Лекция №2 из цикла «Мировая культура и христианство»: Христианство и античная литература

Феодоровский собор, 5 ноября 2010 г.

Расшифровка – Елена Быкова

Сверка и корректура  – Л.Голубкова и О.Суровегина

 

Тема настолько обширна… Если в прошлый раз мы с вами говорили о мировоззрении, античном мировоззрении, о философии и каких-то отголосках этого в Новом Завете, в раннем христианстве, это была обширная тема, то и сегодня тема настолько широка, что даже не знаешь, с чего начать и чем кончить.

Разумеется, христианство зародилось в эллинизированном мире Римской империи, и совершенно естественна его связь с эллинистической культурой, и эта связь отразилась и в мировоззрении христианском, причем глубоко, очень глубоко, об этом мы с вами в прошлый раз говорили: например, в антропологии христианской, в космологии христианской – это типичная эллинистическая, платоническая схема. Но и античная литература тоже нашла свое отражение в раннем христианстве и, в частности, в Новом Завете. Причем не только эллинистическая литература, но и древняя, самая древняя, повествующая о древнегреческих мифах, такая литература, как Гесиод. Все это нашло себе отражение – отчасти, конечно, – в Новом Завете, хотя не является, разумеется, содержанием Нового Завета.

Вы знаете, что по схеме века Просвещения конца ХVIII века древнегреческая культура делится на три эпохи: это архаика, архаическая культура, затем классическая культура и эллинистическая культура. Архаическая Греция – это Греция, скажем, до VI-V века до Р. Х., до появления таких крупных фигур, как греческие трагики Эсхил, Софокл, Еврипид, до появления великих философов и мыслителей. Затем идет классическая эпоха, и она длится до Александра Македонского, и начиная от Александра Македонского идет эллинистическая эпоха, поздняя.

Христианство возникло в эпоху эллинизма, естественно.

И вот с чего хотелось бы начать – с великого римского поэта Вергилия. Если уж говорить о связи античной литературы, беллетристики с христианством, то первое, что приходит в голову, – это средневековая великая поэма Данте, которая называется «Божественная комедия». Помните, кто был проводником Данте по аду и по чистилищу? Вергилий, конечно. А почему? Уже давно, в начале I тысячелетия, христиане иногда именовали Вергилия «христианином до Христа». Несколько позже его стали именовать «отец Европы», «отец западноевропейской культуры». Поскольку это был римский поэт, поэтому, естественно, на востоке империи, в Константинополе, а, следовательно, и в Древней Руси Вергилий не имел, так сказать, большого успеха, о нем знали мало. Но для латинского Запада он играл основополагающую культурную роль. И вот Вергилий, который жил с 70 по 19 год до Р.Х., в начале своего творчества писал так называемые буколики – это была такая буколическая, то есть пастушеская, сентиментальная поэзия с описанием овечек, природы, пастушков. Это излюбленная эллинистическая тема. И вот одно из буколических стихотворений, так называемую Четвертую эклогу, Вергилий начинает необычным образом. В свое время Владимир Соловьев перевел эту эклогу. Вот как она начинается:

Музы Сицилии! Песнь теперь мы начнем поважнее.

Радуют сердце не всем кустарник и низкие травы.

Кустики, деревца, трава, цветочки – это была обычная тема буколической поэзии. А теперь Вергилий хочет говорить о чем-то совсем другом, о гораздо более серьезных вещах. О каких же именно?

Вот уж последнее время настало Сивиллиной песне…

Сивилла (мы потом будем говорить немножко о Книгах Сивиллы или о Книгах Сивилл. Книги Сивилл – это пророческие книги, широко известные и широко почитаемые в древнем мире; «Сивиллова песня» – то есть пророчество).

Вот уж последнее время настало Сивиллиной песни,
Новое зиждя начало великой веков веренице;
Вскоре вернется и Дева, вернется Сатурново царство,
Вскоре с небесных высот снизойдет вожделенный младенец…

(перевод Ф.Зелинского)

Новых великих веков чреда зарождается ныне.
Вот уж и Дева грядет, грядет и Сатурново царство.
Новое племя уже с небес посылается горних.
Ты же к младенцу тому, с кем железный век прекратится,

С кем для мира всего взойдут времена золотые…

(перевод В.Соловьева)
И т. д. Я не буду читать эту эклогу целиком. Разумеется, она прекрасна, красива и довольно длинная. Речь идет о наступлении Золотого века. Вот-вот он должен наступить. Он придет на смену нынешнему грубому, жестокому железному веку. И этот Золотой век принесет Младенец, который родится от Девы. Вам не чувствуется здесь какое-то пророчество, которое, естественно, христиане немедленно  восприняли как рождение Младенца Иисуса Христа от Девы Марии? Почему же Вергилий, который, конечно, не думал ни о Деве Марии, ни о Младенце Иисусе из Назарета (он ведь он жил в совершенно ином культурном пространстве, питался иными понятиями и представлениями), так написал? Но вот эта общая атмосфера ожидания перед Рождеством Христовым в конце I века до Рождества Христова была настолько сильным ожиданием перемен к лучшему, наступлением Золотого Сатурнова царства. Для нас – Царства Божия во Христе.

Естественно, первые же христиане, которые были все весьма образованные люди из языческой эллинистической среды (не первые галилейские рыбаки, а первые языко-христиане, среди которых было немало людей из высших сословий, людей культурных), конечно, знали наизусть всего Вергилия. Вергилия вообще ведь знали наизусть на Западе образованные люди долго, даже в России. Если вы помните строчки из «Евгения Онегина», там тоже говорится о Вергилии:

Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,

Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть…

Латынь из моды вышла ныне:

Так, если правду вам сказать,

Он знал довольно по-латыни,

Чтоб эпиграфы разбирать,

Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из «Энеиды» два стиха.

«Энеиду» знали наизусть. «Энеида» – величайшее произведение Вергилия. Вергилия знали, Вергилия любили. И до нас дошли такие сведения, что христиане, которые его читали как пророка о Христе, и даже император Константин Великий, по преданию, воспринимал Вергилия именно так и цитировал эти строки из Четвертой эклоги на I Вселенском соборе 325 года. Несколько позднее был сочинен западный церковный гимн об апостоле Павле, который якобы проливал слезы над могилой Вергилия. Конечно, ничего подобного не было, но такова легенда. А на исходе Средневековья, уже в ХIV веке, Данте заставил Вергилия путешествовать вместе с ним в загробный мир, в ад и чистилище. Правда, в рай Вергилий не попал, помните: уже там, на границе чистилища и рая, Данте ведет другая фигура. Вергилий не достоин рая, но он все-таки выше ада и выше чистилища.

С этого я хотел начать, чтобы показать, что античная литература имела влияние на христианство, причем еще до зарождения христианства.

