Феодоровский собор, 12 декабря 2010 г.

Расшифровка – Елена Быкова

Сверка и корректура  – Л.Голубкова и О.Суровегина

 

Здравствуйте! Рад вас всех приветствовать, кого не удержала дома непогода и сугробы.

Итак, тема сегодняшней беседы будет продолжать две предыдущие беседы. Помните, мы говорили об античной философии и христианстве, потом об античной литературе и христианстве. Сегодня будет как бы продолжение: Афины или Иерусалим.

Само это название темы достаточно известное, потому что пришло оно от Льва Шеˊстова, о котором мы чуть-чуть поговорим сейчас. Но предварить сегодняшнюю тему я хочу одним замечанием. Удивительно, что священные книги иудейства (то, что мы называем Ветхий Завет) написаны на языке Моисея, на языке пророков, псалмопевца, то есть на еврейском языке, и ни на каком другом языке, в принципе, мы не можем себе представить, чтобы оригинал был написан. Вот так говорил Моисей, так говорили  пророки – по-еврейски.

Священная книга мусульман, то есть Коран, написана на языке пророка Мухаˊммеда, то есть на арабском, и недопустимо, чтобы Коран был написан на каком-то другом языке.

Священные тексты буддизма написаны на языке его основателя Сиддхартхи Гаутамы, который был прозван Буддой, то есть «просвещенным», «просветленным». Они написаны на санскрите – родном языке Будды.

И только священные книги христиан написаны не на языке основателя христианства, не на языке Иисуса Христа – не на арамейском языке, Его родном, а на совершенно чуждом Ему греческом языке. И в этом есть некое знаˊмение. А смысл этого знамения нам предстоит обсудить. Но об этом позже, в самом конце, если успеем.

Итак, Афины или Иерусалим. Название это взято из сочинения Льва Исааковича Шестова. Годы его жизни: 1866, он родился в Киеве, а умер в Париже в 1938 году. Еще в 1920 году он покинул Россию, эмигрировал, обосновался во Франции, где и жил до самой смерти. И был очень известен на Западе как философ, в отличие многих других мыслителей из России. И вот в 1938 году, незадолго до смерти, вышла его книга «Афины и Иерусалим». Общий эпиграф к книге взят из известного писателя и богослова III века, о котором тоже чуть-чуть поговорим, – Тертуллиана. У него известно такое выражение: «Quid ergo Athenis et Hierosolimis?» (лат.) – «Что общего у Афин с Иерусалимом?» Отсюда и взято название книги Шестова. К предисловию стоят еще два эпиграфа. Один из Платона, из «Апологии Сократа»: «Высшее благо человека – целыми днями беседовать о добродетели» (Apol.38а), то есть заниматься философскими беседами о добродетели. Это Платон. Афины. Второй эпиграф: «Все, что не от веры, – грех». Это из апостола Павла, Послание к Римлянам, 16:23. Это как бы  Иерусалим.

Начало этого сочинения Льва Шестова: «»Афины и Иерусалим», «религиозная философия» – выражения, почти равнозначащие и покрывающие друг друга и, вместе с тем, равно загадочные и раздражающие своей внутренней противоречивостью современную мысль. Не правильнее ли поставить дилемму: Афины или Иерусалим, религия или философия?»

То есть Шестов в своем труде ставит проблему, которой, собственно, посвящает почти все свое творчество. В чем эта проблема? Его считают философом-экзистенциалистом. Проблема его творчества следующая: он постоянно говорит о недостаточности и ограниченности науки, научного знания, в том числе философского знания. Он говорит о недоверии к общим каким-то абстрактным идеям, системам, мировоззрениям, которые заслоняют от нашего взора реальность, реальную действительность во все ее красоте, в многообразии. И эта конкретная человеческая жизнь ставится Шестовым выше, чем всякие абстрактные рассуждения о мире, о жизни; выше всякой науки, всякого познания. Конкретная человеческая жизнь на философском языке называется «экзистенция» (лат. exsistentia – «существование»), отсюда и его философию (не он первый философ такого направления) назвали экзистенциализм. Но тут же Шестов замечает, что на протяжении истории последних двух тысяч лет Афины и Иерусалим, то есть религия и разум, разумная философия, мирно сосуществовали. И этот вопрос тоже достаточно загадочный.

Мы упомянули имя христианского богослова и философа Тертуллиана. Квинт Септи́мий Фло́ренс Тертуллиа́н. Годы его жизни: 160 по 220-й, то есть граница между II и III-м христианским веком. Он родился в языческой семье, на севере Африки, в Карфагене (нынешний Тунис). Принял христианство в 35 лет. Был очень эмоциональным, энергичным человеком, выступал против Церкви как системы, против Церкви как института и выступал за последовательный аскетизм, за практическое христианство в аскетическом плане. Поэтому он подвергался, естественно, и осуждению. Если современные ему церковные мыслители, такие как Климент Александрийский, несколько позже Ориген, пытались примирить библейское Откровение, то есть Библию (Иерусалим) и греческую философию (Афины), то Тертуллиан всячески подчеркивает пропасть между верой и знанием, между верой и абстрактным умозрением философии. Вот он написал: «Что общего у Афин и Иерусалима, у Академии и Церкви?» Вера, с его точки зрения, несовместима с разумом. Знамениты его слова из трактата о плоти Христовой: «Сын Божий распят – нам не стыдно, ибо полагалось бы стыдиться; и умер Сын Божий – это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно. И после погребения Он воскрес – это несомненно, ибо это невозможно» (О плоти Христа. 5). Эта парадоксальность мышления Тертуллиана постоянно подчеркивалась в истории, эти слова, которые буквально звучат так: «это вполне достоверно, ибо ни с чем несообразно» – то, что Сын Божий распят на кресте, – они в историю вошли в несколько ином виде: «Credo quia absurdum est» («Верую, ибо абсурдно»). А буквально если переводить: «Это достоверно, ибо ни с чем несообразно». Вы, наверное, частенько слышали атеистически настроенных выступающих, авторов каких-нибудь, которые, основываясь на этом замечательном совершенно высказывании Тертуллиана, утверждали, что христианство призывает к абсурду, отталкивает от знания и призывает к безумию.

