Феодоровский собор, 6 марта 2009 г.
Расшифровка – Мария Комарова
Сверка и корректура – Л.Голубкова и О.Суровегина
Итак, сегодняшняя тема‒ это миссия и катехизация в Церкви в прошлом и настоящем. Тема довольно сложная и не очень обнадеживающая. Во всяком случае, для меня. Сегодня утром, может быть, кто-то из вас видел по второй программе телевидения «Россия»? Ну, я случайно включил телевизор и увидел следующее: была передача, не знаю какая, но там перед камерой сидели Владимир Вольфович Жириновский, потом какая-то дама ученая и два священника. Я застал лишь какие-то обрывки речи Жириновского, так что не могу толком сказать, о чем он там говорил… Обсуждали они Великий пост. Смысл и значение Великого поста. Видел кто-нибудь сегодня? Нет? Ну да, это было очень рано. Но зато застал речи двух наших московских священников. Не так уж часто приходится приходским батюшкам выступать по телевидению. Ну, минут пять-десять каждому, ну, не десять, пусть пять-семь минут каждый имел времени, чтобы что-то высказать такое на широкую аудиторию, на всю Россию. Это все-таки второй канал ‒ «Россия». Один батюшка рассказал рецепт киселя; второй батюшка говорил о том, как опасно переедать крахмалосодержащие продукты во время поста. Ну, имеется в виду, наверное, картофель или хлеб. Вот такова была катехизическая или, точнее, миссионерская проповедь, которую я сегодня услышал по телевидению. Ну, это вот предельный такой случай, конечно. Мне показалось при этом, что Жириновский по сравнению с этими батюшками выглядел как Иоанн Предтеча. Не менее. Вот такова наша реальность (смеется)…
Ну, посмотрим, как обстояло дело в самые первые дни существования христианства или даже еще до христианства. То есть как обстояло дело, скажем, с Самим Господом Иисусом Христом, ведь Он же тоже вышел на проповедь. Правда, Он проповедовал не христианство. Он проповедовал Царствие Божие. Вы помните первые слова, которые произнес, согласно нашим Евангелиям, Господь Иисус Христос, когда Он вышел на проповедь после крещения и после искушения в пустыне? Напомню: «Исполнилось время, и приблизилось Царствие Божие». Вот что Он сказал. Дальше: «Покайтесь и веруйте в это Евангелие». То есть Евангелие ‒ Благая Весть, которой Он призывал, ‒ было Царствие Божие, которое уже пришло, которое уже здесь, на земле. Только Его надо прочувствовать, в Него уверовать: «Веруйте в эту Благую Весть». Пришло, естественно, вместе с Самим Господом и с Его делами, с Его учением.
Когда мы задумываемся о том, вы знаете, что христианство в Иудее не имело большого успеха. Все-таки, иудеохристианство, хотя оно появилось вместе с апостолами (все первые апостолы были из Иудеи, и их аудитория была иудейская: в Иерусалиме, в Галилее), но довольно скоро, через поколение-другое, иудеохристианство как-то сошло с исторической арены после того, как в 70-ом году был разрушен Иерусалим. Все иудеи были рассеяны по всему белому свету, что мы и до сих пор наблюдаем. И тогда христианство, хотя уже и до этого, начало прокладывать себе путь в другом мире – в том океане язычества, которое окружало ветхозаветное иудейство, в языческом мире. И мы знаем с вами, что одним из основных проповедников христианства, очень успешных в языческом мире, был апостол Павел. И вот именно в его посланиях мы находим примеры, образцы первой христианской миссионерской проповеди.
Вы помните, какое самое раннее из всех произведений Нового завета? Для нас ведь основной исторический источник самого раннего христианства ‒ это книги Нового завета. Других-то мы источников и не знаем. Так вот, какое самое раннее произведение в Новом завете? (отвечают из зала) Да, вы правы. Первое послание к Фессалоникийцам. Это самое первое – из известных нам, конечно. Самый первый литературный памятник христианства. И вот в первой же главе этого послания апостол Павел в 9-10-м стихах приводит пример такой миссионерской формулы для язычников. У меня сейчас под рукой нет этого текста, но я почти наизусть его помню. Апостол Павел говорит о том, что он возвещает язычникам, чтобы те обратились от идолов к Богу Единому и Истинному и веровали в пришествие Сына Его, Которого Тот воскресил из мертвых и Который спасет нас от грядущего суда. И эта проповедь имела – вот эти несколько пунктов имели колоссальное действие в то время на людей. Такое большое, что образовывались Церкви, такие как Фессалоникийская, Коринфская, в Риме и так далее. В скором времени уже вся империя была охвачена маленькими очажками христианства, которые все разрастались и разрастались, и превратились во вселенскую Церковь в конце концов.