Если мы говорим о самых первых шагах христианской письменности (Новый Завет), то, как ни странно, в Новом Завете отразилась древнегреческая мифология. Может быть, не все из вас это замечали. Но такие мотивы есть, и для людей, образованных христиан I-II веков, это не могло ускользнуть от их внимания. Вспомним, например, такой эпизод из Книги Деяний, когда апостол Павел вместе со своим спутником, апостолом Варнавой, из Антиохии Сирийской отправляется в первое миссионерское путешествие. И посещают при этом юг Малой Азии (сегодняшнюю Турцию) и прибывают в страну Ликаония. Приближаются к городу Листра. Павел, Варнава идут по горам, по долам. Путешествие в те времена были трудными: разбойники, плохие дороги. Наверное, выглядели они после столь долгого странствия не самым лучшим образом, так что жители Листры могли подумать, что к ним идут какие-то чужаки и разбойники. Но, тем не менее, жители Листры впустили их в город, и там, в городе, произошло нечто. Там был один больной, паралитик, в нашем переводе «расслабленный», который не владел своими ногами, хромал от самого рождения, никогда не ходил. Он слушал проповедь апостола Павла, а Павел посмотрел на него, увидел, что человек «имеет веру для исцеления» (Деян 14:9). Вот эта вера для исцеления – очень интересный момент. Впервые именно в христианских новозаветных рассказах о многочисленных исцелениях – Иисуса Христа, прежде всего, а также и апостолами в дальнейшем – возникает этот момент субъективный в акте исцеления. Ведь до нас дошло очень много античных рассказов о всевозможных исцелениях: об Аполлонии Тианском, о чудесах исцелений в храме великого целителя Асклепия в Эпидавре, их много, этих рассказов, и они очень похожи на то, что мы читаем в Новом Завете: обо всех этих слепых, немых, хромых, расслабленных – рассказов структурно похожих. Но чего в них нет, ни в одном из этих древних рассказов, по сравнению с евангельскими, – это упоминания об обратной связи целителя с исцеляемым. Вот об этом субъективном моменте в акте исцеления. Потому что все античные рассказы – это просто чудотворение, как по волшебству все происходит. Целитель говорит слово – и этого достаточно, и происходит исцеление. Он делает какой-нибудь жест волшебный или предлагает волшебный напиток – и происходит исцеление. Магия…

У Христа ведь немножко по-другому: «Вера твоя спасла тебя». Вот этот субъективный момент веры не только целителя, но и исцеляемого, который принимает участие в своем исцелении, – вот это впервые возникает только в Новом Завете. Нигде до этого в античном мире этого не было. И вот здесь Павел, когда он увидел, что этот человек готов для исцеления, ибо он верует, сказал громким голосом: «Тебе говорю, во имя Господа Иисуса Христа, стань на ноги твои прямо. И тот вскочил и стал ходить» (Деян 14:10). Все кругом восхитились. Все кругом восторженно прославили Бога и сказали: «Боги во образе человеческом сошли к нам.  И называли Варнаву Зевсом, а Павла – Ермием (Гермесом), потому что он начальствовал в слове» (Деян 14:11,12). То есть Варнава помалкивал, а Павел говорил. После этого жрец храма Зевса, который находился неподалеку от Листры, побежал в храм и привел к воротам волов, украсил их венками и готов был принести жертву в честь Варнавы и Павла как Зевса и Гермеса. Но Павел возмутился, разодрал свою одежду в возмущении и сказал: «Люди, что вы делаете, ведь мы такие же люди, как и вы, мы вовсе не боги!» (смеется)

Для нас все это сейчас читать забавно, интересно, и вроде бы никакого особого богословского смысла в себе не несет. Но для экзегета, для человека, который исследует букву Писания, здесь много загадочного. Почему вдруг их приняли за богов? Ведь чудотворений в то время было очень много, и чудотворцев ходило по всему и востоку, и западу империи видимо-невидимо. Как сейчас больных много, так же и в древнем мире их было столько же, сколько и сейчас в процентном отношении, если не больше. И, соответственно врачей-целителей тоже было много, как и в наше время. Были настоящие хорошие целители-врачи, были жулики, как и сейчас. Но их было всегда много. И ничего необычного в исцелениях не было. А тут вдруг вот этих целителей приняли за богов. Почему бы это? И почему Павел – Гермес, а Варнава – Зевс? Тоже ведь загадка! И мы никогда бы не узнали, почему, если бы не прекрасный римский поэт Овидий.

У Овидия есть большое сочинение, которое называется «Метаморфозы» (от др.-греч. μεταμόρφωσις), то есть «превращения». Это собрание прекрасных стихов, написанных латинским гекзаметром, которое повествует о различных метаморфозах, т.е. превращениях, которые происходили с людьми. Многие из этих превращений вы знаете, а они до нас дошли только, по большей части, благодаря этой поэме Овидия, который жил тоже при Августе, как и Вергилий. В отличие от Вергилия, который умер у себя на родине, Овидий скончался в изгнании, на севере Черного моря, где сейчас Украина и Молдавия.

И Овидий донес до нас много древнегреческих мифов, о которых мы не знали бы ничего, если бы не эта поэма. Что такое «метаморфоза»? Это сохранение сущности при изменении образа существования. Μορφε – это образ существования, μετα-μορφωσις значит изменение образа существования при сохранении сущности. Все вы знаете, например: яичко – гусеница – куколка – бабочка – яичко – гусеница – куколка – бабочка… Биологи называют это «метаморфозой». Метаморфоз в животном мире очень много. Одно и то же существо имеет разные способы существования.

В древнем мире тоже было много таких мифических метаморфоз. Вспомним: мальчик Нарцисс. Его боги наказывают за то, что он такой самовлюбленный эгоист, и превращают его в цветок – нарцисс. Мальчик Гиацинт (Иакинф по-славянски) превращается тоже в цветочек, потому что боги сжалились, когда он погиб во время спортивных соревнований или игры: ему диск ударил в голову, он умер, но воскрес в виде цветочка гиацинта. Нимфа Сиринга, за ней бежит страшный сатир, который хочет что-то такое с ней нехорошее сделать. Она вопиет к богам, и они сжалились и перед самым носом похотливого сатира эта нимфа превращается в куст цветущей сирени. Отсюда сирень наша. И так далее, и так далее.