Эта мысль о несовместимости философии и веры как-то после Тертуллиана заглохла. Пришло другое время – александрийского богословия, время Оригена, Кирилла Александрийского, время великих святых отцов-каппадокийцев, таких как Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский. И философия не казалась чем-то чуждым; разуму не отводилось второстепенное место по сравнению с верой. Философия так или иначе проникла, как и вся античная культура, включая и литературу (как мы с вами говорили уже), в христианскую догматику, в христианскую поэзию и так далее. Вся схоластика, например, построена на аристотелианских принципах, на философских принципах.

И только в связи с появлением новых духовных течений в Европе ХVI и ХVII веков вновь появляется эта мысль о том, что философия и вера все-таки вещи глубоко различные. И ярче всего выразил эту мысль знаменитый ученый, естествоиспытатель и богослов Блез Паскаль (вы, наверное, слышали со школы это имя). Он жил в XVII веке: годы его жизни – с 1623 по 1662. Его перу принадлежит довольно много сочинений разнородного характера, и в том числе одно крошечное, но очень известное в истории. Даже не сочинение, а просто записочка, которая называется «Мемориал Паскаля». Эта записка была написана после одного важного для его жизни случая – это было 15 ноября 1654 года. С Паскалем произошло следующее. Он с друзьями отправился на прогулку в коляске, запряженной лошадьми, из Парижа. Недалеко от Парижа им пришлось переезжать мост через Сену. А мост ремонтировался, и перила в одном месте просто отсутствовали. Лошади почему-то испугались и бросились в пролом, где не было перил моста. Внизу зияла темная бездна воды. Еще мгновение – и все утонули бы! Но поразительная случайность спасла путников. Первая пара лошадей сорвалась вниз, постромки сильно натянулись и оборвались. Лошади упали, а коляска осталась висеть на краю моста. Все были страшно напуганы и потрясены, а впечатлительный Паскаль просто потерял сознание. И в своем спасении он увидел перст Божий, который, так сказать, перевернул всю его жизнь. Так бывает в жизни иногда.

Этот случай породил необыкновенный опыт, как он считал, боговдохновения, который он пережил. Однажды, в том же году, будучи как бы «вне себя» – «в духе», как, помните, в Апокалипсисе сказано: «я был в духе» (Откр 1:10), Паскаль набросал дрожащей рукой на клочке бумаги небольшой текст такого религиозного-экстатического содержания, в котором он отрекался от мира, без остатка посвящал себя Богу, а затем он этот текст переписал на особый пергамент, сложил его вместе с черновиком и зашил в подкладку своего камзола. Так о нем никто не знал до его смерти, и только тогда, когда Паскаль умер, его вещи разбирались, в частности, в камзоле нашли вот эту его записку.

Вот текст. Текст небольшой, одна страничка, но я его сокращу. Текст знаменитого «Мемориала Паскаля». Вы почувствуете, что в нем вновь возникает вопрос, который поставлен Тертуллианом: «Что общего у Академии и Церкви, что общего у Афин и Иерусалима?» Вот текст:

«ГОД БЛАГОДАТИ 1654.

«Год Благодати» вы понимаете? Это значит христианское исчисление, потому что с Христом же пришла благодать.

Понедельник 23 ноября день святого Климента папы и мученика и других мучеников. Канун святого Хризогона мученика и других. Приблизительно от десяти с половиною часов вечера до половины первого ночи.

ОГОНЬ
Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова,
но не Бог Философов и ученых.
Уверенность. Уверенность. Чувство, Радость, Мир.
Бог Иисуса Христа.

Богу моему и Богу вашему.
Твой Бог будет моим Богом.
Забвение мира и всего, кроме Бога.
Обрести его можно только на путях, указанных в Евангелии.

 Я пропускаю большой кусок.

Иисус Христос
Иисус Христос
Я разлучился с Ним. Я бежал от Него, отрекся, распинал Его.
Да не разлучусь с Ним никогда!
Сохранить Его можно только на путях, указанных в Евангелии.
Отречение полное и сладостное.

Это не конец еще даже. Вот такой интересный текст. С тех пор вот это выражение «Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, а не бог философов и ученых» стало переходить из одного философского произведения в другое, но принадлежит оно именно Паскалю, этому его «Мемориалу», то есть памятной записке.

Итак, не философы, но верующие – Авраам, как образец веры, не был философом. Однако вспомним, что такое противопоставление философии и веры впервые возникло не у Тертуллиана и, уж конечно, не у Паскаля. Обратимся к Новому Завету, а именно к посланиям апостола Павла – к его Первому посланию к Коринфянам.  Помните, в 1 главе этого замечательного послания содержится дивное риторическое, прекрасное «Слово о кресте». Павел пишет следующее:

17 …Христос послал меня не крестить, а благовествовать (т.е. возвещать Благую весть), не в премудрости слова (по-гречески ἐν σοφίᾳ λόγου «эн софия лого», то есть не в философии), чтобы не упразднить креста Христова.

18 Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия.

20 Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?

21 Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих.