Задумаемся. В чем же был успех миссии? Почему тогда язычники уверовали в то, что им говорили первые апостолы? Какие же пункты были основными? Первое: это отвращение от идолов и обращение к Единому Богу, Богу-Творцу. Надо сказать, что в этом большой трудности не было. Не надо представлять себе язычество Римской империи I века, как слишком уж такое что-то примитивное. Большинство населения империи было более или менее грамотно. И была масса людей, которые даже были очень грамотные и образованные. И, разумеется, веровать во все вот эти мифы древней Греции и древнего Рима, во всех этих бесконечных богов: Афродиту, Артемиду, Посейдона и т.д., и т.д. ‒ почти никому не приходило в голову думать о них в каких-то действительных, реалистических категориях. Скорее всего, люди отдавали себя во власть традиции. Ну, так положено: праздновать эти праздники, приносить жертвы. Сегодня в этот день ‒ в этом храме, завтра – в том храме. Конечно, в духовный мир веровали все, но чтобы веровать конкретно в этих идолов или в этих богов ‒ таких людей было мало. Ну, может быть, серая масса какого-нибудь отсталого крестьянства еще продолжала в это верить, но не городская публика. Не римляне, скажем. И мысль о единстве мира, и о единстве духовного мира, и о единстве Бога, конечно, была не чужда в то время образованному римскому обществу. И даже не совсем образованному. Поэтому вера в Единого Бога не вызывала большого труда. Другой вопрос, как эту веру наполнить конкретным содержанием? Что такое вера? Вообще – что такое вера? Это что, уверенность в том, что где-то кто-то существует? В заоблачных высях существует? Какое-то сверхсущество под названием Бог-Творец, который сотворил мир? Это вера? Но такая интеллектуальная вера никому никогда никакой пользы не приносила. Мало ли в существование чего мы будем верить. Существование чего бы то ни было еще не приносит нам жизненного результата никакого.
Вспомните, что Ветхий Завет понимает под верой? В Ветхом Завете вера ‒ это вовсе не интеллектуальное убеждение в существовании Бога, как у нас сейчас думают: «Ты верующий человек? Неужели ты веришь, что есть какой-то Бог?» Вот так ведь у нас люди понимают веру – вера в существование чего-то. Конечно, в древнем мире никому в голову даже не приходило так понимать веру. Потому что абсолютно все были уверены в существовании духовного мира, богов ли, Единого ли Бога. В этом никого не надо было убеждать. И если человек не был убежден в этом или даже отрицал это, то такого человека Священное Писание называет «безумцем». «Рече безумен в сердце своем: несть Бог» (Пс 13:1).Но таких было мало, единицы.
Ветхий Завет под верой понимает не интеллектуальную убежденность, а верность. В том, что Бог существует, все были убеждены, все иудеи ветхозаветные. Надо было только наполнить эту убежденность содержанием. А это содержание жизненное какое было? Поступать по воле Божией, которая выражена в Законе Моисея, и быть верным этому Закону, верным Богу, исполняя вот этот Завет, о котором мы с вами уже говорили. То есть договор между людьми и Богом. Договор всегда требует какой-то верности договору. И вот эта верность и называется в Ветхом Завете – «вера». Именно так ‒ верность. Вот Авраам, предположим, он настолько верен был Богу в исполнении Его воли, что готов был на безумный шаг ‒ принесение в жертву собственного сына. Это уже запредельный случай верности, почти недоступной людям. Так в Ветхом завете.
В Новом Завете, конечно, под верой понимается нечто другое. Под верой понимается не верность, а, как и пишет апостол Павел, ‒ доверие. Доверие. И когда он говорит о том, что вы обратились от идолов к Единому Богу, чтобы веровать в Сына Его и т.д., то имеется в виду, чтобы вы доверились. А вот доверие ‒ это уже такая вещь, которую невозможно вызвать собственными усилиями. Доверие либо приходит, тогда его и не выгонишь, либо его нет. Оно не приходит. То есть это дар Божий.
Вот почему же все-таки доверчиво относились те первые язычники, к которым обращался, скажем, апостол Павел или другие апостолы, и доверялись Богу? Ну, очевидно, основная причина, конечно, в Самом Боге. Это вдохновение Духом Святым, который посылался этим людям через тех же самых апостолов.
Посмотрим на следующие пункты миссионерской формулы. Верить в Единого Бога. Дальше говорится о том, что Бог воскресил Христа и Сына Своего из мертвых. Вера в воскресение. Пожалуй, это самое трудное было для древних язычников ‒ уверовать в воскресение. Вот здесь и апостолу Павлу приходилось трудно, и другим апостолам тоже. Потому что воскресение представляли себе как реанимацию, как оживление. И для язычника было, греческого во всяком случае, греко-воспитанного язычника было непонятно, зачем оживлять мертвеца? Ну, скажем, какого-нибудь старика или инвалида? И что, он явится снова в том же виде, только живым? ‒ Это было непонятно. Он здесь, на земле, страдал, страдал, страдал в этом несчастном теле и, наконец, избавился от своих страданий. И вдруг снова его возвращать к этой жизни, чтобы он снова страдал? Непонятно. И помните, когда апостол Павел бежит из Фессалоник и приходит в Афины и начинает проповедовать Воскресение Иисуса, то ему приходится очень трудно, потому что над ним смеются. Хорошо, что не побили! Но, во всяком случае, прогнали подальше: «Иди ты со своим воскресением!» С этим было трудно.
