Феодоровский собор, 25 февраля 2011 г.
Расшифровка – Людмила Голубкова
Сверка и корректура – О.Суровегина
Название сегодняшней лекции страшноватое – «Экзистенциализм»… Философы и ученые любят такие заковыристые, страшные слова. На самом деле я постараюсь говорить очень просто, да и сам я не философ, поэтому буду говорить очень популярно.
Мы с вами говорили уже о связи христианства с дохристианскими мировоззрениями, связи христианского богословия, скажем, богословия апостола Павла или апостола Иоанна, с ветхозаветным богословием, с Ветхим Заветом, а также о связи позднейшего христианского богословия, скажем, схоластического, школьного богословия, с греческой философией, эллинской – с философией Платона, Аристотеля, и постарались выяснить, что христианство как таковое, вера христианская, конечно, превышает и ветхозаветное богословие с ветхозаветной верой, то есть «Иерусалим»; превышает и греческую мудрость, «Афины», и, я бы сказал, превышает и христианское богословие средних веков – схоластическое, такое привычное, семинарское. Потому что вера, как, помните, я вам цитировал Блеза Паскаля, – это вера в Бога живого, «Бога Авраама, Исаака, Иакова, а не Бога философов и ученых». Тем не менее сегодня о философах и ученых пойдет речь.
И прежде чем мы будем говорить о современной экзистенциальной философии, оглянемся немножко назад, на то, что было до возникновения современной философии и почему мы делим философию на старую и современную, к которой, в частности, относится и экзистенциальная философия.
Итак, предыстория. За три столетия до наших дней, то есть где-то с ХVII века, сформировалось, я бы сказал, окончательно четыре глобальных философских концепции. Те из вас, кто учился в вузах, те, может быть, хотя бы отчасти и помнят крохи философских знаний, которые давались в разных вузах, если это, конечно, не философские факультеты. А те, кто не учился в вузах, все равно хоть краем уха слышали, что существовали и существуют до сих пор такие философские учения, такие концепции, как материализм, идеализм, дуализм и подобные. Конечно, слышали. Вот немножечко взглянем на эти концепции. Они классические. Итак, четыре попытки объяснения всего мира – а философия объясняет нам мир и место человека в этом мире.
Первая, я бы сказал, – материализм. Помните, основной вопрос философии – что первично, что вторично. Материалисты говорят, что первична материя, а всякая мысль, сознание, нечто идеальное – это уже вторично. Это как бы производное от материи. Что такое материя? Материя – это чувственно воспринимаемая реальность, то есть реальность, воспринимаемая нашими органами чувств. Конечно, какие-то вещи мы воспринимаем нашими органами чувств непосредственно, а некоторые, как, скажем, электромагнитное поле, мы же не можем воспринять непосредственно ни зрением, ни тактильным ощущением, но с помощью приборов мы все-таки доводим это до наших чувств. Вот эта материальная, чувственная реальность иногда называется действительностью, то есть то, что действует на наши чувства. Материя существует независимо от нас, объективно, и существует в великом многообразии всевозможных форм. Материя ниоткуда не взялась и никуда не может деться. Она вечна. Она – первоначало всего. Если вы помните, всякая древняя еще философия всегда спрашивала: «А что вначале?» Так начинались все философские сочинения уже у древних греков. Как у Фалеса (это первый философ у греков), что было вначале? Все из воды, начало всего – вода. Другие говорили: «Да нет, вначале был воздух», «Вначале был дух», «Вначале было движение». И так далее. Или Эмпедокл: «Вначале были четыре стихии: вода, воздух, огонь и земля». Материалисты говорят о том, что вначале была материя. Слово «материя» вы представляете откуда? Оно родственно слову «матерь», как «мать – сыра земля». А вообще-то латинское слово materia (материя) обозначает «родящее лоно», тот орган, который рождает. Так что это древнее название.
Итак, материя – первоначало. Самая сложная форма материи – это мозг человека, и в мозгу возникает сознание, возникают мысли. А мысли, сознание – это идеальные сущности, они же нематериальны. Ведь мы же не можем измерить в сантиметрах или взвесить на весах какую-нибудь мысль, или сознание, или идею – скажем, теорему Пифагора. Сколько она весит? Да нисколько не весит! Это что-то иное, отличное от материальных предметов. Это идеальные сущности. Идеальные сущности как бы порождаются материальным мозгом, они вторичны.
Если мы будем говорить о Боге, о том, как материалисты относятся к Богу, то Бог – это тоже мысль, выдумка человеческая, фантазия, порожденная страхом древних людей перед силами природы, таинственными, неведомыми. Таков материализм. Можно перечислить представителей материализма, самых известных ХIХ века: Людвиг Фейербах, Карл Маркс, Фридрих Энгельс. Эти имена известны каждому. Это материализм.
Другая противоположная, борющаяся как бы с этой концепцией, – это концепция идеализма. Идеализм как бы полная противоположность материализма. Первично не материальное, а мысль, сознание, нечто идеальное, недоступное для чувств, но доступное для нашего разума. Это идеальное бестелесно, называется иногда «сверхчувственное» или «умопостигаемое» – не чувствами постигаемое, а нашим умом, сознанием, постигаемые умом идеальные вещи. Совокупность всего идеального иногда называется сознанием. Человеческое сознание, мое, твое, – это лишь частица какого-то общего мирового сознания. Как в материализме каждый предмет есть частичка какой-то общей материи, так и в идеализме каждое индивидуальное сознание – это лишь частичка какого-то общего сознания. Это общее сознание по-всякому называется. Его можно назвать «мировой разум», или «логос», или «Бог», или «абсолютная идея» и так далее. При этом идеализм может быть теистическим, то есть признающим существование личного Бога, либо пантеистическим, которое считает, что все есть Бог. Как бы то ни было, это идеализм. А что такое тогда материальное? А материальное – это воплощение каких-то идей, каких-то мыслей, как бы иная форма существования идеального. Как в материализме мысль – это иная форма существования материи, порождение материи, так в идеализме материя есть порождение идеи, воплощение какого-то плана, какой-то идеи, какого-то замысла. Представители идеализма всем вам тоже хорошо известны: это Платон, если мы говорим о древних, основоположник идеализма, а в ХIХ веке самый последний и самый классический представитель идеализма – это Георг Гегель.