22 Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости;

23 а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие,

24 для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость;

 Вот такой великолепный текст. К сожалению, наш Синодальный перевод не дает нам полного представления о всей значимости этого текста. Здесь апостол Павел противопоставляет два очень важных для него понятия, которые лежали в основе всей античной культуры: понятие «софия» – мудрость (отсюда «философия», то есть любовь к мудрости) и понятие «мория», греческое слово, которое обозначает глупость. Противопоставление мудрости (а мудрость только на небесах, для греков – только на Олимпе, богов), – а здесь, на земле, здесь же только глупость! Люди только думают, что они мудрые, а на самом деле они ничегошеньки не знают и все время заблуждаются. С точки зрения людей, с точки зрения иудеев, крест является соблазном, т. е. шокирующим, отвратительным обманом людей. С точки зрения греков, эллинов, он является «морией», то есть сплошным безумием, глупостью, как у нас переведено – «юродство». А с точки зрения самих христиан – именно на кресте выражается не человеческая, а Божественная мудрость. В самом деле, подумайте, почему крест, с точки зрения иудеев, – это соблазн, а с точки зрения эллинов – безумие? Мы об этом с вами еще немножко поговорим. Но вся история человечества, вся религиозная практика человечества сводилась к тому, что человек всегда стремился снискать милость богов. Для этого надо было очень многое сделать: надо было хорошо знать имена тех богов, у которых ты хочешь найти милость и получить от них какое-то благо, надо было совершать массу всевозможных действий, для того чтобы эту милость получить: приносить жертвы, без конца молиться, преклонять колени, строить храмы, жертвенники и т. д. Если ты этого делать не будешь, то какая же тебе милость будет? То есть все время жертвы, жертвы, жертвы, жертвы… Любая языческая религия – это религия жертв. Ветхий Завет – это религия бесконечных жертв, всесожжений.

И вдруг появляются люди (тот же апостол Павел), которые говорят, что спасение к людям приходит не потому, что они чем-то жертвуют для Бога или для богов, но потому, что Бог приносит Себя в жертву людям. Не люди приносят себя в жертву Богу, а Бог раз и навсегда принес Себя в жертву людям. Это безумие с точки зрения всякой логики – человеческой логики, именно поэтому здесь и говорится, что «для эллинов это безумие». Ну, а евреи вообще считали, что это сплошной обман.

То есть здесь, в этих словах о кресте, о спасительном, искупительном кресте, у апостола Павла выражено глубокое противоречие между эллинской философией и Христовым откровением. И не только. Выражено также противоречие между ветхозаветными представлениями, между ветхозаветной верой и христианским откровением. Ничего этого мы не наблюдаем ни у Шестова, ни у Паскаля. А у Павла есть.

Еще до этого, до того, как апостол Павел написал свое Первое послание к Коринфянам, до того, как он вообще побывал в Коринфе. А Коринф тогда был столицей римской провинции Ахайя. Вся современная Греция была разделена на две части: северная часть – это римская провинция Македония (столица Фессалоники), а южная часть – Ахайя (со столицей в Коринфе). Афины были тогда очень маленьким городом, а Коринф очень большим, полмиллиона населения.

До посещения Коринфа Павел побывал в Афинах. И там произошло следующее, о чем нам пишет евангелист Лука в своей Книге Деяний (глава 17). Большинство из вас, конечно, помнят эту историю.

 16 …в Афинах Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов.

17 Итак, он рассуждал в синагоге с иудеями и с чтущими Бога, и ежедневно на площади со встречающимися.

«Чтущие Бога» – это такие язычники, которые еще не приняли обряда обрезания, которые еще не приняли закон Моисея, но уже принимали нормы закона Моисея как высшие нормы и верили в единого Бога.

18 Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение.

Вот эти два «чужие божества». Римский мир того времени был очень очарован Востоком. Это частенько бывает в европейской истории, и в наше время тоже бывает, когда люди вдруг проникаются идеями буддизма, или кришнаизма, или даосизма во всевозможных формах проникновения с Востока в Европу разных форм мировоззрения и разных религиозных или, скажем, каких-то других практик: например, восточные единоборства. Все это модно всегда было, даже в те незапамятные времена. Естественно, что, когда они слышали какое-то странное восточное имя («Иисус» еврейское имя, по-гречески, конечно, звучит непривычно), то они думали, что это какой-то бог восточный. И «ушки на макушке». Второе слово, которое он произносил, – воскресение. Как будет по-гречески «воскресение»? Аνάσταση, «Анастасия». А это тоже, по-видимому, какая-то богиня! Поэтому эти два божества так заняли их внимание, что они решили все-таки их послушать: «Кажется он каких-то новых богов проповедует».

22 И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне!

И обращает к ним свою знаменитую речь, речь в ареопаге. Он говорит о Едином Боге и затем:

 30 Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться,

 31 ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мёртвых.

И когда они услышали, что это не богиня Анастасия, а всего лишь «воскресение мертвых», одни насмехались, а другие говорили: «Об этом мы послушаем тебя в другое время».

Итак, у Павла произошла неудача, полный провал его проповеди в ареопаге. И это неудивительно, потому что эллины, греки, эти самые эпикурейцы и стоические философы, пребывали в своем мировоззрении, в своих представлениях о мире, о человеке, а Павел – в своем мировоззрении и в своих представлениях. Их представления были эллинистически-философские, а его представления были – иудейские и библейские. Это два совершенно разных религиозных мира, два разных культурных мира. Мы видим гигантское различие между эллинистической философией и библейским взглядом на человека. В данном случае, в случае в ареопаге, это касалось темы воскресения. А ведь именно воскресение – телесное воскресение – самое сердце христианской веры. Как пишет тот же апостол Павел в том же Первом послании к Коринфянам, «…если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор 15:14). «Вы все еще во грехах ваших» (1 Кор 15:17).

Действительно, пропасть разделяет эти два культурных мира – Афины и Иерусалим. Задумайтесь, почему Павла не послушали? Вот нам говорят: «Христос воскресе!» И мы отвечаем: «Воистину воскресе!» И не задумываемся над тем, а что это может означать для людей, которые вообще ничего не знают и никогда в жизни не слышали об этом. А если они воспринимают это все совершенно иначе? А совершенно иначе воспринимали эти слова люди, которые слушали апостола Павла. Это были умные люди, это были философы, афиняне, грамотные – но они просто посмеялись над Павлом. Не потому, чтобы они не представляли себе воскресение, в их понимании. Помните, ведь Евангелие нам сообщает тоже о каких-то воскрешениях, помимо воскресения Иисуса Христа. Помните: воскрешение сына наинской вдовы, воскрешение дочери начальника синагоги Иаира, воскрешение Лазаря Четверодневного. Три таких случая, как минимум, мы знаем из Евангелия.