Следующий пункт ‒ ожидать с небес Сына Божия. То есть речь идет о Втором Христовом пришествии. О конце этого мира и наступлении Царствия Божия на земле. И, вы знаете, пожалуй, этот момент ‒ конец света, то, что в богословии называется эсхатон, конец ‒ вот этот эсхатологический момент проповеди был самым, самым действенным. Потому что все люди, устремлявшиеся к христианству, ко Христу, веровали Его слову: «Приблизилось Царствие Божие». То есть всё, мир уже начинает преображаться, и скоро этому миру придет конец. И это вызывало великую радость!
Вызывает ли у нас радость сейчас мысль о конце света? Нет! Потому что мы мыслим себе этот конец в совершенно иных категориях: в категориях ужаса, какой-то катастрофы, боли, смерти, всеобщего уничтожения. А если и Суда, то суда над нами, грешными. А в проповеди апостола Павла о чем говорится? Надо веровать в конец света и в то, что Сын Божий, сошедший с небес, избавит нас от грядущего гнева. То есть от Суда. Ведь вот в чем дело! И когда мы слышим все это от апостола Павла и знаем, что это его проповедь привлекала людей, собирала сначала десятки, потом сотни и потом, наконец, тысячи людей, то мы, когда переносим все это в нашу сегодняшнюю ситуацию, разумеется, удивляемся. Потому что попробуйте вы сейчас выйти на улицу куда-нибудь или в какой-нибудь зал, и начать проповедовать то самое, что говорил апостол Павел: «Уверуйте в Бога!» Ну, хорошо, покачают головами:«Уверовали. Что дальше?» ‒ «А вот дальше: верьте в Воскресение!» ‒ «А что это такое? А как это себе представить? А что это?» Дальше: «Верьте в конец света!»,‒ скажете вы. И тут все разбегутся, разумеется. Ни одно из этих слов, которые имели такое мощное воздействие тогда, сейчас не окажет почти никакого действия, потому что, вообще-то говоря, тот мир, который существовал тогда и еще даже сотню, даже меньше лет тому назад, он уже кончился сейчас. Сейчас мы живем в совершенно, совершенно ином мире, совершенно в ином обществе! Люди постарше помнят, наверное, когда появились первые телевизоры. Наверняка помнят. Далеко не у каждого они были. Это была редкость большая, да и даже радиоприемники-то были далеко не у всех. Вот я вспоминаю, здесь, у нас, в тогдашнем Ленинграде, еще было запрещено просто иметь радиоприемники. Надо было их регистрировать. Редко у кого были, а уж телевизоров мы вообще не видели. А сейчас? Сейчас семилетние-восьмилетние дети подходят к компьютеру и начинают копаться в Интернете. А, с другой стороны, посмотрите: большинство из нас в детстве довольно много читало. И в школе читали книжки, изучали что-то такое, какую-то классику. Ну, одни больше, другие ‒ меньше. Но современный молодой человек ничего ведь не читает. Большинство. Ничего не читает! Мой один знакомый юноша, кончивший школу с четверками и пятерками, по литературе, во всяком случае, однажды, увидев меня у телевизора, когда я смотрел сериал «Идиот», спросил меня: «Что это Вы смотрите?» А он уже кончил школу и поступил в университет. «Что это Вы смотрите?» Я сказал: «Да вот, «Идиота». «Ой, я терпеть не могу Толстого!»‒ сказал он. А он получил пятерку по литературе! Учителя были, наверное, такие же, подозреваю я. Потому что ничего не читают, ничего. Самый серьезный роман, который этот юноша за всю свою жизнь прочитал, это был роман о Курочке Рябе. Больше ничего. И то, наверное, ему мама читала. И думать о том, что вот эта проповедь, которая звучала тогда в том обществе, в нынешнем обществе вызовет хоть какую-то реакцию, немыслимо. Немыслимо! И, конечно, сейчас мы говорили о словах, но ведь апостол Павел в том же самом Первом послании к Фессалоникийцам говорит о том, что «…вы уверовали потому, что наше Евангелие к вам было не в слове только, но в Духе, в силе и в полной убежденности». Вот в этом, возможно, кроется само зерно успеха первого Евангелия. Потому что это не просто слова были, а еще и воздействие Духа Божия, которое проявлялось через проповедника. Когда само слово уже обладало каким-то энергетическим действием на человека, харизматическим действием. То есть очень многое зависело от харизматической личности, такой, какой был, например, апостол Павел или какие-то другие апостолы и проповедники. Это убеждение, эта внутренняя сила, которая проявлялась, и поведение, конечно, самого человека имели колоссальное воздействие.