В ХVIII веке, даже раньше еще, возникла идея: а нельзя ли примирить эти две концепции, материализма и идеализма, которые вечно спорят друг с другом, обвиняют друг друга? Каждый говорит: «Я истина, а ты ложь, ты ложь!» Все мы знаем, как в советские времена обвинялся любой неугодный философ «в идеализме» – это самое страшное преступление, потому что официальная концепция, которая, конечно же, истинная, была материализм. Ну, возможно представить себе и противоположную ситуацию. Так вот, нельзя ли как-то примирить эти противоречащие друг другу концепции?
Возник компромисс, который утверждает, что все мироздание имеет двойную природу. Материя и сознание существуют как бы параллельно и вечно рядом друг с другом. Как они взаимодействуют? На этот вопрос были разные ответы. Самый древний ответ дал еще Аристотель, помните – учитель Александра Македонского. Он утверждал, что материя – это некое бесформенное вещество, из которого идеальные формы создают отдельные вещи, как бы воплощаясь в этом веществе. Любой предмет есть соединение вещества, вот этой материи, и формы. Это можно себе представить, как у вас есть кусок глины или пластилина, и вы, замыслив какую-то форму, делаете из всего этого вещь, вылепляете. А кто этот гончар, который из глины все лепит – то есть из материи отдельные вещи? Кто этот работающий с пластилином мастер, скульптор? Одни говорили: это некий мировой ум, форма всех форм. Так говорил Аристотель. Ведь ум – это идеальная сущность. Таким образом этот дуализм Аристотеля вырождается в идеализм. Да, я забыл сказать, что философы, которые признают параллельное существование материи и сознания, называются дуалистами. «Дуо», δύο – по-гречески «два». Декарт, если помните, был такой, он тоже был дуалистом, говорил о том, что и духовная, и материальная субстанции вечны. А кто гончар? – Бог. Так он отвечал.
И наконец, четвертая концепция, следующая, это философия тождества. Материализм и идеализм очень похожи друг на друга, они просто как бы противоположности друг друга, зеркальное отражение один другого. И та, и другая концепции спрашивают, что первично и что вторично. Одни говорят, что первична материя, а другие – что сознание. Эти начала несовместимы, противоположны друг другу. Но, спрашивается: вот, материалисты говорят, что из материи, из мозга, происходят мысли, сознание, идеальные сущности. Но, спрашивается, как из материи может произойти сознание? Или как из чего-то идеального, из ума, может произойти материя? И те, и другие спрашивают, что первично, а что вторично. А если материя первична, то как из материи происходит нечто идеальное? И наоборот: если начало – идеальное, как из идеи может произойти материя? Это мучительный вопрос. Задумаемся, может ли, например, из желудя вырасти дуб? Может. А может ли из камешка вырасти дуб? Не может. А почему? Да потому, что дуб уже каким-то образом содержится в желуде. Он там запрограммирован. Не может появиться нечто, что каким-то образом не было в чем-то. Вывод делается такой: материя и сознание каким-то образом содержат друг друга. И это не разные сущности, а одно и то же. Просто материя – это иная форма бытия сознания, а сознание – это иная форма бытия материи. То есть это разные формы чего-то единого. А чего единого? Того, что называется бытие. И тогда снимается вопрос о первичности, и он превращается в вопрос о курице и яйце. Мы не можем сказать, что сначала было: яйцо или курица. Так же и с этим вопросом о материи и сознании. Такое направление в философии, четвертое, как я сказал (значит: материализм, идеализм, дуализм – и вот это направление), называется философией тождества, что и то, и другое – это одно и то же. И материя, и сознание объединяются в единое понятие «бытие».
Мы потом с вами посмотрим на то мудрое, что содержится в этой мысли. Пока я назову представителей этой философии. Прежде всего, это Бенедикт Спиноза, это ХVII век. Он говорил, что есть только одно начало, которое совмещает в себе и материальное, и идеальное, – это Бог. Или, он еще говорил, – природа. Бог и духовен, и материален. Его, как вы помните, предали анафеме (он был евреем), его предали анафеме в синагоге за его философскую концепцию, потому что она напоминала концепцию пантеизма: Бог есть природа. Но нас это сейчас не интересует. В ХIХ веке такой же такой же концепции тождества придерживался Фридрих Шеллинг.
Самым большим идеалистом, как я сказал, ХIХ века, который подвел как бы черту под всем прошлым идеализма, был знаменитый философ Гегель. Он считал, что мироздание является как бы всемирным разумом, и этот разум воплощается в самых разных формах. Он говорил: «Все действительно проникнуто разумом, все действительно разумно, все разумное действительно» – вот это его знаменитый афоризм. Но Гегель уже с начала ХIХ века подвергся всевозможным атакам. Прежде всего, критике подверглось вот это утверждение, что «все разумно». «А так ли все разумно? Разве мы не видим вокруг себя хаоса, безобразия, дикости, чего-то неразумного, бессмысленного? Сколько угодно! Как все это объяснить? Нет, мир неразумен, и поэтому в основе его не может лежать разум, а нечто иное», – говорили оппоненты Гегеля.
Так возникли всевозможные уже неклассические философии. Все, что мы до сих пор перечислили, были различные отрасли классической философии: материализм, идеализм, дуализм, философия тождества. ХIХ век был веком порождения неклассических философий. И все это, кстати, к концу ХIХ века, во всяком случае, совпало с появлением неклассического естествознания. В конце ХIХ века казалось, что открыты все тайны. Великий Ньютон показал нам истину, он открыл физические законы существования пространства, времени, материи в пространстве и времени. И вдруг… все начало распадаться! Если вы помните, особенно в начале ХХ века появляются теория относительности Эйнштейна, потом квантовая механика в физике, естествознание и вообще вся наука стоит перед катастрофической задачей, перед катастрофой: все, что казалось вот-вот будет достигнуто, все загадки мироздания будут открыты… И оказывается: ничего подобного, все закрывается больше, больше и больше. И наше время показывает нам то же самое. Сейчас уже, например, стандартная модель Вселенной подвергается сомнению. Множество в мире такого, что и не снилось нашим мудрецам. Возьмите, например, существование темной материи, или темной энергии, которая никогда не будет постигнута. И это признают физики.