А из античной литературы мы знаем еще больше таких случаев. Для древнего человека такие случаи не представляли чуда: «Да, ну, конечно, это чудесные вещи, конечно, это чудо, это редкость, это удивительно! Но все-таки это же бывает, ну, конечно, бывает. Вон, в прошлом году в соседней деревне воскрес один… Ну, и что такого! Конечно, удивительно, но все же бывает». Но как воспринималось воскресение? Как реанимация! Как, собственно, это и представлено в Евангелиях в этих трех случаях, в отличие от случая Иисуса Христа. Ведь все эти трое (и мальчик, и девочка, и Лазарь) возвращаются к своей земной жизни. В случае с дочерью Иаира так и сказано: «И тотчас вернулся в нее дух ее». То есть ее дыхание вернулось, она вернулась к этой жизни. Вот именно так и представлялось воскресение тем людям, которые слушали апостола Павла. И это им представлялось чем-то чудовищным, вообще-то говоря. Ну, ладно, когда по особому действию больной, только что умерший молодой человек вдруг оживает вновь, но поверить во всеобщее воскресение – это немыслимо! Да и как это произойдет? Ну, одно дело лежит вот на постели молодой человек, только что умерший, труп его, можно сказать еще не остыл, и вот он поднялся… И другое дело – сгнившие кости встанут, или месяц тому назад похороненные мертвецы поднимутся. Что же это будет такое?! Это же ужас и кошмар! Но не это даже самое главное, это все эстетика. А важнее другое – важнее философия. Дело в том, что эллинистическая философия (об этом мы говорили на позапрошлой лекции) – это дуалистическая философия: дуалистический платонизм или платонический дуализм, который считал, что весь тварный мир состоит из двух субстанциально разных частей. Они взаимозависимы, но все-таки разные. Это мир материальный и мир идеальный, мир материи и вещей (они тленные) и мир вечных божественных идей (они нетленные, вечные). То же самое касается и человека. Человек тоже состоит из двух частей: из тленного тела и нетленной бессмертной души. Тело-то умирает и сгнивает, а душа вылетает из тела и возвращается (возвращается или нет – это уже другой вопрос) на свою небесную родину. Такова была позиция и мировоззрение абсолютно всего эллинистического мира. Чего абсолютно нет в Библии! Там просто этого нет, потому что Библия считает, что человек без тела непредставим.

Здесь надо вспомнить о различных теориях посмертного существования, которые бытовали в мире вообще. Можно сказать что было, грубо говоря, три представления о посмертном бытии. Одно – это так называемый метемпсихоз (греч. μετεμψύχωσις, от μετά – пере- и έμψύχωσις – одушевление, оживление, собственно – переодушевление), то есть перевоплощение душ. Это характерно для Индии, для индуизма. На библейский мир это не оказало никакого влияния.

А вот в средиземноморском ареале были другие воззрения. Одно из них можно назвать пессимистическое, которое гласило, что человек по своей природе смертен: «…земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем» (Икос из чинопоследования Панихиды. Быт.3,19). Все! Человек умирает и превращается в прах. И от него ничего не остается. Такова судьба всех людей в этом нашем греховном мире. Именно такая точка зрения присутствует в Священном Писании Библии. Библия вся наполнена пессимистическим взглядом на посмертную судьбу человека. Как говорится в книге Екклезиаста, «псу живому лучше, нежели мёртвому льву» (Еккл 9:4). Человек исчезает, и от него не остается ровным счетом ничего. И косточки в конце концов истлевают. Остается что? Ничто. Но это «ничто» невозможно себе представить, это какая-то абстракция. И нам-то невозможно представить себе, а уж древним людям тем более. Они все стремились изобразить и как-то себе представить, и это «ничто» представляли себе в виде подземной общей могилы, темного пространства, куда уходят не мертвецы (мертвецы просто гниют), туда уходят тени от мертвецов. И это подземное пространство называется «шеол» по-еврейски, а в переводе на греческий – «аид». В нашем славянском переводе – «ад». В наших мозгах ведь полная путаница! Смешиваются средневековые представления с библейскими представлениями. Согласно средневековым представлениям, ад – это место мучений, а в Библии ничего подобного нет, ад – это просто коллективная могила, никаких мучений там не существует, потому что там некого мучить, там одни тени. А тени не мучаются. Конечно, оттуда, из этого «шеола», из ада, эти просто тени могут иногда подниматься; их можно колдовством, особенно на могилах, вызывать оттуда, из-под земли. Но, опять же, это будут не люди и не мертвецы, это всего лишь видимые тени, или привидения. Закон запрещает такие вещи, конечно. Таков библейский взгляд на посмертную судьбу, пессимистический взгляд. Он же характерен был и для древнего Вавилона.

А вот был еще в средиземноморском ареале другой взгляд на посмертное существование – оптимистический, согласно которому люди по своей природе бессмертны. Как бессмертны? И вот тут этот взгляд расщеплялся. Одни говорили, что люди бессмертны по своей физической природе. Это Египет. Помните, как там покойников обряжают, бальзамируют, перевивают всякими набальзамированными бинтами, сопровождают его в поход в тот мир. А тот мир очень похож на наш! Он, конечно, другой, но все-таки очень похож на этот. Там люди изменятся. Но тело-то останется, оно просто изменится. Вот это тело туда перейдет. Поэтому тело надо сохранить. Еще положить туда и пищу (мало ли в дороге пригодится), вещи какие-то бытовые, деньги. Денежки надо положить потому, что при переходе в тот мир надо перейти границу, а там стоят таможенники. И там надо заполнять анкеты! Они до нас дошли, называются «Книги мертвых». Там вопросики, вопросики, делал ли то-то, делал то-то? И на все надо отвечать… В зависимости от того, как ты заполнишь эту анкету, ты попадал либо в хорошее место в том мире, либо в очень-очень плохое место.  Деньги нужны, чтобы подкупить таможенников. Это оптимистический взгляд: человек бессмертен по своей физической природе.