Далее, если говорить о катехизации. Предположим, что человек уже готов креститься. Он говорит, что он уверовал, что он готов креститься, прийти в Церковь. Но перед крещением, вы знаете, христиане должны, крещаемые, оглашаемые так называемые, должны проходить оглашение, катехизацию. То есть какое-то обучение. Вот недавно, да не только недавно, постоянно говорится о необходимости введении какого-то религиозного предмета в средней школе. Ну, он может называться там по-разному: «Основы православной культуры» или как-то иначе. Предполагается, что это будет факультативный предмет, не обязательный для всех, а только для желающих. Все это, конечно, очень хорошо и звучит прекрасно. И мы чувствуем действительно необходимость какого-то духовного просвещения. Хотя бы элементарное светское-то просвещение было бы необходимо. Не только же «Курочку Рябу» читать, правда? Но, с другой стороны, очень трудно представить себе, как наполнить этот предмет каким-то конкретным содержанием. А что, собственно, надо проходить в школе? Какие элементы катехизации? Те самые, которые представлены нам, скажем, в катехизисах традиционных? Ну, в знаменитом катехизисе святителя Филарета (Дроздова) или в каких-то других, более современных катехизисах? Вы помните, как построены катехизисы? Это изложение Символа Веры Никео-Цареградского по пунктам и объяснение каждого пункта. И помните, какие в Символе веры пункты? Вера в Единого Бога Творца. Прежде всего, это, конечно, вера в Бога-Троицу. И затем излагается вера в Бога-Творца, вера в Сына Божьего, вера в Духа Святого, вера в Церковь, вера в крещение, вера в общее воскресение мертвых, вера в искупление через Крест. Вера в воплощение Сына Божия… Все эти сложнейшие догматические моменты изложены в Символе Веры догматическим, философским языком. Как можно представить себе, чтобы современный преподаватель все это излагал молодым людям так, чтобы это им было не просто интеллектуально понятно (хотя это не может быть понятно никому: это же все воспринимается догматическими положениями), но еще и воспринималось сердцем? Мне лично представить себе это очень трудно. Очень трудно.
Мы действительно живем сейчас в совершенно ином мире, что неудивительно. Вот протоиерей Георгий Флоровский, был такой знаменитый богослов, еще в тридцатые годы писал: «Эксперты и пророки постоянно напоминают, что цивилизации появляются и распадаются, и нет никакой особой причины ожидать, что наша цивилизация избежит общей судьбы. Если еще есть какое-то историческое будущее, то очень может случиться, что оно уготовано совсем другой цивилизации, иной, чем наша». Не знаю, у кого как, но у меня возникает всегда ощущение, что эта цивилизация (то есть та, которая была еще в моем детстве, скажем, в юности), она уже подошла к концу. Всё! Всё! Она кончилась. Всё совершенно другое. И не ощущать этого невозможно. Ну, можно это назвать наступлением какой-то эпохи варварства, скажем. Ну, мы знаем, что в варварстве всегда сохраняется какая-то элита, какие-то элитарные знания о прошлой цивилизации, какие-то традиции, которые потом возрождают цивилизацию. Но что это будет и обязательно ли это будет, кто из нас может сказать? И недаром нынешнее состояние общества очень часто называется «посттрадиционным». Потому что прежняя цивилизация жила какими-то традициями. А вот посттрадиционное общество ‒ это такое состояние общества, почти бесценностного. То есть утрачены какие-то ценности, которые принимаются в обществе, в целом, как абсолютные. И вот эти традиционные ценности сменились в современном мире так называемым «плюрализмом». Ценностным плюрализмом.
Ну, в самом деле: самой большой ценностью наше либеральное, в общем-то, общество, полагает именно возможность мыслить так, как ты предпочитаешь, так, как ты хочешь. И, наверное, в этом много положительного. И тогда человек часто сравнивает: ну, хорошо, вот существуют разные религии. Разные религии: христианство, мусульманство, иудейство. В христианстве несколько направлений есть: католичество, православие, протестантизм. Вот все это (и это законодательно у нас, конечно, еще и подтверждено) ставится на один уровень. Все эти религии равны! И мне остается только выбирать между тем, другим, третьим, четвертым. Все люди свободны, свободны к выбору – что правильно. Но что для христианина, во всяком случае, здесь является ложью ‒ это то, что все эти религии равны. Потому что, скажем, с точки зрения атеизма ‒ это так, с точки зрения буддизма ‒ конечно, это так.Но с точки зрения истинного христианства ‒ это не так! Потому что христианство никак невозможно, даже принципиально невозможно, не только поставить в один ряд с другими религиями, но даже вообще сравнивать немыслимо! Ибо, как говорили некоторые богословы, христианство ‒ это отрицание всех-всех традиционных религий прошлого. Это именно отрицание их. Ведь вспомните, когда появился Иисус Христос, а вслед за ним апостолы, Его ученики, то с чего все они начали? Иисус Христос, конечно сейчас, в нашем представлении современного нам общества, Он появляется как некая икона красивая, да? Даже в фильмах религиозных, на евангельские сюжеты, Он появляется в таком сладостно-прекрасном виде, как человек, всем привлекательный. И мы удивляемся: «Как это так?! Такого прекрасного человека вдруг убили?! Распяли на кресте?!» Но если вы читаете серьезно Евангелие, то вы видите, что было все отнюдь не так. Что Иисус Христос отнюдь не вызывал такого благостного к Себе отношения со стороны общества. Потому что Он всем был неугоден. Именно поэтому Он и был распят. Он отрицал всю современную Ему фарисейскую мораль, все лицемерие, на котором было выстроено общество Его времени ‒ то есть всю общественную нравственность фактически Он отбрасывал. Почитайте Нагорную проповедь. «Древними сказано то-то и то-то, вы придерживаетесь того-то и того-то – а Я вам говорю, что все вы лицемеры, что все ваши правила, все эти морали ‒ все это никуда не годится, ибо все это фарисейское лицемерие. И до тех пор, пока вы не преобразитесь внутренне, все это будет осуждено». Это вызывало негодование. Что бы ни говорил Иисус Христос, что бы Он ни делал, даже Его благие исцеления, которые Он часто специально делал в синагогах во время субботы, что было возмутительно с точки зрения общественной морали… «Просто возмутительно, как Он смеет в субботу это делать! Ведь это же аморально!» С точки зрения того общества, да? Вот такие поступки привели Его в конце концов ко кресту. Что бы Он ни говорил, что бы Он ни делал ‒ все было вызовом, вызовом общественным. Это отрицание иудейской морали и религии.