С этим временем приблизительно совпадает и упадок классического мировоззрения вообще. Одна за другой появляются такие философии, которые можно было бы назвать философией иррационализма. Если все прежние философии основывались на каком-то разумном объяснении мироздания, все эти системы, все основывалось на разумном логическом объяснении, то вдруг появляются (это еще с начала ХIХ века) такие философы, как Артур Шопенгауэр, который говорит: «Да нет же, не разум лежит в основе всего! Какой там разум?! В основе всего лежит воля. Воля к жизни, воля к существованию». Вслед за Шопенгауэром появляется уже в середине, к концу ХIХ века, Фридрих Ницше. Слышали, наверное, во всяком случае, это имя. Как последователь Шопенгауэра, он говорит: «В основе всякого существования лежит воля, но не просто воля, а воля к власти». Недаром национал-социалисты в Германии взяли на вооружение концепцию Ницше. Затем, в начале ХХ века, появляется Зигмунд Фрейд с его учением о психоанализе, о подсознательном, о подсознательных влечениях. Это тоже дает какие-то толчки к иррациональности в философии. И к прочим концепциям, которые тоже можно назвать концепциями иррационального, можно отнести философию экзистенциализма, о которой мы сейчас будем немного говорить.
Я остановлюсь более-менее подробно на родоначальнике экзистенциализма, а об остальных просто вскользь упомяну, если время позволит. Родоначальником экзистенциализма (мы потом выясним, что означает это слово) считается живший в ХIХ веке датский философ и богослов Сёрен Кьёркегор. Мы очень мало знаем о Дании: народ небольшой, страна небольшая. Какие самые известные датские имена? Конечно, Андерсен, великий сказочник, и вот – великий философ Кьёркегор. Пожалуй, эти двое, а больше никто никого и не знает. Жил он с 1813 по 1855 год, в первой половине XIX века. Он был первый, кто очень энергично ополчился против всяких абстракций прежних философских систем, против общих понятий, против так называемых «универсалий». Что такое «общее понятие» или «универсалия», сейчас я поясню. Вот есть береза, вот есть сосна, вот есть ель, вот есть пальма… Их что объединяет общее? Дерево. Вот это общее понятие, по латыни universalia – универсалия. Вот есть Иван, вот есть Петр, вот есть Сидор, что их объединяет? Человек, общее понятие. Некая абстракция, отвлечение от частного. Вот есть частные вещи, а отвлечение от частного называется «абстракцией». Абстракция – это латинское слово (лат. abstractio) обозначает «отвлеченность», «отвлечение». Или «универсалия» – некое «общее понятие». Отвлечения от частных вещей называются абстракцией, или универсалии. Все прежние философии основывались на общих понятиях. Против них-то и ополчился Кьёркегор.
Он утверждал, что подлинное существование (по-латыни exsistentia, экзистенция, отсюда экзистенциализм) всегда индивидуально, а вовсе не абстрактно, конкретно, а не абстрактно. Есть только частное, конкретное, единичное, а все общее, универсальное – это какие-то модели, это какие-то конструкции ума, и реально они не существуют. Например, что такое человек вообще? Вот я знаю, кто такой Петр, знаю, кто такой Иван. А что значит «человек вообще»? Кто его видел? Кто его трогал? Кто его слышал? Нет, никто. Где он живет? Что он собой представляет? Мы не знаем. «Человек» – это всего лишь понятие, некое слово, название, термин, которым мы обозначаем какие-то общие черты, присущие всем людям. Но такой общий и универсальный «человек вообще» не является реальностью. У Платона в мире идей он существует. Но это у Платона. А Кьёркегор говорит: «Да нет, такой реальности, как человек вообще или дерево просто не существует. Это из конструкций нашего ума. Это слово». А что реально? Отдельный человек реален, отдельная береза реальна и так далее. Ну, понятно. В отдельном человеке и реализовано именно это общее понятие, конкретно. В реальности не существуют такие предметы, как «мужчина», «женщина», «англичанин», «европеец», «китаец», «древний грек», «современный человек». Это всего лишь слова, это всего лишь конструкции и модели. А в реальности ничего такого нет. Мы же не видим абстрактного «англичанина». Его просто нет! Очевидно, что существовать по-настоящему может только единичный, конкретный, данный человек, а не какое-то обобщение.
Итак, реальностью является только индивидуальное существование, индивидуальная жизнь, или по-латыни экзистенция. А философия, предметом которой является экзистенция, называется экзистенциальной. Эта философия посвящена конкретному, индивидуальному, единичному существованию. И в этом жизненность этой философии. Все общее – человечество, общество, история и так далее – это какие-то фантомы, фантастическая среда. А подлинная реальность сосредоточена в отдельных людях. Каждый из людей абсолютно уникален, неповторим и потому является высшей ценностью. Не является высшей ценностью «человек вообще». Высшая ценность в конкретном человеке – в моей жизни, в твоей жизни. Она ценнее всего! И поэтому жизнь конкретного человека является настоящим предметом философского внимания.
Кьёркегор говорил: «Вот в море движется косяк сельди. Большой косяк! Это очень впечатляющее зрелище. Но отдельная селедка в этом косяке ровным счетом ничего не значит. Одна повернется – и все повернутся. Все вместе – род, косяк. А человек – не селедка, он значит что-то. Сельдь в косяке ничего не значит, а человек – значит. Потому что человек есть образ Божий, как чудо неповторимое. Чудо всегда неповторимо. Конечно, Кьёркегор был верующим человеком, поэтому, естественно, очень многие образы в его философии шли из библейских источников. Вспомните, в начале Книги Бытия говорится дважды о сотворении человека. Один раз – в первой главе, в Шестодневе, да? На шестой день «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его» (Быт 1:27). А другой раз говорится во второй главе. Как там говорится? И сотворил Бог Адама, человека (а слово «адам» и означает «человек» по-еврейски). И сотворил Бог Адама… и тут игра слов идет – «из адамаˊ» (адамаˊ – пахотная земля, у нас переведено «из праха земного» Быт 2:7). Здесь, в Библии, игра слов: «И сотворил Бог Адаˊма из адамаˊ», из персти земной, из праха земного. И, как в нашем переводе сказано, «вдунул в лице его дыхание жизни. И стал человек душою живою» (Быт 2:7). Если буквально переводить: «И сотворил Бог Адама из адамаˊ (человека из персти земной) и стал вдувать ему в ноздри дыхание, или дуновение жизни. И стал человек дышащим живым существом (душою живою)». Конечно, для древнего человека было загадка: как это так – лежит камень, он же не движется, не дышит, а вот человек дышит. Почему он дышит? Значит, кто-то накачивает ему в ноздри что-то!