А другая оптимистическая точка зрения – человек бессмертен, но не по физической, а по своей духовной природе. Вот это характерно для дуализма. Потому что человек состоит из души и тела. Тело –то и сгнивает, прекращает свое бытие, но душа-то бессмертна! В Библии этого нет, но у греков-то это есть. Душа-то бессмертна. И при переходе в иной мир опять же происходит некий суд – вот как у египтян там, на таможне, суд, так же и здесь – суд. Правда, анкету-то не надо заполнять, потому что боги, они же такие вздорные! Все зависит от их прихоти, от их рока, как они на тебя посмотрят: нравишься ты им или не нравишься. Еще был такой миф, помните, о трех мойрах, или трех парках. Они слепые старые бабы: одна тянет шерсть, вторая сучит ее и наматывает на веретено, а третья ножницами «чик-чик»: вслепую режет, кому когда жизнь обрежет. Вот типично эллинские представления о бессмысленности жизни, потому что все зависит от рока, от слепой судьбы. Точно так же и после смерти человека: если понравился богам, гарпии – полуженщины-полуптицы – хватают душу умершего и относят на острова блаженных, где они блуждают и гуляют по елисейским полям. А злые души или те, которые не понравились богам, относятся на берег Стикса, и там перевозчик Харон перевозит их в этот самый Аид, место теней. Оттуда уже выхода никакого нет. Все!

Это два таких оптимистических взгляда, египетский и греческий.

Ничего подобного в Библии нет. Но уже с глубокой древности иудеям приходило в голову, что ведь эта жизнь необязательно должна закончиться. Во-первых, ведь были же другие примеры – например, пророк Илия был взят живым на небо. То же самое произошло с Енохом. Вот уже два примера! Удивительно, но так было, если об этом написано в Библии. И впоследствии, особенно после Александра Македонского, эллинизм проникает в иудейскую культуру (и в библейскую культуру тоже) и постепенно оказывает свое влияние. И появляется мысль о бессмертии в Библии тоже. Вспомните пророков, например. Ну, бессмертие еще представляется таким наивным образом, как, помните, у пророка Иезекииля: кости лежат и вдруг поднимаются из земли, веет Дух Божий над полями, а кости облекаются в плоть и т. д.  Что здесь происходит? Кости – они остаются костями и остались бы навсегда костями, ибо человек по природе смертен, а бессмертие он получает не по природе, а по воле Божией, по благодати, по милости Божией. Итак, бессмертие, или воскресение (эта идея все укрепляется) – это не есть плод природы человека, а есть плод божественного чуда. Это отличает библейские воззрения от всех прочих воззрений.

Эта-то точка зрения была чужда всем тем людям, которым проповедовал апостол Павел.  И представить себе всеобщее воскресение они были просто не состоянии, потому что основной тезис относительно этого всей греческой антропологии был следующий: «Сома – сема», то есть «Тело – гроб». Гроб чего? Гроб души.  Так если это гроб, зачем мне снова в гроб влезать? Только что душа вылезла из этого гроба, вознеслась на Олимп или на елисейские поля, или упаси Бог – в Аид, но уж обратно-то в гроб не хочется, потому что тело доставляет душе страсти, страдания, болезни – ничего хорошего.

Таково различие было между философией и библейской верой еще во времена апостола Павла. Но время-то идет, и приближается 70-й год I-го века, когда Иерусалим был полностью разрушен, иудеи были рассеяны по всей вселенной. И Церковь Христова, первоначально возникшая на базе Иерусалима, Галилеи, то есть среди иудейского населения, все больше и больше отвоевывает себе языческое пространство в культуре эллинистической. Павел – прекрасный пример такого миссионера-проповедника. Он приезжает куда-нибудь в те же Фессалоники или в тот же Коринф и начинает проповедовать Евангелие. А как он проповедовал Евангелие? Как вы думаете? У нас есть примеры этого в Новом Завете.  Одно дело – проповедовать среди иудеев: их же ведь не надо заставлять отрекаться от идолов и верить в Единого Бога, они и так веруют в Единого Бога. Им надо было говорить о Христовом воскресении, о том, что Бог доказал Свою милость к людям через Христа. А что касается эллинов, тех же самых фессалоникийцев, то как им говорить? Во-первых, надо было доказать, что существует один Бог, а не много идолов. Это довольно легко, потому что в то время уже мало серьезных людей верило в существование множества богов. Да, традиционно поклонялись, но традиции традициями, а мысль-то живая все-таки действует. И уже Платон говорил о Едином Боге, и другие философы тоже. Хуже обстояло дело с тем, что все-таки евангельские истины слишком были связаны с культурной библейской средой. Если апостол Павел, например, пытается дискутировать со своими иудейскими противниками, он постоянно апеллирует к Священному Писанию: поглядите на Авраама, поглядите на Давида, поглядите на пророков и цитирует, цитирует, цитирует. То же самое в Евангелиях. А какое дело тем фессалоникийцам до какого-то там Авраама или Давида?! «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…» Они никогда эти имена не слышали! Эти имена им ровным счетом ничего не говорили, так как они же живут в иной культуре, не библейской. Они живут в своей языческой, греческой культуре – великой культуре! Какие-то нужны были другие слова, другие методы проповеди. Павел блестяще проповедовал. Он сам говорит: «Моя проповедь, мое Евангелие не в слове только (то есть не только в Священном Писании), но в явлении духа и силы», то есть другие творческие способы миссии.

Как бы то ни было, постепенно христианство переносится из иудейской среды в языческую среду, чему немало способствовало и то, что и Библия Ветхого Завета к тому времени уже была переведена на греческий, эллинский язык – так называемая Септуагинта. Каждый мог с нею так или иначе ознакомиться и познать библейские древности, библейские пророчества и так далее.