И среди всех этих рассказов, которых очень много в поэме у Овидия, есть один рассказ, тоже превращении, о двух старичках, имена которых – Филемон и Бавкида. Те из вас, кто читал II часть «Фауста» Гете, помнят, что они одни из главных персонажей конца этой трагедии. Что же там произошло? О чем там идет речь? Как-то раз Зевс спустился на землю по каким-то своим делам. Как правило, Зевс в одиночку не путешествовал в человеческом виде, так как умел говорить только громами и молниями. Нужен был переводчик. В качестве переводчика он брал с собой всегда Гермеса – маленького юркого бога с крылышками на сандалиях и на шлеме. Летучий такой божок, бог воров, бог торговцев, бог переводчиков. Он переводил Зевса. Однажды они вдвоем явились в страну, которая описана здесь, в Книге Деяний. Подходят к этому городу, который здесь описан, но их не пустили горожане: они увидели, что это какие-то грязные оборванцы, и заперли перед ними ворота города. Что делать? Боги пошли прочь не солоно хлебавши и за городскими воротами нашли хижину, в которой жили старички Филемон и Бавкида. Они чем могли накормили странников и отправили их спать. И вот читаю в переводе С. Шервинского небольшие фрагменты «Метаморфоз»:

Стали молитву творить Филемон оробелый с Бавкидой.
Молят простить их за стол, за убогое пира убранство.
Гусь был в хозяйстве один, поместья их малого сторож, —
Гостеприимным богам принести его в жертву решили.

И так далее. В общем, они угощают путников скромной трапезой. И затем странники открываются Филемону и Бавкиде:

Боги мы оба, пускай упадет на безбожных соседей

Кара, – сказали они…, –

и посылают страшное наводнение на этот город.

Все затопила вода, один выдается их домик.
И, меж тем как дивятся они и скорбят о соседях,
Ветхая хижина их, для двоих тесноватая даже,
Вдруг превращается в храм; на месте подпорок — колонны,
Золотом крыша блестит, земля одевается в мрамор,
Двери резные висят, золоченым становится зданье.

То есть их хижина претерпела метаморфозу и стала прекрасным храмом Зевса. Этот храм показывали много столетий спустя, еще во времена Иоанна Златоуста это была одна из туристических достопримечательностей того времени. А два нищих старичка стали жрецами храма этого храма. Высокая честь!  Но, в конце концов, их же подстерегла смерть, все умирают. Первая умирает Бавкида.

Вдруг увидал Филемон: одевается в зелень Бавкида;

Видит Бавкида: старик Филемон одевается в зелень.

Похолодевшие их увенчались вершинами лица.

Тихо успели они обменяться приветом: «Прощай же,

Муж мой!» — «Прощай, о жена!» — так вместе сказали, и сразу

Рот им покрыла листва…

Этот не вздорный рассказ, веденный не с целью обмана,

От стариков я слыхал, да и сам я висящие видел

Также на ветках венки; сам свежих принес…

То есть после смерти они превратились в два прекрасных дерева, которые выросли перед входом в этот храм. И эти деревья тоже были предметом туристических интересов долгие столетия спустя.

Вот такой рассказ. В Листре помнили эту историю, и уж теперь-то они боялись повторения всего этого, чтобы их не постигла та кара, которая постигла их много-много столетий назад, когда погибли все, кроме благородных старичков Филемона и Бавкиды. Вот почему они на всякий случай сказали: «Это же Зевс с Гермесом, это боги!» Но, спрашивается, почему все-таки Зевс – это Варнава, а Гермес – это Павел.  Наверное, их внешний вид свидетельствовал об этом. Варнава, наверное, был очень представительный мужчина – поэтому это Зевс. А Гермес, как вы помните, это маленький юркий бог. А Павел?  Само слово «паулюс» что означает, если его перевести с латыни? Малыш, маленький: значит, он был маленького роста. Кроме того, он «начальствовал в слове», как здесь сказано, то есть он говорил, а Варнава помалкивал. Варнава не умеет говорить по-киликийски (это страна Киликия), почему? Да Варнава происходит из Сирии, это же далеко, откуда же он знает местные наречия? А Павел-то родился и вырос где? В Тарсе, тут же рядышком, пару десятков километров от Листры. Он знал местные наречия, поэтому он говорил. Он был переводчиком. Поэтому он – «Гермес».

Видите, какие удивительные отголоски древних мифов мы находим в Новом Завете, и об этом мы ничего не знали бы, если бы не было древнего поэта Овидия.

Не только это. Если уж мы заговорили о мифологии, то вспомним и Гесиода. Гесиод вместе с Гомером – самые древние из известных античных авторов. Гомер – слепой певец, пропевший записанные впоследствии «Илиаду» и «Одиссею», а Гесиод написал два больших произведения, сохранившихся до наших дней. Первое – это «Теогония», то есть рассказ о древних мифических событиях. О войнах богов, о происхождении богов, об их рождении. И вот среди многочисленных мифов, которые дошли до нас именно через Гесиода, есть миф о рождении Аполлона и Артемиды. Это два бога-близнеца. Оба они были детьми Зевса и нимфы по имени Лето′ (др.-греч. Λητώ). Зевс был не очень верный супруг. Его супругу звали Гера. Изменял он направо и налево, в частности, с этой самой нимфой Лето. Гера, разумеется, ревновала своего муженька и решила во что бы то ни стало погубить свою соперницу, а главное – погубить тех детей, которые родятся от Лето′, и с этой целью путем всяческих интриг она наслала на Лето′ страшного дракона по имени Пифон (мы говорим еще Питон). Этот дракон раскрыл пасть и встал перед этой Лето′ и ждал, когда же она родит кого-нибудь, чтобы поглотить этих младенцев. Но, опять же вспомним, у Геры были другие соперницы, помимо Лето, просто ненавидевшие ее: Афина, Афродита. Они решили тоже мстить Гере и устроили таким образом, что Лето′ была спасена. Крылья орла унесли ее на отдаленный остров, и волны бога Посейдона скрыли ее от глаз преследователей, от этого дракона. Родился Аполлон, и он рос не по дням, а по часам, и уже на третий день он вырос и возмужал так сильно, что состоялась битва с этим самым драконом Пифоном, он победил его и запер в Аиде, в подземном царстве. Из пасти дракона вырывался источник – источник вдохновенья, кастальский ключ (у Пушкина: «Кастальский ключ волною вдохновения…»). Это было на горе Парнас, и там образовалось святилище Аполлона. Аполлон приказал Пифону пророчествовать, давать оракулы от имени Аполлона. И с тех пор дельфийский оракул – это самый знаменитый оракул во всем древнем мире. Вот Пифон был побежден и сброшен в Тартар, в Аид.

А теперь посмотрим на такой эпизод из довольно позднего христианского сочинения – из книги Апокалипсис, 12 глава. Как он начинается?

1 И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд.
2 Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения.
3 И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим.
4 Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца.

5 И родила она младенца мужеского пола…

6 А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней.

А потом этот Младенец сбрасывает дракона с неба на землю; на небе больше его нет, а на земле сатана, дракон, который ведет битву с другими чадами этой Жены.

Мы видим, что здесь переосмысленная, разумеется, но совершенно явная идет аналогия с мифом о рождении Аполлона и Артемиды. Причем, современным экзегетам удалось проследить ход изменения этого мифического предания от его древних истоков до фиксации в книге Откровение. Разумеется, Иоанн Богослов вовсе не думал ни о каком Аполлоне, просто этот ходячий мотив был у всех в ушах и был использован литературным образом в его Откровении. Это что касается отражения литературной мифологии и у Овидия, или в древности у Гесиода, а теперь отраженной и в Новом Завете. Таких мест не так уж много, хотя можно назвать и еще. Это бы заняло у нас слишком много времени.