Не говоря уж об апостоле Павле, который просто говорил о том, что Христос пришел для того, чтобы нас освободить от греха, смерти – и Закона. Какого Закона? Того, который царил в обществе того времени, иудейском, Моисеева закона. Смотрите дальше на того же апостола Павла, который тоже отрицает все прошлое, который в языческом обществе отрицает языческую мораль, в иудейском обществе отрицает иудейскую мораль. Все вообще религиозные реформаторы отрицают прошлое. И христианство таким образом возносится над всем тем, что было до этого.
Ну, вот, напомню вам слова Иисуса Христа – мы, по-моему, уже не раз с вами говорили о них:
28 Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас;
29 возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим;
30 ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф 11:28-30).
Сейчас у нас ведь эти слова воспринимаются именно как какие-то сентиментальные утешения. Ну, идите ко мне, я вас успокою, вас утешу, вас поглажу по головке, высушу ваши слезы и так далее. Но если мы разберемся (по-моему, мы как-то разбирали с вами эти слова), то в них ничего, ничего ровным счетом такого нет. Там говорится о том, что вы все, которые в вере труждающиеся и обремененные, то есть ищете спасения в Законе, трудитесь над Законом, над тем, как бы его исполнить, как бы быть верными Богу, по-иудейски верными (ведь в Ветхом Завете вера есть верность). Не к Закону идите, а идите ко Мне. Не иго Закона берите на себя, а Меня, как иго, возьмите на себя. Потому что Я каждому из вас буду подходящ. У нас переведено – «благ»: «…иго Мое благо». Там, если мы переведем нормально, «…иго Мое удобно для каждого будет».
Здесь, в этих словах, мы находим тот пункт, тот водораздел, который разделяет все религии до христианства и религию Христа, религию вдохновения и религию Богочеловеческой личности. Все до этого полагали, что я сделаю так-то, так-то и так-то. Я буду хорошим, я буду моральным, я буду нравственным. Я обязательно исполню все: я буду поститься, я буду молиться, я буду благотворить. Я приду в Храм тогда-то и тогда-то, и сделаю то-то и то-то, и никому зла не буду делать. И за это Бог меня спасет. Вот ничего этого, вот это всё, вот эта вся человеческая гордыня, которая говорит о том, что если я буду таким-то и таким-то, то Бог должен меня спасти ‒ вот это всё и отрицается. И на место всего этого ставится совершенно иной принцип: доверься Богу! Он тебя спасет. Не ты себя спасешь, а Он тебя спасет. Надо только вверить себя Ему. А если ты доверишься Богу и примешь в себя Бога Духа Святого, то тогда, естественно, в тебе возникнет и верность, и любовь, и все прочие божественные свойства, которые даются Духом Святым. То есть здесь верность вторична. А первично доверие. Вот новая вера ‒ это именно доверие Богу. Если оно есть, то тогда появится и все остальное.
Это полная революция, которая все прошлые религии: языческие, буддийские, исламские, иудейские ‒ оставляет далеко внизу. Просто вообще где-то там, в низине, и поднимается над всем этим. Поэтому ставить в один плюралистический ряд христианство со всеми прочими религиями ‒ это бессмыслица, с точки зрения христианства. Но кто у нас это понимает? Ведь у нас до сих пор представляется христианство – даже есть такое стандартное выражение: «нравственно-духовное воспитание». И быть христианином ‒ это значит быть очень хорошим. Это значит вести себя очень хорошо. Вот быть примером, быть примерным мальчиком, девочкой, юношей, старичком. Вот тогда ты христианин! Христианство нужно для того, чтобы нравственность поднять в обществе, оказывается. И правительство об этом говорит. И епископат об этом говорит. Оказывается, Церковь ‒ это некая организация наподобие какого-то нравственного учреждения, что ли. Или полиция нравов, которая будет следить за тем, чтобы все были хорошими и вели себя по закону. Хотя апостол Павел говорит, что христианство отрицает любой закон вообще, в принципе. Полное непонимание!
