой римский поэт по имени Овидий. Может, вы слышали имя такое: Овидий Публий, Овидий Назон, который жил незадолго до Рождества Христова, при императоре Августе, и был сослан на смерть в Причерноморье. В те места, где сейчас Одесса. Там рядышком даже город такой, местечко такое – Овидиополь, по его имени назван. Там он и погиб.

Так вот, у Овидия есть большая поэма, которая называется «Метаморфозы» –«Превращения». Овидий собрал массу древнегреческих мифов и, сентиментально обработав их, представил в виде вот этой латинской поэмы, состоявшей из отдельных глав. Там много-много глав, которые изображают различные метаморфозы, превращения.

Что такое метаморфоза? Это превращение, изменение внешней формы при сохранении внутренней сущности. Ну, в биологии, предположим: яичко –гусеница – куколка – бабочка. Это называется «метаморфозы». Одна и та же генетическая сущность приобретает разные внешние формы. Это называется превращение. Или «преображение» по-славянски. Так вот, у Овидия описаны такие разные-разные превращения, взятые из греческих мифов.

Например, один мальчик так любил себя и не любил никого, что его боги наказали за это и превратили в цветочек, который называется нарцисс. Νάρκισσος, «наркиссос» по-гречески. Был мальчик – стал цветочек.

Другой был красивый мальчик, которого очень любил Аполлон, и во время спортивных состязаний ему попал в голову диск. И он умер, но боги сжалились, и этого мальчика оживили в виде цветочка, который называется гиацинт. Иакинф по-славянски. Υάκινθος по-гречески.

Или, например, некая лесная нимфа, богиня, мелкая богиня лесная, которая бежала по лесу, а за ней несся воспаленный сатир. И хотел с этой нимфой сделать очень что-то дурное. Но боги сжалились над ней и уже перед самым носом у сатира превратили ее в цветущий куст. Нимфу звали Сиринс. Цветущий куст как называется? Сирень. Вот слово «сирень» по имени этой нимфы. И так далее, масса таких превращений.

В том числе следующее превращение. Однажды Зевс сошел с Олимпа по каким-то своим делам и под видом странника, нищего, прихватив с собой переводчика Гермеса, отправился на юг Малой Азии – вот в эту самую страну. И явился в этот самый город. Но злые, жадные жители этого города захлопнули ворота перед носом этих странников, не пустили их в город, этих оборванцев, оставили за воротами. Не накормили, не пустили. Несолоно хлебавши боги в образе нищих пошли прочь от этого города и рядом с городскими стенами нашли маленькую хижину бедных людей. В хижине жили двое старичков, Филемон и Бавкида. Если вы читали Фауста, там, помните, в самом конце появляются они. Так вот, Филемон и Бавкида были бедными людьми, а бедные часто бедным сочувствуют. Они приняли этих странников, накормили их, напоили, спать уложили.

Когда утром проснулись Зевс и Гермес, они вышли, и Зевс наслал на этот город Листра страшный потоп, который снес этот город, уничтожил всех его жителей. А дальше произошло превращение. Хижина Филемона и Бавкиды вдруг, по мановению ока, превратилась в прекрасный храм Зевса. А эти два старичка – в жрецов этого храма. А когда они умерли, то они превратились в два дивных кипариса при входе в этот храм. Этот храм и эти кипарисы показывали путешественникам и туристам ещё во времена Святого Иоанна Златоуста.

Вот именно из этого храма Зевса жрец и приносит вола, чтобы принести его в жертву. Теперь листряне боятся уже: а мало ли снова это случится и снова они все погибнут? Тем более, они видят, что такие дивные люди, которые, наверное, боги.

А Павел-то говорил, а Варнава-то молчал. Наверное, Варнава был здоровый такой мужик, бородатый, может быть, как Зевс. А Павел… Само слова «Павел» что говорит нам? «Паулюс»? Крошечка, малышка. Ведь это же не имя, это же прозвище: Паулюс, Павел – это латинское прозвище. Малышка, крошка. Он был маленького роста, как Гермес, он маленький был. Но не это самое главное. Самое главное, что Павел говорил, переводил. Ведь они же по-ликаонски говорили, Варнава не знал этого языка, он же из Антиохии Сирийской. Откуда он знал? А Павел откуда происходит родом? Из города Тарс Киликийский, который, может, в 50, может, в 100 километрах. Он знал язык местный, он из тех краев, поэтому он и переводил, поэтому и говорил. Вот они подумали, что, раз один молчит, а другой говорит, переводит, вот это – Гермес, а это – Зевс.

Если бы мы не знали Овидия, мы бы никогда не узнали этого греческого мифа. Мы бы не поняли тогда этот текст. Ну, конечно, это место не такое важное, в богословском смысле не важное. Но какие яркие детали нам могут открыться буквально в каждом предложении Священного Писания, если мы серьезно и внимательно начинаем его изучать.

Эта работа по изучению называется экзегетическая работа, экзегеза. Это чисто научная работа. Овидий не католик, не протестант, не православный, мы знаем все это. А вот как мы будем это толковать различной публике – это уже герменевтика, это уже толкование. Как мы будем объяснять сегодня, завтра каким-нибудь зулусам в Африке, или индейцам в Амазонке, или чукчам на Чукотке – это уже будет герменевтика.