29… отъи́меши дух их, и исче́знут, и в персть свою́ возвратя́тся.
30 По́слеши Ду́ха Твоего́, и сози́ждутся, и обнови́ши лице́ земли́ (Пс 103:29).
Так что человек в каждый момент своего существования зависит от того, как Бог ему «накачивает» в ноздри Свой дух, Свое дыхание. Здесь что замечательно? Душа живая в Библии, конечно, не имеет никакого отношения к платонической душе, к этой идеальной сущности, это просто живое дышащее существо. «Душой живою» называют также и любое животное Ветхого Завета. И корова – душа живая, и собака – душа живая, и таракан – душа живая. Но это во второй главе.
А вот почему у апостола Павла дальше называется: есть люди душевные и есть люди духовные? Душевный человек – это значит человек созданный, вот как Адам, как любое земное существо смертное, «душа живая». В первой-то главе там немножко другое сказано: «сотворил Бог человека по образу Своему и по подобию Своему». То есть в человеке есть образ Божий, он неповторим, индивидуален, он есть чудо. А это очень важно. Поэтому он «душа живая», как и селедка «душа живая», но он не селедка, потому что он образ Божий, а селедка не образ Божий. Вот это важно помнить.
Вот, собственно, учение о том, что универсалии не существуют в реальности, а существуют только как наши слова, как наши конструкции словесные, напоминает нам средние века со знаменитым спором о реализме и номинализме. Реалисты утверждали, что universalia sunt realia, что общие понятия, универсалии, реальны: есть человек, есть мужчина, есть женщина, есть дерево. А номиналисты, которые спорили с реалистами, говорили: универсалии – всего лишь названия, имена – universalia sunt nomina. Ну, ладно, это уже другой вопрос.
Этот вопрос, вообще говоря, поднимался уже в глубокой древности. Диоген Синопский спорил с Платоном. Диоген говорил: «Платон, я вижу конкретное дерево, я вижу другое дерево, но я не вижу дерево вообще». Платон отвечал: «Диоген, ты своими глазами видишь одно дерево, видишь другое дерево, но у тебя, наверное, нет глаза разума, чтобы увидеть дерево вообще». Это такой древний спор.
Вернемся к нашему Кьёркегору. Итак, истинная реальность – это индивидуальное существование, экзистенция. Но как индивидуальное существование может быть предметом нашего изучения? Ведь основное свойство индивидуального существования – это невозможность его объективировать. Если я изучаю вот этот очечник, я вижу, что это объект – то есть предмет, который лежит передо мной. И я начинаю его изучать: измерять и т.д. Но самого-то себя я не могу где-то выставить и начать измерять. Человек своего собственного существования, своей собственной экзистенции не может сделать предметом своего изучения. Никак. Невозможно. Правда, современная физика в квантовой механике говорит о том, что человек не может объективировать даже физическую реальность до конца, потому что когда человек наблюдает какой-нибудь физический феномен в физике элементарных частиц, то он невольно воздействует на эти частицы, которые он хочет изучать. Одно дело – вы изучаете крупный предмет, я его вижу, и мое познание на него не влияет, я просто объективно его изучаю. И другое дело, когда вы хотите изучить какой-нибудь электрон. А что значит увидеть, изучить электрон? Как вы видите этот очечник? Да потому, что на него падает свет, отражается от него, попадает в мои органы зрения – глаза. Поэтому я его вижу и изучаю. А как вы можете изучить электрон? Значит, на него должен упасть свет, квант света, отразиться от него и попасть мне в глаз. Но электрон такой ничтожно маленький, что свет, падая на него, неизбежно его толкнет. Он не может толкнуть этот очечник, а электрон-то он столкнет с места и попадет в глаз ко мне – и я уже не могу сказать уже, а где же был-то электрон? Он уже столкнут с места! Так что человек в физическом эксперименте – и это достижение физики начала ХХ века, великое открытие – физик, изучающий элементарные частицы, вносит неизбежную субъективность в акт своего познания.
То же самое в психологии. Невозможно ведь психологически изучать человека, не общаясь с этим человеком. Но психиатр, который общается с человеком, неизбежно влияет на него! Значит, он уже получает ответы в зависимости от своих вопросов. И здесь тоже невозможно чисто объективное познание. И тем более невозможно объективное познание самого себя. Это уже просто абсурд. Более или менее объективно познать можно любой почти предмет мира, но не экзистенцию, то есть не собственное существование. Наша жизнь всегда с нами, она неотделима от нас, она не может стать объектом, мы всегда остаемся субъектами. Следовательно, единственный способ, как уверял, Кьёркегор, постичь, познать индивидуальное мое существование – это просто пережить, изжить его и описать так, как моя жизнь, мое существование открываются в непосредственном переживании внутреннего чувства человека.
Любой предмет хорошо описывается через свою противоположность. Например, мы знаем, что такое день, потому что мы знаем, что такое ночь. Есть ночь. Если бы не было ночи, мы бы не знали, что такое день. Было бы все днем, и не было бы ничего противоположного. Если все познается через противоположность, то и наша жизнь, наше существование, наша экзистенция наиболее полно перед нами может раскрыться (это я передаю слова Кьёркегора) только в противоположности этой жизни. В чем? В смерти. Именно через смерть, через знание того, что мы смертны, что каждого из нас ожидает смерть, именно в этом мы можем уловить наше существование и получить какое-то познание, некое представление о нашей жизни, о нашем существовании. Поэтому тема смерти является одной из самых основных в философии экзистенциализма.