Поэтому плюрализм, конечно, основывается на непонимании того, что такое христианство. И если в древнем обществе слова Иисуса Христа, слова апостола Павла воспринимались адекватно, на уровне тех представлений, которыми владело тогда общество, скажем: то, что Господь сойдет с небес на облаке, ‒ ну, это людям представлялось абсолютно возможным. Но это их понимание. Но не в этом же дело! Дело в принципе. Дело в том, что они чувствовали, что в христианстве, во Христе они вступают в какой-то абсолютно новый мир. Не в улучшенный этот мир, в котором все будут хорошенькие, добренькие, миленькие, славненькие, а в новый мир абсолютно. Вот это ощущение исчезло. И поэтому миссия в современном мире имеет очень малый успех. Ну, если мы не будем считать, конечно, миссию где-нибудь там в дебрях Амазонки или на Новой Гвинее среди этих почти первобытных людей. Это уже другой вопрос.
Возникает тогда вопрос: а что же делать? Где найти те миссионерские силы и где найти такие слова, которые бы могли привести к христианской вере, ко Христу современного человека? Ну, наверное, каждому из вас приходилось иметь дело с людьми, которые ходят по лестницам, звонят в звонки и предлагают брошюры, какие-нибудь журнальчики ‒ иеговисты, скажем. Ну, не буду называть их всех, чтобы не обижать людей. Все мы знаем, что одно время вообще раздавали даже просто Новый завет, скажем. Да? А то и целые Библии, ну, так немного. Раздавали бесплатно. Конечно, каждому из нас также понятно, что это очень наивные убеждения, будто бы от того, что появятся какие-то журнальчики новые… А сейчас ведь лавки и магазины полны духовной литературы. Но что-то не чувствуется, чтобы от этого Церковь усиливалась уж так. Хотя церквей строится много и монастырей много появляется, но как было там от одного до трех процентов христиан в обществе, так и осталось до сих пор. Больше-то нет. Это уж точно, каждый из нас знает, что бы там ни говорили «наверху» официозы. Мы же знаем, что это так. Опросите-ка вы людей в вашем девятиэтажном доме, многие ли из них христиане? Ну, по-настоящему, что они хотя бы просто традиционные христиане, посещающие там церковь? Очень мало. А молодежи почти что нет. И поэтому эта наивная вера, будто бы распространение того, что мы называем Священное Писание или Слово Божие, оно может привести к какой-то радикальной перемене в обществе, что это очень такая полезная миссия.
Дело в том, что Писание само по себе, то есть Священное Писание, я имею в виду Библию Ветхого и Нового завета, написано на языке, который современному-то человеку очень непонятен, чужд. Если уж молодые люди, кроме «Курочки Рябы», ничего не читают, неужели есть надежда на то, что они когда-то возьмут и будут читать там Ветхий или Новый завет? Да никогда! Ну, из ста человек, из тысячи человек, может быть, один возьмется, но не более того. И все это пустые мечтания. А если и возьмется? И что он там поймет? Ведь чуть ли не каждое слово в том, во всяком случае, виде, в том переводе, который мы имеем, требует объяснения. За что ни возьмитесь, за что ни возьмитесь! Любое слово изменило уже свой смысл. Мы только что с вами говорили о слове «вера». «Ты веруешь?» Но ведь это слово «вера» имеет массу значений. И даже в разных местах Писания оно имеет разные значения. Или «любовь», скажем. Да. «Любовь». Вот, христианство призывает: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». «Возлюби врага твоего». Как это понимать? Вот, что могут современному человеку сказать эти слова? Древним они говорили многое ‒ тогда, когда Иисус Христос произносил их, потому что это было понятно. Но сегодня, вот на нашем языке любить врага ‒ ведь как себе это представить, что это такое? Вот появляется какой-то враг, что значит его любить? Послать ему воздушный поцелуй? Или побежать и купить для него каких-нибудь гостинцев? Что это означает? Как это понимать? Да у нас любовь ведь, само слово, оно же ведь имеет массу значений. Но вот здесь говорится «любить врага» ‒ что-то непонятно и странно. Любить своего сына или свою жену ‒ это совсем другое. А вот влюбился молодой человек или девица там ‒ это уже совсем, совсем другая любовь. Там хочется поскорее связь какую-то иметь, интимную. А можно и колбасу любить, скажем, докторскую. А кто-то любит водку. А кто-то любит Родину и уверяет: «Я Родину люблю!» И так далее, и так далее. Само слово «любовь» имеет бесконечное множество значений. И вот как ориентироваться во всем этом? Что означает эта любовь, которую возвещал Иисус Христос, та же самая любовь к врагам? Ведь все это надо, во-первых, осознать, а во-вторых, объяснить, в-третьих ‒ перевести на какой-то современный язык. Что может сделать простой человек, который прочитал «Курочку Рябу», когда он начнет читать об этой любви в Новом Завете? Что он может подумать? Что мы все понимаем во всем этом? Это же две тысячи лет прошло. Язык совершенно другой. Цивилизация другая. Другие представления, другие ощущения ‒ всё другое.