Хочется поговорить о большом влиянии эллинистического литературного образования на авторов Нового Завета и христианства как такового, начиная от самых ранних произведений новозаветных авторов – начиная от апостола Павла. Мы знаем, что завистливые противники апостола Павла постоянно говорили о немощи его слова. Они утверждали, что устная речь его незначительна, ничтожна. Конечно, в этом можно усомниться по причине большого успеха его устной проповеди, но даже его враги признавали, что в посланиях, в письменных сочинениях, в письменной проповеди он был замечательным автором, он был сильным проповедником и очень сильным литератором. Конечно, Павел – это великий богослов, великий ученый-книжник. Но у него эта книжность и ученость переплетаются с взлетами вдохновенной поэзии и поэтической прозы.

Ведь апостол Павел получил, конечно, великолепное библейское образование, а мы знаем, что сама книга Ветхого Завета, Библия, полна поэзии. Но, кроме того, мы знаем, что Павел родился и вырос в городе Тарсе – это древний университетский город – и, разумеется, получил и хорошее эллинистическое образование по стандартам того времени. Конечно, наши переводы посланий апостола Павла дают лишь очень слабое представление или вообще не дают никакого представления о поэтических свойствах его посланий, но, обратившись к оригинальному греческому тексту, мы обнаружим у него достаточно много прямых цитат из греческой поэзии. Например, он цитирует гекзаметры Арата. Арат – это дидактический поэт III века до Рождества Христова. У него есть такая поэма, которая называется «Феномены», или «Явления». И мы видим, что апостол Павел в своей проповеди, которая отражена в Книге Деяний (17:28), говорит (это его проповедь в Афинах перед ареопагом, на большой площади перед философами, как они здесь названы) о неведомом боге, памятник которому, или стела которому, стояла с надписью именно в Афинах. Да, они поклонялись разным богам, но в том числе и некоему «неведомому богу». Так вот Павел говорит: «Ибо им мы живем, и движемся, и существуем, как некоторые из ваших стихотворцев говорили: Мы его и род». Здесь цитата из поэта Арата. По-гречески это «του γαρ και γενος εσμεν». Это гекзаметр.

Или цитируется другой поэт, Эпименид, из его книги «Об оракулах». Это очень древний поэт, VII в. до Р.Х., но очень известный в те времена, а в наше время он уже мало известный. Это Послание к Титу, 1 глава, 12 стих. Сейчас посмотрим, как он у нас переводится.

Если вы помните, Тит был епископом на острове Крит, и апостол упоминает об этом в своем Послании к Титу и говорит: ты проповедуешь на Крите, а там ведь много непокорных, пустословов и обманщиков. «Из них же самих один стихотворец сказал: «Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые» (Тит 1:12). Это наш такой прозаический перевод. Это, кстати, очень забавно. Это так называемый «парадокс критянина», логический парадокс. Что мы называем парадоксом? Это когда утверждение одновременно является отрицанием. Критянин сказал, что критяне все лжецы. Если он критянин, значит, он лжец, значит, не все критяне лжецы. А если не все критяне – лжецы, тогда он лжет, значит все-таки все критяне лжецы. В учебниках логики именно этот кусочек обычно упоминается на первых же страницах: «Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые». Это из Эпименида. Недаром здесь в Послании к Титу ведь переведено: «из них самих (то есть из критян) один стихотворец сказал». Но в подлиннике «один пророк сказал», потому что это VII век, это так давно! И Эпименид назван здесь поэтом-пророком. Гекзаметр опять же. По-гречески это звучит так: Κρη̃τες ἀεὶ ψευ̃σται κακὰ θηρία γαστέρες ἀργαί (Тит 1:12).

Или, например, цитата из пьесы Менандра (это IV век до Р.Х.), пьеса «Таис». Это мы находим в I Послании к Коринфянам, 15:33. Павел предостерегает коринфян. «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы». Это цитата как раз из этой пьесы. По-гречески: μὴ πλανᾶσθε φθείρουσιν ἤθη χρηστὰ ὁμιλίαι κακαί (1Кор 15:33).

Таких мест немало у апостола Павла и в других местах Священного Писания Нового Завета.

Или, скажем, евангелист Лука, литературно наиболее образованный из евангелистов. Евангелие от Луки никак не спутаешь с другими Евангелиями: от Матфея, а уж тем более с Марком! Потому что оно написано прекраснейшим, но сложным языком, труднее всего переводить именно это Евангелие и понимать даже в подлиннике. В этом Евангелии есть одна притча, где один обманщик-эконом, управляющий у некоего господина, обманывает его. Его обман открывается, и его увольняют. И он уже старый и не знает, что ему теперь делать, он остался без гроша в кармане и не знает, куда ему идти, и говорит: «Что мне делать? Копать не могу, просить стыжусь» (Лк.16:3). Это цитата. Откуда? Из Аристофана, из его комедии «Птицы». Там такой тоже жуликоватый удод и именно эти слова и говорит: «Копать не могу, просить стыжусь».

Неоднократно мы сталкиваемся с такой образованностью наших новозаветных авторов в античной культуре. Конечно, особенно это заметно у апостола Павла. По всем его посланиям рассыпаны риторические и поэтические фигуры, множество так называемых диатриб, которые совершенно не характерны для Ветхого Завета, но у апостола Павла почти все Послания написаны в стиле диатрибы. Диатриба – это литературно воображаемый разговор с неким оппонентом. Обычно оппонентом у апостола Павла, как у христианина, выступают иудеи. Иудей что-то возмущенно говорит Павлу, а Павел ему отвечает, иудей снова задает вопрос, а Павел опять отвечает. Так построено Послание к Римлянам, так построены некоторые отрывки из Первого Послания к Коринфянам и некоторые фрагменты Послания к Галатам. Множество примеров игры слов. Ведь Павел пишет по-гречески, а думает по-еврейски (безусловно, он же еврей), но пишет-то он по-гречески, и все, что он пишет, пишет на основе греческой литературы и греческой поэтики. Если мы встречаем, например, игру слов, то она всегда греческая. По-русски это трудно переводить. Например, Второе Послание к Коринфянам 4:8 «Мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся». Здесь ничего особенного, мы не чувствуем игры. А по-гречески: ἀπο­ρούμενοι ἀλλ᾿ οὐκ ἐξαπορούμενοι – это два разных слова: ἀπο­ρούμενοι и ἐξαπορούμενοι, игра слов происходит.