Кстати, о чукчах. Когда преподобный Герман Аляскинский прибыл туда, на Аляску, на Алеутские острова, он побывал на Чукотке тоже, и везде он изучал местные языки. Человек очень талантливый, конечно, был, и он проповедовал Евангелие этим диким племенам: эскимосам, чукчам, алеутам, индейцам в Северной Америке. Ну как ему было донести хотя бы простейшие и самые важные евангельские молитвенные тексты до этих людей? Надо было переводить. И он переводил.

Первая молитва, которую он взялся переводить, была молитва «Отче наш». Теперь представьте себе: «Отче наш… Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Ну как это можно было перевести для эскимосов, которые (это было в конце 18 века) никогда в жизни не видели никакого хлеба? Ведь у них не рос никогда, тысячелетиями не рос никакой хлеб. Они не знали, что это такое. Это сейчас везде всё знают. В магазинах всё есть и у чукчей. Но тогда ничего этого не было. Как перевести?

А вот здесь-то и помогает экзегеза. То есть для герменевтики, для перевода, помогает экзегетика, экзегеза. Надо узнать основной смысл. А какой основной смысл в понятии «хлеб» для нас? Это источник нашей физической жизни (хотя бы в примитивном смысле). Мы живём хлебом. Теперь, следовательно, надо этот смысл перевести туда, на Чукотку или к эскимосам. Что для них было источником их физического существования? Рыба! Поэтому Герман так и переводит: «Рыбу нашу насущную дай нам днесь». Вот это толкование, перевод, герменевтика. Перевод не только в лингвистическом смысле. Здесь лингвистика не помогала никак, потому что понятие «хлеб» просто непереводимо было на тот язык. Невозможно перевести. А перевод в культурологическом смысле.

Для каждой аудитории существует свое толкование, свой перевод: одним так будут переводить, другим иначе. Поэтому не зря я начал сегодняшнюю лекцию с вопроса «А как Церковь толкует?». Да как толкует? Сегодня так, завтра иначе. Вот как Церковь понимает – это другое дело. Понимает основной смысл. А как толкует – это уже толкует в зависимости от аудитории и толкователя. Ну, на сегодня на этом закончим.

Какие будут вопросы?

ВОПРОС: Если Христос использовал такие сложные, такие значимые богословские формулировки, то как окружающие могли их запомнить и понять? Ведь Евангелие написано в I веке!

Ну, я думаю, что публика, окружавшая Иисуса Христа, вообще вот эти люди, которые слышали подобные речи, притчи и так далее, были отнюдь не невежественными. Иудеи того времени, которые ходили за пророками, в том числе за Иисусом Христом, были религиозно очень образованные люди. Во-первых, они блестяще знали, гораздо лучше, чем мы с вами, писания Ветхого Завета – свое Священное Писание, Тору. И религиозный язык они блестяще понимали и схватывали все на лету. И такие необычные – а это ведь необычные речи, очень необычные пророческие речи. Это мы сейчас читаем и понимаем часто только в сентиментальном смысле, в примитивном.

Или возьмите Нагорную проповедь, которая вся пронизана парадоксальностью, необычностью, вызовом. Вызовом! «Возлюби врага своего». Ну как это его можно возлюбить? «Сказано: «око за око, зуб за зуб». А я говорю: не противьтесь злому». Ну как это возможно? Это же невозможно! Для нормального человека парадоксально.

Или даже начало Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом…», «Блаженны плачущие…» Да какие они блаженные? В общем-то сознании большинства людей того времени, если ты несчастный, если ты больной, слепой, хромой, не дай Бог ещё у тебя кожное заболевание какое-нибудь, проказа (все кожные заболевания называли «проказа»), если ты без денег сидишь – значит, ты чем-то согрешил. Ты не угодил Богу. Если бы ты угождал Богу, у тебя были бы деньги, ты был бы здоров, многочаден и многоплоден, и так далее, и так далее. Вот счастье! А раз тебе плохо – значит, что-то с тобой не хорошо! Помните, вопрос о слепом. Спрашивают: «А кто согрешил: он или его родители?» То есть у человека даже не могло возникнуть мысли, что кто-то мог не согрешить. Вот ему за это и наказание. Либо за грехи родителей. Это обычная мысль. А Иисус говорит: «Ни он, ни родители». Как так? Это противоречило всему общему сознанию, всему среднему уровню религиозных представлений того времени.

Поэтому, конечно, Его речи запоминались. Они были парадоксальны, удивительны, главное – красивы. Он же всегда говорит очень поэтично. Были ведь такие попытки перевода на арамейский язык (мы с вами говорили уже) Его речей. Они поражают своей игрой слов, поэтичностью. И они запоминались, тем более апостолами, которые постоянно Его слышали.

И не так уж поздно возникли Евангелия. Ведь смотрите, если апостол Петр, согласно Преданию, как-то общался с евангелистом Марком, пусть даже в Риме в начале шестидесятых годов, незадолго перед своей мученической кончиной, и пересказывал ему историю своей жизни, то, наверное, евангелист Марк как-то их использовал… Устные предания, ведь они же довольно хорошо сохраняются. Ну, подвергаются изменению, и наука об этом знает и как-то исследует это. Но, тем не менее, сохраняются. В течение первого века речи Иисуса Христа сохранялись довольно хорошо.