Вера, любовь, надежда… Надежда. Ну, что такое надежда? Ведь когда мы читаем о надежде в Священном Писании, то слово-то нам знакомо, каждому человеку знакомо, что такое надежда! «Надеяться на Господа Иисуса Христа». Вот апостол Павел говорит, что «…вы надеетесь на Господа Иисуса Христа». Что это такое? Для нас сейчас надежда ‒ это ожидание чего-то хорошего. Желание чего-то хорошего, да? «Я надеюсь, что завтра будет такое же солнышко, какое было сегодня». Ну, так мы говорим, да? Вот что такое моя надежда. То есть я хочу, чтобы было, но я не знаю точно, будет оно или нет: может быть, завтра будет слякоть и противный дождь, порой со снегом. Но мне так хотелось бы, и я надеюсь, что будет. Но ничего же подобного в Священном Писании нет. Ведь там надежда имеет совершенно другой смысл. Абсолютно другой смысл. Надежда ‒ это абсолютная уверенность и ожидание чего-то. И когда говорится «надежда на Иисуса Христа», то имеется в виду уверенность в Его Втором пришествии и терпеливое ожидание конца света и Второго пришествия. Радостное и терпеливое ожидание того, в чем я уверен. А как вы можете быть в этом уверены? Вы можете быть уверены,что завтра будет хорошая погода? Да нет, конечно. То есть наше понимание слова «надежда» совершенно иное, чем то, которое в Библии.
И какое бы другое слово (вы можете взять любое, сто, тысячу слов!), вы везде найдете одно и то же: значение, смысл изменился. Потому что все изменилось. И поэтому ожидать, что изучение Священного Писания или, тем более, просто чтение Священного Писания приведет людей немедленно к вере… Хотя это может случиться с одним на миллион человек! Но вряд ли со многими.
Мы должны глядеть в лицо реальности. А реальность такова, что мы живем в мире, в котором очень многое изменилось. И те миссионерские усилия, те миссионерские формулы, те миссионерские убеждения, которые действовали в первом веке, сейчас они вряд ли принесут какую-то пользу. А как? И что? Вот ведь задача!
Другой источник возможной миссионерской, а также катехизической деятельности и возможного успеха ‒ это богослужение. Ведь у нас христианство часто понимается не только так, чтобы быть хорошим, быть нравственным (вот ‒ «духовно-нравственное воспитание»), но и чаще всего даже не так. «Ты христианин?» ‒«Да».‒«А-а-а, это значит ты ходишь в церковь», да? Христианство ‒ это значит ходить в церковь. Ну, большинство ведь именно так понимает. Участвовать в молитвенных, праздничных чаще всего, богослужениях. И богослужение у нас понимается как стояние в церкви. Ну, а кто-то там в хоре стоит, а священник в алтаре стоит. Это они служат Богу. Вы можете себе представить хоть на секунду такое понимание служения Богу, скажем, в текстах Нового завета? Много там говорится о посещении церкви? Говорится, конечно. Но под богослужением понимается совершенно другое. Служить Богу ‒ это значит отдать свою жизнь Богу. Вот что значит служить Богу. А у нас ‒ «ходить в церковь».
И, тем не менее, например, в советские времена, когда не было никаких ни журналов, ни иеговисты никакие не ходили по лестницам, и Библию трудно было достать, единственный источник хоть какого-то знания о Христе, о религии ‒ это было именно богослужение, литургия. И слава Богу! Оно сохранялось, традиционное, и сохраняется до сих пор. Потому что особенно наше православное, богослужение церковное, ‒ необычайное богатство, конечно, и красота его во всех отношениях. Оно порождено великим церковным искусством. И здесь Евангелие обращается к человеку уже не столько в слове, скажем, написанном, а обращается к человеку не столько к его разуму, сколько к нему как к целому. Воздействует на сердце, как всякое искусство воздействует на сердце ‒ так же и когда вы приходите в храм, и видите антураж храмовый, и слышите песнопения, все богослужение. Конечно, это замечательная форма! И церковное искусство, выражающее себя в богослужении, пополнялось на протяжении столетий как какая-то сокровищница. И она дает достаточно пищи и для специфического молитвенного состояния человека, ну, а иногда и для умного постижения того, что человек видит и чувствует.