Или в том же Втором Послании Коринфянам, 3:2: «Вы – наше письмо, всеми узнаваемое и читаемое», – говорит он коринфской церкви, коринфским христианам. «Это вы – наше послание, наше письмо, все вас читают, все видят – «всеми узнаваемое и читаемое». По-гречески: ἡ ἐπι­στολὴ (послание, да?), γινωσκομένη καὶ ἀναγινωσκομένη, – потому что знать и читать – очень похожие слова по-гречески. Происходит игра слов.

Да, вот: какие-то нехорошие христиане, бездельники, «ничего не делают, а суетятся» – это наш перевод. [Точнее Синодальный: «…некоторые у вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся» (2Фес 3:11). – прим. ред.]  А читаем по-гречески: μηδὲν ἐργαζο­μέ­νους ἀλλὰ περιεργαζο­μέ­νους. Совсем другой коленкор, что называется! Мы постоянно сталкиваемся с похожими словами, которые имеют разный смысл.

Иногда в русском переводе совершенно даже непонятно, о чем идет речь. Например, Павел показывает на иудеев, которые настаивали на обязательном обрезании тех, кто приходит ко Христу, а Павел отрицает это: зачем обрезание, оно не нужно. Мы уже отошли от закона и всех законных предписаний, мы же живем по благодати. И он пишет (наш перевод): «Берегитесь обрезания, потому что обрезание – это мы…» (Флп 3:2-3), и нам это непонятно. Как же? «Берегитесь обрезания, потому что обрезание – мы…». Значит, нас беречься надо? Абсолютно непонятно. Какая-то просто чепуха получается в переводе! А читаем это по-гречески: βλέπετε τὴν κατα­τομήν ἡμεῖς γάρ ἐσμεν ἡ περιτομή

Кατα­τομήν – περιτομή. Ведь там разные совершенно слова! [Перитоми] περιτομή – обрезание. «Мы – истинное обрезание», обрезание по сердцу, да? «Но берегитесь κατα­τομήν [кататоми], потому что мы — [перитоми] περιτομή». Здесь слова почти похожие: κατα­τομήν – περιτομή. Перитоми – обрезание, а кататоми –    оскопление, которое практиковалось в языческом мире, когда входившие в раж, в экстаз какое-нибудь безумные жрецы богини Кибелы отрезали себе половые органы ножом. Это считалось, с точки зрения закона иудейского, во всяком случае, страшным преступлением против человека и против Бога! Поэтому здесь апостол Павел сравнивает иудейское обрезание по плоти с вот таким нечистым актом: берегитесь вот этого «кататоми», потому что истинное «перитоми» (обрезание) – это мы.

Это надо чувствовать именно только в подлиннике, потому что в переводе это – ну, никак, никак не понять. А таких мест очень много!

Скажем, Послание к Филимону. Филимон заботится о своем беглом рабе Онисиме, который нашел убежище, нашкодив перед Филимоном и убежав куда-то. Он прибежал к апостолу Павлу и теперь у апостола Павла ищет защиты. Павел очень милосердно отправляет его, он просто обязан отправить раба обратно к своему хозяину, иначе и рабу достанется, и Павлу достанется. Потому что беглые рабы –  такие вещи в Риме не приветствовались. Он отправляет Онисима обратно к Филимону с запиской – вот с этим Посланием к Филимону – и играет на имени Онисим. Ведь слово «Онисим» означает «полезный», «годный»: др.-греч. Ὀνήσιμος («Онисимос») — «полезный, благодетельный», и Павел пишет: «Посылаю к тебе Онисима, можешь им воспользоваться» – это в нашем переводе: «…он был некогда негоден для тебя, а теперь годен тебе и мне; я возвращаю его» (Флм1:11) А по-гречески: «Посылаю к тебе Онисима, можешь делать с ним онисима». Это никак не перевести! И дальше пишет: «Он был негоден, а теперь стал годен»: он был ахристон, а теперь эхристон – τόν ποτέ σοι ἄχρηστον νυνὶ δὲ καὶ σοὶ καὶ ἐμοὶ εὔχρηστον – вот тоже такие хорошие повторы!

Иногда на протяжении двух строчек повторяются слова, которые составляют цепочку аллитераций, то есть повтора одних и тех же звуков. Например, постоянная игра со словом [крима] κρίμα (т. е. «суд», приговор) –

δια­κρίνων, διεκρίνομεν, ἐκρινόμεθα, κρινόμενοι, κατα­κριθῶμεν  (1Кор 11:29-32):

ὁ γὰρ ἐσθίων καὶ πίνων κρίμα ἑαυτῷ ἐσθίει καὶ πίνει μὴ δια­κρίνων τὸ σῶμα

δια­̀ τοῦτο ἐν ὑμῖν πολλοὶ ἀσθενεῖς καὶ ἄρρωστοι καὶ κοιμῶν­ται ἱκανοί

εἰ δὲ ἑαυτοὺς διεκρίνομεν οὐκ ἂν ἐκρινόμεθα

κρινόμενοι δὲ ὑπὸ τοῦ κυρίου παιδευόμεθα ἵνα μὴ σὺν τῷ κόσμῳ κατα­κριθῶμεν

и так далее. Все это на протяжении нескольких строчек.

Иногда апостол Павел прибегает к совсем уж необычным вещам, которые только-только входили в литературную моду – это поэтика рифмы. Вы знаете, что в античной поэтике господствовал ритм, силлабический ритм: гекзаметр, пентаметр, ямб, разные формы дактиля, хорей и т.д, то есть ударения распределялись равномерно:

Гнеˊв, о, богиˊня, воспоˊй Ахиллеˊса, Пелееˊва сыˊна! – гекзаметр.

То есть 6 ударений в одной строчке, 6 ударений в другой строчке. И так далее. Но именно тогда, на грани тысячелетий, появился не только вот этот ритм, но и то, что мы сейчас называем рифма. Все мы знаем, что такое рифма. Это когда слова оканчиваются приблизительно одинаково. Каждая строчка оканчивается слогами, которыми кончается и вторая строчка (или там 3-4-я). Это все зависит от расположения. Впервые это возникло именно тогда. И это мы постоянно встречаем у апостола Павла. Но мы этого не ощущаем, разумеется. Возьмите вы Послание к Римлянам. Читаем 12 главу по-русски: «По данной мне благодати, всякому из вас говорю: не думайте о себе более, нежели должно думать; но думайте скромно, по мере веры, какую каждому Бог уделил» (Рим 12:3). Ничего особенного, то есть будьте скромненькими, не превозноситесь.  Ну, какая тут особая благодать? «По данной мне благодать говорю вам: будьте скромными…» Да у нас у каждого такая благодать есть… Ничего не понятно, в общем-то! При чем тут благодать? Но для апостола Павла здесь очень важно что? Он высказывает чрезвычайно важную для него мысль, но высказывает ее в игре слов, которая у нас не передана. Действует здесь правило мнемоники, то есть чтобы нечто хорошо запоминалось, надо изложить красиво, так, чтобы это запоминалось сразу. И он пишет (этот же самый стих я теперь прочитаю по-гречески):