Вообще это, конечно, очень интересная тема, имеющая непосредственное отношение к христианскому учению о Царстве Божием, о спасении в этом Царстве. Ведь посмотрите: человек живет, и он сознает, с одной стороны, свою богообра՜зность, ее ощущает (в отличие от коровы или таракана, которые не знают о своей богообразности, потому что в них нет ее). А человек знает. В чем проявляется эта богообразность? В том, что мы называем «свобода воли» человека. Ведь любое животное, скажем, белка, не может вдруг не захотеть собирать орехи на зиму. Она просто будет всегда это делать. Потому что так ей на роду написано. А вот человек может не захотеть собирать урожай. (Смеется). Хоть и голодным останется, а вот не будет, и все! В человеке всегда есть какая-то свобода, та свобода, которой нет ни в одном другом живом существе, ни в растениях, ни в животных. Это есть образ Божий. И этот образ Божий в человеке постоянно действует и доставляет ему, с одной стороны, и радостные ощущения, ощущение собственного возвышения над всеми другими тварями, а, с другой стороны, доставляет ему страдания, потому что в человеке есть стремление к свободе (потому что Бог свободен, а человек образ Божий). Он не Бог, он есть образ Божий. Вот как есть зеркало, и перед ним я стою. Это я – это мой образ. Вот моя фотографии. Это – я, а там – не я, это мой образ в фотографии. Так же и человек: это не Бог, а есть отражение Бога, какой-то образ Божий. Бог абсолютно свободен, а человек не абсолютно свободен, в нем есть только образ свободы, стремление к свободе и какие-то зачатки свободы.
А на самом деле человек постоянно несвободен. Во-первых, он знает, что он умрет. Перед ним всегда маячит смерть. Какая ж тут свобода, если ты умрешь? Я же не заказываю себе свою собственную смерть! Человек не заказывает собственное рождение, или, как скажет впоследствии великий экзистенциальный философ Хайдеггер, человек «вброшен» в этот мир, его экзистенция вброшена в этот мир независимо от него. Человек ограничен в пространстве, человек ограничен во времени. Умственно, физически, своей внешностью, экономически, образованием и так далее, и так далее. Любой ничтожный вирус может убить человека, не спрашивая его об этом. Человек со всех сторон несвободен! Но он от этого страдает, потому что ему хочется быть свободным. И, кстати, сам факт страдания от несвободы, от насилия обстоятельств (а человек ежесекундно несвободен!), это состояние страдательности доказывает, что экзистенция человека ненормальна. Потому что норму мы не замечаем, когда нет чего-то ей противоположного. Мы не замечали бы дня, если бы не было ночи. Мы не замечали бы ночи, если бы не было дня. Мы не замечали бы своих зубов, если бы они иногда у нас не болели. Но как только заболевает зуб, вы начинаете о нем думать, и бежите ко врачу. Всякое страдание неизбежно говорит человеку, что либо было нестрадательное существование, либо где-то есть, либо где-то будет. Всегда отсутствие нормы говорит о существовании нормы. До тех пор, пока рыба в воде, она не знает, что такое вода, и не страдает – она просто живет. Как только вы ее вытаскиваете из воды, она начинает страдать, и, если бы у нее были мозги, она бы подумала: «Ох, ведь где-то же была вода, и есть вода, и, может быть, меня еще кинут в воду!» Само страдание человека (а жизнь человека есть постоянное страдание от отсутствия свободы: это его болезни и все-все-все, что окружает человека и что в нем есть) – это свидетельство того, что есть нестрадательное существование, то есть то, что обозначается в христианстве, как «вечная жизнь», «жизнь с Богом», «Царствие Божие» или – богословие спасения. К сожалению, этот момент страдания как экзистенциального и даже логического доказательства того, что есть спасение, в наших учебниках богословия я не встречал. А это очень важная вещь! Об этом же примерно говорил и Кьёркегор.
Человек задумывается о смысле своей жизни. А почему человек задумывается о смысле своей жизни? Да потому, что есть смерть и есть страдания. Если бы не было страданий, если бы не было смерти, вопрос о смысле или о цели существования вообще не мог бы никаким образом возникать. В чем заключается вопрос о смысле жизни? «А зачем жить, если все равно все закончится прахом? Если я умру, и ничего не останется?» Спрашивается: зачем? Если мне суждено умереть, что нужно сделать, чтобы моя жизнь что-то из себя представляла, была бы настоящей жизнью, а не пустотой или живой смертью. Вот это: «что делать перед лицом смерти?» – суть любого вопроса о смысле жизни.
Но ведь смертно абсолютно все! Отчего только человек задается этой проблемой смерти, а, следовательно, и смысла жизни? Да потому, что человек знает о том, что он смертен, знает о собственной смерти, поэтому он и задает себе этот вопрос. Если бы он не знал, то не ставил бы перед собой подобного вопроса. А если бы он был бессмертным, он бы тоже не ставил перед собой этого вопроса. Животные смертны, как и человек, но они не знают о смерти. Они всячески избегают ее, в силу своих инстинктов, но представлять себе свою смерть они не представляют, они не знают о смерти, поэтому животные безмятежны в этом отношении. Боги Олимпа, конечно, знают о смерти, но они бессмертны, и поэтому они даже если не безмятежны, они блаженны. Животные безмятежны, боги блаженны – а человек мятежен и неблаженный. Он находится между царством природы с животными и богами. Вот такое трагическое, несчастное существование. Одно из произведений у Кьёркегора так и называется «Несчастнейший». Человек несчастен.
Неудивительно, что человек непроизвольно, бессознательно пытается всячески убежать от смерти. А в чем это выражается? Да в нашей повседневной жизни! Смотрите, как большинство из нас активно, упоенно суетится, живет, ставит себе какие-то цели, к чему-то стремится, чего-то избегает, чему-то радуется, на что-то негодует, на что-то надеется, постоянно что-то делает, борется, напрягается. А зачем все это, если в конце этого всего – смерть? К чему все эти тысячи усилий человека? Человек живет так ежедневно, как если бы смерть вообще не наступала. А если и наступит, то не с ним, а если даже с ним – то нескоро. «А может, и вообще не будет!..» В нашей жизненной активности мы не только убегаем от смерти, но и всячески боремся с нею, отрицаем ее и живем так, как будто жить рассчитываем вечность. Это все писал Кьёркегор.
И мы видим, что в человеческой жизни заключен какой-то парадокс. Будучи смертным, зная об этом, человек каждым мгновением своей жизни, своими делами как бы отрицает смерть. То есть получается, что он как бы делает что-то невозможное, пытается осуществить что-то неосуществимое. Эту трагическую парадоксальную ситуацию выражала древняя мифология у греков. Вспомните: Сизиф. Боги его заставили вкатывать на гору тяжелый камень. Как только он достигал вершины горы, камень срывался и с грохотом падал вниз. Сизиф спускался и опять вынужден был тащить. И так все время. И так вечно. Другой миф, о Данаидах. Кто это такие? Это дочери царя Даная. После смерти они попали в Аид, в подземное царство. И там у них стояли бездонные бочки, которые они вечно должны были наполнять водой. Совершать этот абсурд. Еще один, помните, пример из мифологии, который очень напоминает нам людей в этой жизни, – это Тантал, «танталовы муки», может быть, слышали о таких? А кто это такой? Тантал тоже был наказан: он стоял по пояс в воде, ему очень хотелось пить, и он был очень голодный, а над ним висели прекрасные плоды. Как только он поднимал голову, чтобы поесть этих плодов, ветви убегали вверх. Как только он наклонял голову, чтобы попить, – вода опускалась вниз. И он вечно жаждал и голодал. И вот, вроде бы, все здесь – и невозможно достать. Все эти образы Кьёркегор тоже использует в своих сочинениях.