И вместе с тем как все больше эллинов, то есть язычников, принимали христианство, все дальше отходило библейское мировоззрение, то есть библейский взгляд на мир, на людей – вот этот самый пессимистический взгляд, чуждый дуализма. Ведь Библия же не знает, что «человек состоит из двух частей: тела и души». Это немыслимо для Библии! Человек без тела немыслим! А у греков иначе все… И происходит мало-помалу поворот в сторону эллинистической философии. Это, конечно, положительно сказалось на всей последующей христианской догматике, на церковной культуре. Вся наша мыслительная, философски-богословская культура пронизана эллинской философией. Это началось уже тогда, понемножку, уже в Новом Завете это «понемножку» заметно. Если, например, у апостола Павла этого почти не видно, и он постоянно вступает в спор с платонизмом – в том же самом Первом послании к Коринфянам. Помните: греки, которые были погружены в греческую философию, в дуализм, пренебрегающий телом и возвышающий душу, когда становились христианами, принимали крещение, говорили о том, что они теперь во Христе и теперь понимают, что эта телесная жизнь ничтожна, а они все в духе, во Христе. И как им надо было относиться к телу? Тут происходили разные вещи. Одни говорили: «Тело надо всячески подавлять!» Это так называемые «аскеты». И Павел с ними борется, с этими «аскетами», в 7 главе Первом послания к Коринфянам. Это те люди, которые говорили, что, во-первых, надо поменьше есть, поменьше спать и уж ни в коем случае не предаваться половым сношениям. В брак не вступать, потому что брак требует сношения с женщиной, рождения детей. О ужас! Это увеличение зла в мире, телесности в мире. Павел говорит, что все это не так, это заблуждение. И другие философы-дуалисты, которые говорили: «Да нет, тело не надо подавлять, на него просто не надо обращать никакого внимания. Поймите: ведь мы же все уже в духе, в Господе, в Иисусе Христе! Что нам обращать внимание на всякую телесную жизнь? Тело пьянствует – пусть пьянствует на здоровье, ему же хуже. Это же не я, я-то уже в Духе Святом, а это же мое тело пьянствует. А моя душа уже там! Тело идет в блудилище, блудит? – Ну и пусть блудит! Это же не я делаю, это тело делает». 6-я глава Первого послания к Коринфянам великолепна! Как Павел там роскошно спорит с этими людьми! То есть Павел обращает внимание, конечно, на философию и борется с ней.

А посмотрите, что происходит в поздних произведениях Нового Завета, скажем, в послании к Евреям. Там уже почти господствует эллинистический взгляд на мир, на человека. Скажем, на историю, на эсхатологию, то есть на конец мира. Если библейский взгляд на конец мира (эсхатология, да?) носит временной характер: все движется в истории, мы живем сейчас, а придет такое время, когда наступит конец во времени, этот мир разрушится, и настанет новый мир, новый век – Царство Христово, Царство Божие. А в послании к Евреям ничего этого нет. Ведь греки же не мыслили себе развитие мира во временных категориях. Это Библия говорит, это Библия мыслит исторически – от творения мира до его конца. Все течет во времени, там будет конец, а там новый мир (если вообще будет). Это Библия! Ничего подобного ни в одной греческой философии нет. Там же ведь мир движется циклически: как звезды крутятся и как ходят, и как Солнце – все в мире происходит циклически, как мы наблюдаем море, как волны накатывают и откатывают, накатывают… – все периодично. Все циклично. Так же и время. Оно крутится колесом. Как там у Вергилия (ошибочно, нужно: у Овидия – прим. ред.) сказано? «Áurea príma satá (e)st aetás, quae víndice núllo…» – («Первым посеян был век золотой, не знавший возмездья…» Овидий, «Метаморфозы», I, 90 (Перевод С. Шервинского). «Вначале был золотой век, этот золотой век закончился, пришел железный век, а потом наступит снова золотой век, а потом опять железный, а потом опять золотой век…» Бессмысленное кружение. Нет истории как таковой. Греки не знают, что такое история в хронологическом плане. Зато у них есть другое, то, чего нет в Священном Писании Библии: эсхатология не временная (конец где-то во времени), а эсхатология пространственная (конец в ином мире, в пространстве): вот здесь земля, здесь воздух, а там – другой мир. Есть низ, а есть верх. Туда душа летит – на небеса. Мы читаем послание к Евреям, где никакого хронологического конца мы не наблюдаем, но зато мы наблюдаем границу в пространстве. То есть постепенно эллинизм проникает даже в Новый Завет. Хотя все-таки еще господствует здесь библейский взгляд на мир, на человека, на спасение.

Но приходит время, когда философия все больше, больше и больше отвоевывает себе пространство. И вот уже святые отцы, вот уже Вселенские соборы, которые используют термины. Мы их используем в нашем Символе веры, которые никакая Библия никогда не слышала даже. Помните: «…единосущна Отцу, Имже вся быша»? Что это за «единосущна»? Где это сказано в Библии? Это плод тончайшей философско-богословской разработки III-IV века уже. Это совсем другой мир! А посмотрите вы на произведения Иоанна Дамаскина. Это же глубочайшая аристотелианская философия, перенесенная на христианскую почву! Схоластика, догматические наши учебники, наши катехизисы – все это уже пронизано эллинистической философией. И ладно, и хорошо, и слава Богу! Только трудность-то в чем состоит? Трудность состоит в герменевтике, когда мы читаем Библию, мы должны помнить, что одни и те же слова там и у греков (слова-то используются одни и те же) могут использоваться в разном смысле! Для Библии «тело» – телесное воскресение Иисуса Христа, Павел прекрасно объясняет, что это такое. Потому что слово «тело» для Павла, как вообще для всей Библии, это «человек» в его объективной данности. Это не мясо, как у греков, а человек в его цельности.  Греческое слово «сома» σώμα, если буквально переводить, – означает «целое», σώος, «целый».  Отсюда человек – тело, потому что он «целый», он не расщепляется на куски. Его нельзя разорвать на несколько частей и получить несколько людей. Он целый. Целый-то целый… Но на самом деле ему только кажется, что он целый. Он постоянно чихает, кашляет, делает прочие вещи и, в конце концов, болеет, разлагается и превращается в кучу праха. Так что целостность, цельность – это только мечта человеческая, а в реальности человек отнюдь не целый, у него нет истинного тела, цельности.