λέγω γὰρ δια­̀ τῆς χάριτος τῆς δοθείσης μοι παν­τὶ τῷ ὄν­τι ἐν ὑμῖν μὴ ὑπερφρονεῖν παρ᾿ ὃ δεῖ φρονεῖν ἀλλὰ φρονεῖν εἰς τὸ σωφρονεῖν ἑκάστῳ ὡς ὁ θεὸς ἐμέρισεν μέτρον πίστεως

Совершенно другое! Причем здесь постоянно игра слов идет. И легко запоминается, вот эта примитивная рифма. Это очень примитивная рифма, конечно! Но тем она и замечательна, что легко запоминается. А Павел об очень важном здесь говорит! Таких мест мы находим (а это все-таки Послание к Римлянам, уже довольно позднее послание), даже в самых ранних посланиях Павла, в самом первом христианском произведении, скажем – Первое послание к Фессалоникийцам, в 5-ой главе, мы находим целый столбец вот таких стихотворений. В подавляющем большинстве переводов, к сожалению, все это риторическое и поэтическое изящество не только исчезает, но часто и сопровождается искажением смысла.

Апостол Павел использует в своих посланиях почти все известные в его время риторические приемы искусной прозы. Я не буду перечислять многочисленные параллелизмы, хиазмы, антитезы, анаколуфы, анафоры, климаксы и т. д.  Читать его – одно наслаждение, если, конечно, хорошо читать. Украшают его послания не только бесчисленные фигуры языка, заимствованные из античной литературы, но и фигуры мысли: ирония, риторические вопросы, диатрибы (диалог с воображаемым оппонентом). Иногда его проза становится ритмической, вспомните, например, его замечательный Гимн любви (I Кор 13) Или не менее известный в древности другой гимн Божией любви – конец 8-й главы Послания к Римлянам, изумительный совершенно. А сколько афоризмов, вошедших в наш язык: «Бог поругаем не бывает», «Что посеет человек, то и пожнет» – это все из апостола Павла. Или, вот, например, в Манифесте Коммунистической партии что стояло всегда? «Кто не работает, тот не ест» – из Второго послания к Фессалоникийцам. Или многие знают такое выражение: «Буква убивает, дух животворит». Тоже Павел.

Конечно, эти послания являют нам не только блестящий образец древней эллинистической литературы, прекрасной христианской прозы и поэзии, но являются также бесценным историческим свидетельством жизни, духовного опыта, духовного состояния и психологии эллинистического общества Римской империи середины I века. Да, мы узнаем очень многое из жизни ранней христианской церкви – этих маленьких, маленьких островков, которые были в океане языческого римского мира. Но поскольку Павел вырос не в Палестине, не в далекой Галилее на берегу Геннисаретского озера, как рыбаки Симон и Андрей или Иоанн и Иаков; он вырос в интеллигентной семье в Тарсе, зажиточной, по всей видимости, способной дать хорошее образование своему сыну, к тому же в очень строгой иудейской при этом семье (недаром он называет своих предков евреями). Знаете, что сейчас мы евреями называем людей по национальности, а иудеями мы называем людей по религиозным убеждениям. Иудеи и евреи – мы все-таки различаем эти понятия. Но это в русском языке. В западных языках этого различия нет, как вы знаете. Там все jews и те, и другие, или jude – и те, и другие. В русском это различие есть. Но к нам это различие двух понятий пришло из Священного Писания, из этой традиции. Правда, там, в Священном Писании Нового Завета, эти понятия различны (иудеи и евреи) и имеют несколько иной смысл, нежели мы им придаем. Иудеи – это все те, кто верит в Единого Бога, это понятно, это иудейская религия, религия Моисея. Но иудеи жили в Палестине, и очень много иудеев жило в рассеянии по всему тогдашнему миру. Это началось это еще с вавилонских времен и пошло-поехало дальше. А уж после 70-го года вообще полное рассеяние было. И так до сих пор. Вот эти иудеи рассеяния делились на две неравные группы: одна большая группа – это люди, которые уже несколько поколений жили за границей, они уже забыли свои национальные обычаи, своим детям давали греческие и римские имена, одевались по-гречески, а если были римскими гражданами – то по-римски. Они уже забыли священный язык Библии – священный еврейский язык, а Библия к тому времени была уже переведена на эллинистический греческий язык – Септуагинта, перевод семидесяти. Вот еще один момент, который колоссально повлиял на становление христианской письменности, – то, что Библия уже была на греческом языке. Она была языком и Библией первых христиан, греческая Библия, вовсе не еврейская. И вот эти иудеи уже в синагогах слушали Библию на греческом языке, проповеди на греческом языке. Таких иудеев называли либертинистами. Их было приблизительно три четверти, 75% примерно. А меньшая часть, четверть, оставалась верной своим отеческим преданиям. Они читали еще Библию в синагогах по-еврейски, они слушали проповеди по-еврейски или по-арамейски, называли своих детей еврейскими именами и так далее, хранили все предания. Вот таких иудеев называли евреи. То есть евреи – это строгие иудеи рассеяния. В этом различие с нашим пониманием.

Итак, о чем я хотел говорить? Апостол Павел вырос в еврейской семье, но при этом эта семья была римскими гражданами. Ведь апостол Павел сам был римским гражданином. Нам сейчас это не всем понятно: как же так, ведь они все жили в Римской империи. Но не все в Римской империи были гражданами! Гражданами были только римляне. Только римляне, это примерно 80 римских родов. А все остальные миллионы, населявшие Римскую империю, вовсе не были римлянами. Они кем угодно были там – в Иудее, в Греции, в Македонии, в Испании, в Галлии, в Британии… Какие же они римляне?! Они не граждане, они не обладали полнотой прав граждан. Но некоторым удавалось либо купить римское гражданство, либо заслужить его. Семейство апостола Павла и он сам были римскими гражданами. Об этом говорит уже хотя бы прозвище Павел. И сам он постоянно настаивает на своем римском гражданстве.