Откуда же у человека знание о его смерти, в отличие от животных? Да оттуда же, откуда и все прочие знания – из нашей разумной организации. Разум, сознание, разумное, духовная жизнь – это главная отличительная черта человека, в силу которой у него есть то, чего нет ни у какого другого животного на земле. У него есть всегда свобода, очень ограниченная, но свобода выбора. Я могу пойти направо, а могу налево, то, о чем животное не задумывается: оно инстинктивно движется, или рефлекторно движется. А человек может подумать. Ну, иногда, конечно, он поступает по инстинктам и по рефлексам, но может и подумать: «А куда мне лучше сегодня двинуть: домой посмотреть телевизор или в кино сходить?» «Что мне сказать этому человеку? Как ответить?» Человек постоянно стоит между каким-то выбором, в частности, перед выбором между добром и злом. Человек знает, что хорошо, а что плохо, и, следовательно, перед его мысленным взором всегда стоят две возможности: я могу поступать хорошо, а могу поступать дурно. Животное, например тигр, ничего ровным счетом не знает ни о добре, ни о зле. И если вы в клетку с тигром пустите какого-нибудь цыпленка или поросенка, то тигр не будет выбирать между убийством или милостивым дарованием жизни этому поросенку. Он просто в силу инстинкта хищника бросится на это несчастное существо и сожрет его. Виноват ли он в этом? Нет, конечно! Он не несет никакой ответственности, и напрасно его ругать, как, помните, повар ругал кота: «Васька плут! Васька вор!» Ругать-то нечего! Ни тигр, ни Васька-кот не виноват и не ответственен ни за что, потому что они лишены всякого выбора, они не образы Божии, не свободные существа.
А с человеком совершенно иначе. Он знает о добре, знает о зле. Поэтому он свободен в выборе. Если он выбирает зло, он виноват в этом и несет полную ответственность. Таким образом, настоящая вина всегда свободна. Где нет свободы, там нет и вины, там нет и суда, там нет и наказания. Человек, как свободное существо, ответственен за все, что он совершает, но и за все, что творится вокруг, потому что он же живет в происходящем вокруг в мире, сознает его, является участником всех действий окружения. Это чувство вины, чувство ответственности, а также знание о собственной конечности, страх перед смертью – это очень тяжелое бремя для человека. И пытаясь избавиться от этого бремени, человек пытается утешить себя тем, что все когда-нибудь умирают, все совершают маленькие или большие проступки, у всех, в конце концов, за душой грешки, что такие вот обстоятельства, такая жизнь, что тут поделаешь, я не виноват, а если виноват, то не я один виноват. Не отвечаю за одно, не отвечаю за другое… Эта жизнь в обществе (а мы ведь живем в обществе), как говорит Кьёркегор, это неподлинная, неадекватная, какое-то призрачное существование, потому что – человек ведь не селедка. Это селедка не отвечает за косяк, а человек отвечает. И если он считает себя селедкой и идет вместе со всеми – куда все, туда и я, то это ненастоящая, не индивидуальная жизнь, это не экзистенция, к которой должен устремляться человек и которая может доставить удовлетворение человеку. Раствориться в массе людей человеку не удается, а если и удается, то тогда он превращается просто в стадное существо.
Индивидуальную жизнь никуда не спрячешь. Никуда не денешь, вот эту самую экзистенцию. Ее не передашь другому. Никто тебя до конца никогда не поймет – даже самый любящий человек! Все равно у тебя всегда останется что-то свое личное, неповторимое, индивидуальное, не передаваемое никому – это твоя жизнь. Ты ее никому не можешь передать. Она всегда с тобой и всегда только твоя. Никто не проживет твою жизнь за тебя. Вместо тебя никто не умрет, ты все равно сам умрешь. В этом смысле человек безысходно в этом мире одинок. Это еще произведение Кьёркегора: человек не только «Несчастнейший», но и «Одинокий».
Что же делать? Тут, конечно, перед Кьёркегором, поскольку он был верующим человеком, вставал вопрос о Боге. Ницше сказал, что Бог умер, по-своему это понимая. Кьеркегор никогда так не сказать не смог бы, он был верующим человеком. Но, согласно его собственным воззрениям, ни о каких «общих вещах» мы знать не можем. Бог, с его точки зрения, это что-то идеальное. Мы ничего не можем знать о существовании Бога и поэтому должны совершить подвиг, или, как он говорил, прыжок веры. Вера в то, что мы не можем знать, но что может спасти нашу экзистенцию, нашу жизнь, – это наш единственный путь к подлинному существованию, к подлинной жизни. Самое благородное, что может сделать человек, – это построить свою жизнь именно по вере и на вере, никогда не забывая о невозможности достоверного знания о чем бы то ни было. К сожалению, в его время наука, как мы уже говорили, была уверена в обратном: вот-вот еще немного, и мы будем достоверно знать обо всем! Кьёркегор предвидел совсем иное.
Итак, человек может обрести свое подлинное существование только в вере. Но не каждый это делает. И вот Кьёркегор разделил жизнь человека на три возможных стадии существования. На своем жизненном пути каждый человек может, даже не осознавая это (не все же философы, не все кьёркегоры), проходить последовательно три стадии по достижению своей подлинности. Об этом Кьёркегор написал в своем сочинении «Или-или».