Это очень интересно! Если греки говорили о том, что человек дихотомичен, он делится на две части, дихотомия: тело и душа или трихотомия: дух, душа и тело, то Библия не делит человека, Библия говорит, что человек – это «сома», это тело, он не делится на куски, это невозможно! Человек не дихотомия, не трихотомия, а а-томия. Человек – атом (от др.-греч. ἄτομος «неделимый, неразрезаемый»), неделимый, он тело, а всякое тело неделимо. Я не могу взять этот мобильник, разломить пополам, скажем, никак, потому что это «тело», он неделим, он атом как мобильник. Если я разломаю пополам или на много частей, я получу просто кучу частей, кучу щепок каких-то и деталей, а вовсе не мобильники. И попробуйте теперь перевести это слово «атом» на латинский язык. «А-том» на латинском – «in-divid» – человек есть «ин-дивид», неделимый, атом, тело.

Но это ему только кажется, что он тело. Ему только кажется, что он индивидуальность. На самом деле нет. Он разлагается, умирает. Единственный пример бессмертного тела – это тело Христово. Вот тело Христово уже не умирает, уже не разлагается и не расщепляется. И наша возможность обрести подлинную индивидуальность, подлинную сущность, подлинное тело – это только соединяться с телом Христовым. Это основа основ христианства в его новозаветном изложении. Достижение такой цельности, такой soma, цельности называется по-гречески «сотерия», σωτηρία, целение, в нашем переводе – «спасение». Перевод немного неудачен…. Ну, что такое спасение? Спасение путников на дороге, спасение на воде, спасение из пожара… А здесь речь идет не об этом! Речь идет о том, чтобы даровать человеку полную цельность! Soteria [сотерия]! Избавить его от какой-то глубинной болезни, которая называется грех. Все это богословие, конечно, замечательное, замечательное богословие, и никому даже в голову не приходит, что здесь многое упирается в лингвистику. Все эти слова: «тело», «спасение». У нас нет ощущения их родственности – того, что есть в подлиннике, и того, что есть, кстати, в других языках.

Возьмите вы латинский язык. Как будет «целить» по-латыни? – Sanare [сана́рэ], отсюда санаторий, санация. А как будет «святой» по-латыни? – Sanctus [санктус], то есть корень-то у этих слов один: святой тот, кто исцелял!  Как будет по-немецки «спасение»? – Heil. А «святой» по-немецки? – Heilig. «Целить» – heilen. Одно и то же слово: спасение, целение, святость. Как будет по-английски «целый»? – whole. Как будет Святой Дух? – Holy Spirit. Как будет «целить»? – to heel. Это один корень. То есть в других языках это как-то заметнее немножко, в русском, к сожалению, это ушло, и мы не отдаем себе глубинного отчета в том, как все это связано, взаимосвязано: телесность человека и его бессмертие, цельность.

Это не приходило в голову грекам-эллинам, потому что для них «тело» все-таки в эллинистический период означало то же самое, что в Библии «плоть», то есть смертное начало в человеке. Вот такая беда! Такая беда, которая проникла вместе с положительным фактором проникновения в христианство философии, которая показала всю свою мощь философскую, потому что пронизывает всю нашу культуру: и гимнографию, и догматику, и литургику, и поэзию, и литературу, и философию, и наши мысли, и все – все определяется в разуме, так сказать, философскими категориями эллинизма, что, в принципе, доказывает жизненность этой концепции, но, с другой стороны, надо быть осторожным при чтении Библии, потому что там те же самые слова означают совершенно другое.

Кто же в конце концов победил в христианстве: библейский Иерусалим или древние философские Афины, вера или знание? По-видимому, ни то, ни другое. И как тут не вспомнить снова апостола Павла, его Первое послание к Коринфянам, знаменитый гимн любви, 13-ю главу:

1 Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий.

2 Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто…

8 Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (Кор 13:1-9).

То есть исчезнет все: и философское знание, и вера, и надежда – все это останется позади, останется не позади только любовь. Так в Царствии Божием. В этом Царствии знание, «вера, надежда и любовь, но любовь из них выше» (Кор 13:13), потому что она «не перестает»: Бог есть Любовь. Это непреходящая сущность. Так что победа не за ветхим Иерусалимом с его верой, не за Афинами с их знаниями, а за Крестом. Как писал апостол Павел, «я не желаю хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал. 6:12–14).

И здесь самое время вернуться к тому вопросу, с которого мы начали. Какой смысл того, что священные тексты христиан написаны не на родном языке для основателя христианства, Иисуса Христа, а на чуждом ему греческом языке, не на языке Иерусалима, а на языке Афин? Смысл-то в том, что в самом этом факте преодолевается ограниченность и того, и другого по сравнению с Крестом и с христианством. Нам как-то привычно считать, что христианство – это религия. Мы люди религиозные, христиане. Более того, по нашей российской Конституции и по конституциям огромного количества стран мира (не всех) религия христианства равноправна с другими так называемыми «традиционными» религиями: иудаизмом, исламом, буддизмом. А где-нибудь в Сибири сказали бы – с шаманизмом: «Христианство и шаманизм. Ну что тут? Это равные религии. Они равноправны перед законом». Но ведь сказано же нам, христианам, что «конец Закона – Христос» (Рим 10:4). И равны ли все эти религии перед нами, кто вместе с апостолом Павлом умер для мира с его законами? «Я распят для мира, и мир распят для меня». Вот в этом проблема!

И тут впору задуматься над самим словом «религия» (лат. religio). Все вы знаете, что означает это слово. Re-ligare – глагол, re- означает «восстановление вновь». «Ре-нессанс» – воз-рождение. А ligare? Кто музыку изучает, знает, что такое liga – это связь некая. То есть это возобновление связи, восстановление утраченной связи или нарушенной связи. Кого с кем? Земли с небом, земли с Олимпом, нас с Богом, нас с богами. Восстановление связи – это религия.