Так вот, он получил блестящее образование в Тарсе – в большом городе, который одно время, уже при Цезаре и Клеопатре, после Александрии был вторым центром востока империи. И мы видим в его посланиях отголосок этой эллинистической городской культуры. Посмотрите, как много у него метафор с использованием римской или греческой городской культуры. Спорт. Нигде в других произведениях Библии мы не находим так много спортивной терминологии, как у апостола Павла. У нас даже переводы такие, неправильные. «Стадион» у нас переводится «ристалище» – такая архаика: по-гречески стадион. Или, например, бегун по беговой дорожке – а этот образ постоянно встречается у апостола Павла: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить» (1Кор 9:24). «Бегун» у нас переводится как подвижник, а «бег» переводится «подвиг». Не бег, а само спортивное соревнование – у нас обычно переводится «подвиг», а участник соревнований на олимпийских играх, о которых пишет апостол, – «подвижник». Об олимпийских играх он пишет, о венцах, которые там дают, венках. Каждый грек, каждый житель Римской империи знал об этих венках, которыми награждали. Подвижники – «Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного» (1 Кор 9:25). Все спортсмены на Олимпийских состязаниях получали в качестве высшей награды венок, венец.  А какой венок? Лавровый? Да, но это было не в Олимпе, это было не на Олимпийских играх. Это было на Дельфийских играх, потому что лавр – это растение Аполлона, а святилище Аполлона было в Дельфах. Зевс – это другое дело. У Зевса было много растений, посвященных ему, например, сосна. Венки из сосновых веточек тоже давались, но это на Истмийских играх, недалеко от Коринфа, там тоже проходили спортивные состязания. Около Афин тоже были спортивные состязания, там давали на разных стадионах венки разные: на одних давали венок из маслины (это, конечно, Зевс), из дуба (это еще тоже Зевс), но это в Додоне, совсем другом месте. А в Олимпии, где были Олимпийские игры, там были огороды с самым ценным растением Зевса – с петрушкой. И венки давали (это высшая награда была) из петрушки. Представьте себе современного спортсмена (смеется), победившего на Олимпийских играх, и наградят его венком из петрушки вместо сотен-двух миллионов долларов. А это был божественный подарок! Когда на человека надевали этот тленный венок из петрушки, который увядал за несколько минут, наверное, это был знак почти обожествления. Люди приветствовали этого человека как бога. Вот Павел об этом пишет – тленные венки.

Смотрите, как интересны сравнения из торговли, из купечества, из морского дела, из судопроизводства, из различных состязаний, бег… Себя он сравнивает с боксером, чего у нас в переводе тоже нет. Затем он изображает мир как огромный цирк или как Колизей. У нас это переводится: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для ангелов и человеков» (I Кор 4:9).

То, что у нас переведено словом «позорище», по-гречески будет «театр» (др.-греч. θέατρον, «зрелище»). Славянское – «позорище». У нас слово «позорище» сейчас имеет другой смысл. То есть Павел сравнивает этот мир с театром, с таким вот Колизеем что ли, где борются гладиаторы, приговоренные к смерти. Сначала гладиаторы там боролись со зверями, а под конец выпускали уже таких, которые должны были умереть на арене. И вот он сравнивает «нас, апостолов» с такими «последними». Мы, апостолы, как эти последние в театре, приговоренные к смерти, и на нас взирает весь мир: и ангелы, и люди.

Или, например, апостолы сравниваются с участниками триумфа. Это апостол пишет об апостольском служении, исполненном трудов, конечно, но и о высоко почетном служении. В нашем переводе:

14 …благодарение Богу, Который всегда дает нам торжествовать во Христе и  благоухание познания о Себе распространяет нами во всяком месте.

15 Ибо мы Христово благоухание Богу в спасаемых и в погибающих:

16 для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь (2 Кор 2:14-16).

 Немножко непонятно. Странные образы, просто очень странно все это звучит. А для древнего читателя здесь все было понятно, потому Павел использует слова-то, понятные каждому. Он пишет: «Нас Христос сделал участниками Своего триумфа». То, что у нас переведено торжествовать (др.греч. θριαμβεύω, лат. — triumphare), – значит стать участником триумфа. Что такое триумф? Каждый древний грек или римлянин знал, что это такое. Когда император, военачальник, возвращается с победой, и идет триумфальное шествие, строится триумфальная арка, гонят рабов, гонят пленных, везут подводы с награбленным добром, на белом коне въезжает победитель, народ приветствует, но впереди всей процессии бегут рабы, которые тащат большие котлы с благовониями, как бы очищая путь перед победителем. И Павел говорит, что мы – такие рабы, несущие благоухание перед Христом в этом мире. В нашем переводе это не чувствуется, не понятно. «Для одних это запах живительный, обещающий жизнь, а для других – угрожающий, обещающий смерть».

Или дальше:

16И кто способен к сему?

17 Ибо мы не повреждаем слова Божия, как многие, но проповедуем искренно, как от Бога, пред Богом, во Христе (2 Кор 2:16-17).

Здесь удивительный образ. Павел сравнивает себя: кто способен к такой чести? Да мы, апостолы, потому что мы не как те обманщики, торгаши, которые разбавляют вино всякой дрянью, а мы проповедуем вино – Слово Божие, чистое, беспримесно. Этот образ исчезает в нашем переводе. Еще по-славянски он немножко сохраняется: «Мы не корчемствуемъ, как инїи», [«…не оправди́т­ся корче́мникъ от­ грѣха́» (Сир 26:27) – прим. ред.]. Корчма – это винное заведение, рюмочная какая-нибудь, винопитием там занимаются. Корчмарь – тот, кто торгует вином. В древности российской так было. И они, как правило, были обманщиками, все понятно. Именно в русском переводе наши переводчики не могли представить, как Павел такие низкие образы будет вводить?! Великий Павел – и вдруг такие низости в его послании. Поэтому перевели вот так непонятно.

И таких мест много. В Послании к Филиппийцам Павел говорит:

22…не знаю, что избрать.

23 Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом,  потому что это несравненно лучше (Флп 1:22-23);

У нас такое впечатление, что «разрешиться» – это чтобы душа отлетела от тела, и быть со Христом. Но ничего подобного у Павла нет. Там используется такой глагол ἀναλῦσαι. (Отсюда «анализ», наше слово). Это слово имело смысл морского термина. Когда отчаливает судно от берега, то «отдают концы». Отсюда и у нас выражение «отдать концы», т.е. «сыграть в ящик». Это с древних времен идет, «отдать концы» – от апостола Павла, это он сказал: «Я желал бы отплыть от этого берега и причалить к другому». Я хочу отдать, отбросить концы – вот это слово трудное, разрешиться. Вот и пойми…

И, конечно, масса слов из языческой религиозности. Посмотрите, например, как Павел часто использует слово восхищение (др.-греч. ἅρπασμα –буквально похищение, захват, др.-греч. ἁρπάζωхватать, похищать, захватывать, расхищать, восхищать): 1Фес 4:17, 2Кор. 12:2-4 и др. Это идет из языческой мифологии и стало сначала языческим религиозным термином, который у нас соответствует в нашей догматике слову обожение, когда боги похищали смертных, возносили на небеса или на Олимп и делали их бессмертными. Ведь на Олимпе двенадцать богов и богинь, и они там могли есть, пить, есть амброзию, пить свой нектар… Но не могли пить, потому что некому было им наливать. Не будут же они сами себе наливать! В древнем мире ведь это было очень важно: виночерпием в богатых домах обязательно должен был быть раб. Сам человек свободный, во всяком случае он сам себе не наливал, тем более – своим гостям. Нет, это рабы бегали и обслуживали, так называемые диаконы, официанты, они обслуживали. И не было официантов у богов. Не будет же Афина наливать Афродите! С какой стати! Кто она такая?! И они пожаловались Зевсу: «Дай нам виночерпия!» И Зевс превращается в орла, летит с Олимпа над Грецией, над Пелопоннесом, там страна Аркадия: он видит овечек и пастушка по имени Ганимед. Он понравился Зевсу. Тот его схватил и отнес на Олимп. С тех пор Ганимед, пастушок, простенький смертный человек, стал бессмертным божком, пусть и невеликого ранга, но все-таки бессмертным.