Он выделяет три стадии. Первая стадия – эстетическая, вторая стадия – этическая и третья стадия – религиозная. Что такое эстетическая стадия? Эстетику не надо понимать как что-то, связанное с искусством, как у нас обычно [делают]. Эстетис (др. греч. αἴσθησις) означает чувство, то есть это чувственная стадия. На этой эстетической, чувственной стадии человек живет, руководствуясь своими чувствами, своими удовольствиями в жизни. Была такая древняя римская поговорка: «Carpe diem» – «Лови момент удачи», то есть: «Хватай день, срывай день себе!» Высшими проявлениями на этой стадии у людей считаются эротические удовольствия, эротика. Кьёркегор выделил среди литературных героев, олицетворяющих эту эстетическую стадию жизни, Дон Жуана. Дон Жуан – это как бы демон удовольствия. Он еще говорил там о Фаусте… Но Фауст – это такой рефлектирующий Дон Жуан. Но путь удовольствий неизбежно ведет к страданиям, потому что человек все время чувствует себя неудовлетворенным настоящим, неудовлетворенным своим чувственным бытием. Это надо быть камнем, чтобы удовлетвориться тем, что ты ешь, пьешь, занимаешься любовью, и больше у тебя ничего нет, и ничто тебя не интересует – как овощ какой-то или как животное.
Неизбежно, человек обладает разумом и поэтому начинает рефлектировать, размышлять, и постепенно 99% людей так или иначе, если они нормальные люди, переходят на вторую стадию. Стадию этическую. Что это такое? Образ литературный и исторический образ, который олицетворяет эту стадию, – это Сократ. Человек ощущает недостаточность своего чувственного, животного существования и начинает воспринимать его как какое-то зло, как что-то, что противоречит чему-то более возвышенному, более доброму, более благому. Противоположность между добром и злом возникает в человеке и ставит его уже перед другими проблемами – перед проблемой выбора, нравственного выбора, перед проблемой выбора моральных ценностей. На этой второй стадии человек делает вывод о существовании каких-то нравственных законов, чего-то такого общего. Но при этом человек всегда осознает себя как личность, а законы, будь то даже самый высший закон Моисея, – это что-то, что ему положено делать. Это что-то общее, это то, что исходит не из него, это то, что ему предписано, это то, что его так или иначе насилует. Ведь всякий закон – это насилие над человеком. Вы можете, конечно, с каким-то законом согласиться, но какой-то закон вам совсем не нравится. Об этом больше будет писать в свое время Хайдеггер, но, думаю, что это понятно и само по себе. У апостола Павла это ясно выражено: сам по себе закон противоречит образу Божьему в человеке, ведь образ Божий – это устремленность человека к свободе, к Богу, к абсолютной свободе. А на этой земле это невозможно, потому что если вы дадите себе волю и свободу во всем, то, как пишет апостол Павел, вы же сожрете друг друга и искусаете немедленно! («Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал 5:15)). Абсолютная анархия, абсолютная свобода ведет к взаимоуничтожению, к уничтожению вообще всего мира. До тех пор, пока хотя бы двое человек существуют в этом мире, ни один из них абсолютно свободен быть не может в этом мире. «Чего это ты здесь расселась?! Почему не там!» – «А не хочу!» И вот я уже несвободен, и она несвободна. Или: «А чего это ты там? Почему не здесь?» (смеется). Это обязательно! До тех пор, пока существует хотя бы два предмета в мире, анархия (т.е абсолютная свобода – прим. ред.) невозможна, она уничтожит все! Это логика. Поэтому, пишет апостол Павел, это невозможно. Реализация своей свободы, то есть образ Божия в этом мире, невозможна. Поэтому, для того чтобы существовать, существует закон, будь то закон государства, будь то закон папуасов из Новой Гвинеи, будь то закон Моисея, будь то Конституция России – но существует закон, который позволяет нам хотя бы выживать, не пожирая друг друга (а иногда и пожирая). Но закон позволяет нам жить и дает нам какое-то пространство свободы в рамках закона, а за рамки мы выйти уже не можем: «Не укради!» – «А я хочу красть!» – «Не будешь, это тебе же хуже станет!» Человек несвободен через закон, закон – это всегда насилие. А образ Божий устремляет человека к абсолютной свободе, к богоподобию. Значит, закон противоречит творению, противоречит образу Божию в человеке (что апостол Павел и доказывает во всех своих сочинениях): со Христом закон ушел, все, он больше не нужен! А как же реализуется свобода? Только в Боге, в благодати Духа Святого. Но это особый вопрос.
Во всяком случае, перед человеком этическим (на этой второй стадии) так или иначе встает вопрос, который вызывает… Ну, не у всех, конечно. Некоторые, как стадо, живут и живут, и все тут. Но если человек все-таки задумывается над собой и над своим существованием, он понимает, что это еще не предел мечтаний жизненных, это еще не предел желаний – жить по закону и ходить на цыпочках. Нет! И такой разлад между человеком с его богообразностью и насилием окружающего общества, как бы это насилие ни выражалось, пусть даже в законе, пусть даже в самом хорошем законе, в божественном законе, – все равно это насилие будет. Это не удовлетворяет человека до конца, почему и Ветхий Завет – это не вершина развития, закончилось все все-таки Новым Заветом!
И вот человек переходит на новую стадию – на религиозную. И вот этот переход к религиозной стадии происходит потому, что человек испытывает разлад между осознанием себя как личности и существованием каких-то объективных этических ценностей. Религиозная вера, у Кьёркегора, – это всегда вера индивида, вера личности, вера, которая порывает с поиском абсолютного существования в эстетике, то есть в чувственности; с поиском удовлетворительного, адекватного существования в этике, то есть в нравственности, в законе; порывает вообще со всем объективным, со всем навязанным, со всем инстинктивным, со всем насильственным. И лучше всего этот религиозный литературный образ у Кьёркегора (помните: эстетический – это Дон Жуан, этический – это Сократ) – это Авраам. Помните, Авраам – это образец веры и для ветхозаветного человечества, и в Новом Завете он всегда выступает как образец веры. Уже в первых же словах Иисуса Христа Слова, которые он произнес поле ареста Иоанна и после собственного крещения и искушения… Помните, какие слова у Него там были? «…исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк 1:15). Но я сейчас не об этом хотел вам сказать. Слова, которые Он услышал с небес, какие были во время крещения? «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф 3:17) – это же слова об Аврааме. «Сей Сын мой» – это значит: ты Мессия, потому что это как бы цитата, намек на второй, мессианский псалом. «Сын возлюбленный» – так в Библии только однажды называется кто? Правильно – Исаак. Исаак как жертва, принесенная Авраамом. Ведь в Библии нигде больше не встречается это выражение: «Сын возлюбленный». Только в том месте, где Бог говорит: «Ты сына своего возлюбленного не пожалел, но готов был принести в жертву (Исаака)» (точнее: «… не пожалел сына твоего, возлюбленного твоего, для Меня (Быт. 22:12) – прим. ред). Об этом знаменитые слова при крещении. Он – Мессия, но не такой мессия, какого ожидали иудеи, который всех будет приносить в жертву, язычников уничтожать, а нас, иудеев, возвысит над всеми народами, даст нам шалом, благо! Нет, наоборот: это Его убьете! Вы же, иудеи, Его убьете! Он будет убит, принесен в жертву. Замечательно, конечно: Бог цитирует Священное Писание с небес и вкладывает их в уши Иисусу Христу. Замечательный рассказ.