С тех пор как существует мыслящее человечество, оно пыталось установить постоянно нарушаемую связь земного с небесным. А это требует множество средств связи. Что такое связь, все вы прекрасно знаете. Вот у меня мобильник, и у того, с кем я хочу установить связь, тоже мобильник или настольный телефон какой-нибудь. Это сложные аппараты, между ними существует некая связь, провода или электромагнитные волны. Антенны, спутники, передатчики, приемники – сложная система связи. А еще здесь, на Неве у моста Александра Невского стоит «Телеком» – огромный дом, там тысячи сотрудников. В сотнях-сотнях офисов сидят. И все трудятся, трудятся, трудятся, поддерживая нашу связь с кем-то. За это деньги получают. А мы им платим, платим, платим. Связь – очень сложная система посредств. Это всегда так. Она требует от нас каких-то знаний. Я же должен иметь какую-то записную книжку, куда записываю номера и фамилии. Или должен хорошо знать номер. Если я неправильно наберу, кто же мне ответит! А на том конце ведь не просто даже люди сидят, там олимпийские боги или Сам Господь Бог сидит! Еще посмотрит, отвечать мне или нет. Нравлюсь я ему или нет. Плюнет, да и все… Связь – это очень-очень сложная вещь! Она требует от меня множество знаний, умений, а главное – денежек, денежек, то есть жертвы, жертвы, жертвы.

Вот, то, о чем мы с вами уже говорили: все религии, то есть вот эти связи требуют от человека жертв. Так в любой языческой религии, начиная от каких-нибудь человеческих жертв и кончая животными. То же самое и в иудействе по закону Моисея, и то же самое в исламе, да и во всех религиях. То есть нет никаких существенных различий между разными религиями в этом смысле – между язычеством, иудаизмом, исламом, буддизмом.

Вот и христианство, понимаемое как религия, тоже требует усилий по установлению связей с Богом, со Христом, с небесными воинствами, со святыми и так далее, и так далее. Но это так, если мы будем христианство считать религией. А вспомним слова Христа: «Я и Отец – одно» (Ин 10:30). Эта мысль высказывается неоднократно и в разных формах. Или еще одно: «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14:9). Тоже в разных формах выражается. Тогда, если мы воспринимаем догмат воплощения Сына Божия в человека всерьез, то мы понимаем и слова апостола Павла с его мыслью о том, что «все ветхое прошло, теперь все новое» (2-е Кор 5:17), что ветхозаветный закон больше не нужен, он как бы снят во Христе, он исполнен, как Сам Христос говорил: «…не нарушить пришел Я, но исполнить» (Мф 5:17). «Исполнить» не в смысле «осуществить» все заповеди, Он их постоянно нарушал. Совсем в другом смысле! Мы понимаем также и основную мысль, выраженную в послании к Евреям о том, что во Христе не нужен никакой культ, он тоже снят во Христе. Упразднен. Исполнен. Во Христе снята также вся прежняя история до Креста и до воскресения. Ведь она в своем естественном ходе не привела ни к какой цели. Эта история создавала жертвенные культы, законы, конечно, а вместе с тем и культуры. Всякая культура основана на культе. Если вы проанализируете прекрасную античную культуру со всеми ее тонкостями, то вы увидите, что вся она базируется на языческой культовой мифологии. То же самое относится к библейской культуре. То же самое – к великолепной культуре ислама. И, разумеется, к буддизму. Когда христианство погрузилось в культ (это произошло довольно рано), то оно породило и христианскую культуру, в которой мы живем вот уже почти две тысячи лет.

Но в этом мире, «который был распят, и я распят для него», все культуры зарождаются, расцветают, стареют и угасают. Не надо быть слишком проницательным человеком, чтобы видеть, что и великая и замечательная христианская культура тоже терпит в настоящее время кризис угасания. Вы этого не чувствуете? Конечно, конечно, конечно! Не христианство терпит угасание и смерть, а христианская культура. И это я настойчиво подчеркиваю. Не угасает что? Не угасает откровение, откровение об искуплении, об искупительном Кресте и спасительном воскресении, которое ведет из царства «мира сего», из «царства кесаря», как бы его ни называли: парламент, президент, король – как угодно; ведет из этого царства кесаря в Царство Божие, которое, как говорил Иисус Христос (это Его первые слова) «уже приблизилось». Это было две тысячи лет назад! Оно вместе с Ним уже пришло сюда, в этот мир. Как тайна. И в этом-то Царстве, Царстве Божием, уже нет ни эллина с его Афинами, ни Иерусалима и иудеев. В этом и смысл того, что вот это универсальное, прорывающее все языковые и культурные границы и барьеры Евангелие Царства Божия прозвучало для человечества не на малоизвестном в те времена еврейском или арамейском языке ветхого Иерусалима, но на более универсальном, всем тогда известном, языке Афин.

А вывод-то какой мы сделаем? Христианство выше всякой религии. Отец Александр Шмеман, замечательный богослов, говорил, что христианство – это не религия, это как раз отрицание религии в буквальном смысле, потому что во Христе мы соединяемся, мы уже сыны Божии и братья во Христе друг другу. Нам уже не надо налаживать никакую связь, как это происходило, не надо приносить никаких жертв. Единократная Жертва уже принесена, раз и навсегда. Не нами, а Богом. В этом-то и мудрость Божия, сошедшая с небес, которая противоречит нашей глупости. Так что христианство выше всякой частной религии, выше всякой частной культуры, выше всех законов, выше Афин и выше Иерусалима.

Ну, вот на этом я и хочу сегодня закончить. А шутки ради – анекдот, который я вычитал недавно. Тоже касающийся Афин или Иерусалима. Анекдот такой.

Архетипический сюжет эллинской культуры: мужик-скиталец плывет через моря-океаны (Одиссей, наверное), чтобы вернуться к своей любимой бабе.

Архетипический сюжет еврейской культуры: мужик-скиталец лезет на гору, чтобы зарезать своего любимого сына.

Не знаю, что с этим делать, я в отчаянии!..

Вот такой анекдот. Ну, это уже шутки ради…