Вот таких похищений (арпагнос) очень много было в мифологии. Похищен и обожен был Геракл. Тот же самый Асклепий, знаменитый врач, который стал великим богом, которому поклонялся весь древний мир, тоже был похищен. И так далее. Вот это вошло в язык апостола Павла, который неоднократно пишет о восхищении, то есть похищении. Например, в Послании к Филиппийцам об Иисусе Христе написано (в нашем переводе): «Он… не почитал хищением быть равным Богу» (Флп 2:6). Не совсем понятно. По-славянски точнее: «…не восхище́нiемъ непщева́ бы́ти ра́венъ Бо́гу», то есть ему не нужно было восхищение, чтобы быть божественным, Он и так был равен Богу, и даже более того – был Богом. Это мы нуждаемся в восхищении.

Из мистериальных религий очень много терминов. Например, когда Павел пишет Галатам: «Так ли вы несмысленны, что, начав духом, теперь оканчиваете плотью?» (Гал 3:3). То есть они крестились, приняли Духа Святого, а теперь переходят к иудейскому обрезанию, к закону. Как же так?! Приходят агитаторы Моисеева закона туда, в Галатию, и говорят: «Христос – это, конечно, хорошо, без Христа никакого спасения нет, но ведь Христос пришел к евреям, вы же должны понять: сначала вы должны войти в богоизбранный народ, и тогда будете спасены Христом! А чтобы войти в богоизбранный народ, вам надо обрезаться и принять закон Моисея». То есть вся работа апостола Павла идет насмарку. И они действительно принимают закон, обрезываются. И Павел возмущенно пишет: «Я вам удивляюсь! Наверняка вас кто-то сглазил, околдовал, как так?! Вы, начавшие духом, кончаете плотью!» – обрезанием крайней плоти. При этом он использует ведь какие слова? Из мистерии, которые были так в ходу именно там, в Малой Азии. А потом они уже и в Грецию. Например, Элевсинские таинства (мистерии – это таинства). Для того,  чтобы вступить в это тайное общество смерти и воскресения того или иного бога (например, Озириса, или Кибелы, или Персефоны, дочери Деметры), надо было сначала принять посвящение. «Вы начали духом…» – вы посвятили себя в это таинство духом (буквально, да?), «…а теперь кончаете плотью» (так в нашем переводе). А там стоит: «и достигли высшей ступени в посвященные». В каждом таинстве, в каждом тайном обществе люди сначала проходили катехизацию, то есть обучение, потом посвящение – на первую ступень, затем поднимались со ступеньки на ступеньку (как в масонстве, скажем) до высшей степени. И вот эта высшая степень – цель всего. И вот Павел использует эти слова посвящение и достичь цели. Итак, «вы посвятили себя в духе, а цель вашу – увидели в плоти». Не без юмора, не без сарказма, но у нас все это пропадает, потому что мы не чувствуем все это не только из-за перевода, но, даже если бы перевод был бы и правильным, все равно мы бы не совсем это не ощущали, как те древние адресаты апостола Павла.

Ну и разумеется, что уж тем более в Апокалипсисе используется масса терминов из еще одной культурной сферы древнего мира – из астрологии. Да, мир жил астрологией. Каждый богатый человек (если он очень богатый) имел своего личного астролога, уж тем более император. Помните: даже Ирод Великий, которому запрещено было законом Моисея верить во всякие звезды и во всяких волхвов, принимает у себя волхвов и спрашивает их… Еще и соглашается с ними, верит им. То есть астрологией увлекались все. И у Павла мы встречаем достаточно много астрологических терминов в Послании к Римлянам.

Что еще? Несколько позже у христиан появляется глубокий интерес к античным пророческим древностям – к Сивиллиным книгам. (О Сивиллах мы сегодня уже упоминали). Это такие мифические пророчицы, и в то время, в I в. до Р.Х. и в I в после Р.Х., возникали разные представления и легенды о двух пророчицах, о четырех пророчицах, даже о десяти сивиллах. Наиболее известной сивиллой считалась Дельфийская сивилла, или Пифия. В Риме также существовали Кумская сивилла, Тибуртинская сивилла и Римская сивилла. Сивиллины книги были написаны на пальмовых листьях (это пророчества, оракулы о грядущих бедствиях и о грядущей судьбе мира) на греческом языке. Их создание приписывается Кумской сивилле. Помните, в Сикстинской капелле есть эта Кумская сивилла. По преданию, эта сивилла предложила Луцию Тарквинию Древнему, римскому царю, купить у нее девять Книг пророчеств с ее предсказаниями. Когда царь отказался (они были очень дорогие, она запросила высокую цену), то сивилла при царе сожгла первые три книги. Царь, конечно, вздохнул, но снова пожадничал. Тогда сивилла взяла и сожгла еще три книги. Тогда царь уже купил оставшиеся три по старой цене, которую она назначила. И вот эти оставшиеся три книги, первая, вторая и третья (они до сих пор сохранились, но не в оригинальном, конечно, виде – в списках), считались тайными и хранились в храме Юпитера в Капитолии. К этим книгам была приставлена специальная коллегия жрецов, которые хранили эти книги и толковали их. Авторитет этих книг был очень высок, даже среди христиан. Несколько позже, уже в начале II века, были написаны еще две книги: четвертая и пятая.

И эти Книги Сивилл тоже нашли отражение в христианской новозаветной литературе, в частности в Апокалипсисе. Когда мы читаем 13 главу Апокалипсиса об этом звере из бездны, число которого 666, и в 17-ой главе потом более подробно объясняется, как этот зверь пойдет на Рим и будет враждовать с ним, то все это – отражение Сивиллиных книг, прежде всего, 4-й и 5-й книг, которые сохранили нам так называемую легенду о Nero redivivus – о Нероне воскресшем, который стал прообразом антихриста или вот этого зверя из бездны.

Можно было бы очень много говорить и дальше, и дальше о связях между античной письменностью и литературой и новозаветной литературой и, тем более, последующим христианством, но нас время поджимает. Как-нибудь в другой раз…

 

 

Статья по этой теме архм.Ианнуария (Ивлиева): https://spbda.ru/publications/arhimandrit-iannuariy-ivliev-apostol-pavel-kak-hudojnik-poet-i-bytopisatel-svoego-vremeni/

 

Добавить комментарий