Так вот, Авраам – это образец веры и для Ветхого Завета, и для Нового Завета. Поэтому именно этот образец избирает Кьеркегор. Понять позицию Авраама, находясь (про эстетическую стадию мы вообще даже говорить не будем) на этической, на нравственной стадии, совершенно невозможно, потому что ситуация, когда Бог сначала дает Аврааму его единственного сына, которого, казалось, он не может родить (он же старый человек, Сарра, жена его – старуха… А Бог дает им сына! Единственного сына, долгожданного!), а потом требует от Авраама, чтобы он его убил, принес в жертву – ситуация абсолютно абсурдная. Бог как бы отменяет свое действие неразумно. Кроме того, Он принуждает Авраама совершить грех, потому что убить человека – это запрещено заповедями. А Он говорит: «Убей!» И вот перед Авраамом стоит проблема, что же делать: жить по закону или послушаться Бога. Что важнее? В том и в другом случае это означает послушаться Бога. Если он поступит по закону и не убьет своего сына – это значит, что он поступит согласно воле Божией. Ведь закон от Бога идет! Если он убьет сына – значит он послушается Бога, Его приказания. Абсурд! Совершенный абсурд и парадокс! Это трагическая, конечно, ситуация, но всем известно, как в этой ситуации поступает Авраам. Поэтому происходит чудесное превращение: вместо сына в жертву принесен агнец. Бог тем самым показывает правильность выбранного Авраамом решения.
И вот эта правильность выбора Авраама показывает, что к этой религиозной стадии веры – веры безумной! – не подходят никакие этические критерии. Это есть нечто другое, нечто сверхрациональное, сверхэтическое. Благодаря такому пониманию веры в Бога Авраам сохраняет своего сына. Вера неподсудна разуму, и именно в вере, утверждает Кьёркегор, проявляется истинное адекватное человеческое существование – экзистенция.
Это тот самый абсурд, тот парадокс, о котором, помните, еще Тертуллиан говорил: «Credo quia absurdum (est)» – «Верую, ибо (ну, в нашем переводе: нелепо) абсурдно». А это Тертуллиан, III век. Именно в такой вере индивид осознает себя выше косяка сельди, выше рода, выше племени, потому что добро, зло – это всегда какие-то общественные условности, порождения рода, племени, пещеры, народа, государства и так далее. Кьёркегор утверждает, что на религиозной стадии человек должен осознать себя и выше рода, и выше общего, выше универсалий, выше разума, выше добра и зла – должен осознавать себя принадлежащим только Богу, который все устанавливает: и добро, и зло, и разум, и законы, и этику, и эстетику – и все от Бога.
Мы бы сказали сейчас вслед за апостолом Павлом (почему Кьёркегор не упоминает его – я не знаю): образ Божий не реализуется в анархии – в абсолютной свободе в этом мире, это невозможно: мы все съедим друг друга; образ Божий не может реализоваться в этике, в законе, потому что закон, любые нравственные нормы противоречат образу Божию в человеке, потому что они ограничивают его свободу, дают кусочек свободы, но, в общем-то, ограничивают.
А как реализовать человеческую свободу среди равных тебе других людей? Только следующим образом, и об этом пишет Павел в Послании к Галатам, и в Послании к Римлянам. Если вместо закона, вместо этих этических требований, которые всегда для человека внешние и насильственные… Ну, скажем, десять заповедей каменных скрижалей: жить по букве, жить по закону; но это же каменные скрижали, они же каменные, ведь закон – это мертвая буква, ничего с ней не поделаешь, как говорили латиняне: «Dura lex sed lex» – «Суров закон, но закон», никуда против него не попрешь! Он тебе дан – тащи его, он насилие над тобой; если вместо этого чужого, будь то данного тебе государством, Государственной Думой или Самим Господом Богом, вместо этого закона, чужого, навязанного тебе, этот закон будет в твоем сердце (не внешний, а внутренний, а для нас, христиан, подлинный закон – это воля Божия, конечно), если эта воля Божия будет навязана не через каменную букву, а через Дух, и не навязана, а войдет в нас Духом Святым, мы будем жить уже по Духу, а не по букве. И ты будешь жить по Духу, и я буду жить по Духу, и мы вместе будем исполнять одну и ту же волю Божию. Воля-то Божия свободна, и Дух дышит, где хочет. Никто не насилует его. В нас будет жить свободный Дух Божий только тогда, когда мы будем доверять себя Ему, когда мы будем призывать Его в себя, как мы и молимся в начале: «Царю Небесный! … прииди и вселися в ны!» И каждый раз мы молимся по десять раз в день, и Он тогда говорит: «Да уже вселился!» – «Нет, вселись еще разочек!» (смеется вместе с залом). Ну и правильно делаем! Надо все время подпитывать себя именно божественным Духом, чтобы в Нем исполнять Его волю. Только тогда человек может ощутить в этом акте веры и в призывании Духа свое подлинное существование в свободе. А уж как человек будет жить – это как Дух повелит.
Я не успеваю с вами поговорить о других зкзистенциалистах, но вы видите, во всяком случае, что уже в самом начале философия экзистенциализма очень хорошо, отметая все классические философии, подходит к новозаветным представлениям о личности, о свободе, о ценности каждого индивидуального существования. И даже если последующие философы-экзистенциалисты, такие как Жан-Поль Сартр (помните, он был абсолютным атеистом, конечно) и такой полуатеист, как Мартин Хайдеггер, великий философ, самый крупный философ XX века [были далеки от веры – прим. ред.], даже в их писаниях всегда можно найти отклик на запрос христианской мысли и христианского чувства.
Ну, об этом уже как-нибудь в другой раз.