И все же, когда мы трезво, не просто сентиментально и по традиции, а трезво расцениваем все это, то, во-первых, мы видим, что эта сокровищница богослужебная, церковная, литургическая, на протяжении уже, пожалуй, столетия как минимум, ничем уже не пополняется. На протяжении столетий эта сокровищница пополнялась новыми иконами каких-то новых школ, новыми литургическими текстами. Начиная от самых древнейших, которые пришли еще из Нового завета, а затем в святоотеческую эпоху их возникло очень много ‒ возьмите все эти каноны Иоанна Дамаскина или вот великий канон Андрея Критского и так далее. Их множество. А затем музыка. Ну, менялись стили, менялась музыка, но она была все-таки и постоянно развивалась вместе с культурным развитием общества. Ну, слово «развитие», может быть, не очень хорошее, но изменялась во всяком случае. Вот, пожалуйста, было там знаменное пение, потом возникло какое-то другое пение ‒ партесное. Восемнадцатый век с его барокко, затем классика пошла. Затем уже такие более модерные сочинения, как у Рахманинова, скажем, чуть подражающие древним. Но все-таки это все было. А что сегодня? Мы разве чувствуем какое-то развитие в этом отношении, появление чего-то нового? Нет. Мы приходим в прекрасный музей. Не в живой праздник творческий, а в прекрасный, изумительный музей. Это хорошо, конечно. Но музей же ведь это не живая жизнь. У меня возникают иногда такие ощущения, что там, где угасает творчество, ‒ значит, что-то не в порядке с этим предметом, где творчество угасает. Мы не видим никаких новых школ в иконописи, мы не видим никаких новых школ в храмовом зодчестве. Реставрируются старые храмы. Строятся, слава Тебе, Господи, новые храмы. Но в каком стиле? Подражательном. Везде один только музей и подражание. Христиане оглядываются назад. Берут свою голову и поворачивают назад. Как там было прекрасно! Христос всех призывал вперед: «Следуйте за Мной! Не туда идите, не к Моисею, не в прошлое, а идите за Мной в будущее!» А у нас теперь христианство ‒ это музей, прекрасный музей прекрасного прошлого. Что-то не в порядке…
Ну, конечно, и язык богослужения. Язык богослужения… А так ли он важен? Сейчас очень много идет споров относительно того, на каком языке служить. Вот все эти песнопения прекрасные, да? Все эти тропари, кондаки, каноны и так далее, и так далее. Некоторые пытаются их переводить на русский язык. Плохо получается. Тем более, что их же надо перелагать на музыку. А музыка-то сочинялась хоровая для совершенно другого ритма ‒ ритма церковнославянского стиха. И всё это обычно неудачно… Да и так ли это нужно? Ну, переведите вы хоть все каноны и богослужение на русский язык, если уж Священное Писание-то никто не читает, а если читают, то и ничего не понимают, то уж что тут говорить об этих молитвенных литургических песнопениях. Да хоть на какой язык вы переводите, их все равно слушать, то есть умом их осязать, ощущать немногие будут. Другое дело, что они звучат! И вот это эмоциональное воздействие, конечно, может быть очень большим. Как всякая музыка, скажем.
Вот это факт нашей современной церковной жизни. Не заметить его невозможно. Можно, конечно, игнорировать. Но отсутствие художественного литургического творчества, если оно вообще нужно, ‒ это очень тревожное знамение.
И третий и, может быть, гораздо более серьезный источник миссионерства (одно время он воспринимался вообще как основной), ‒ это так называемая каритативная деятельность Церкви, то есть благотворительность. Оказывается, Церковь не только может быть «полицией нравов», но также и заниматься благотворительностью. То есть государство часто скидывает на Церковь то, чем должно заниматься оно: строительство детских каких-нибудь домов, домов для престарелых, ночлежек и так далее. Ну, что ж, это очень полезная и хорошая деятельность, тем более, что она соответствует духу христианства. Излишне подчеркивать большое значение этой благотворительной деятельности. Помните конец восьмидесятых – начало девяностых годов, когда продукты были по карточкам и их не хватало в магазинах? И тогда стало поступать с Запада очень много продуктов. Как это называлось? «Гуманитарка». И в церквях часто, вот я помню, что у нас Духовная академия распределяла, выдавала людям, которые приходили, довольно много крупы, муки, чего-нибудь еще, каких-то консервов из поступавшей гуманитарной помощи. И казалось, что теперь-то в Церковь хлынут люди, благодарные за то, что им дали килограмм муки! Ко Христу придут! Да ничего подобного не случилось. Так что это та деятельность, которая неотъемлема от Церкви (и слава Богу, что она есть), но рассчитывать на то, что она будет источником миссионерства, не стоит. Тем более, что это какое-то такое…, этот расчет был бы каким-то корыстным даже: «Вот я делаю хорошо, так, давайте, идите к нам».
Иногда сравнивают наше посттрадиционное время и состояние миссионерской деятельности с тем, с чем столкнулись первые христиане, когда не было еще нигде христиан, и они стали появляться, и Церковь стала расти. Ну, и в наше время мы видим, что христиан очень мало. Церковь, хотя и не теряет своих позиций, но особенно многих к христианству и не привлекает. И положение вроде бы похожее, мы окружены морем язычества. И, тем не менее, положение хоть и похожее, но не то же самое. Потому что тогда был приход от нехристианской культуры (если даже о культуре говорить) к христианской культуре, которая в конце концов охватила и Европу, и значительную часть всего мира. Но сейчас-то ведь этого нет. И вокруг нас та культура, которая была, во всяком случае, до недавнего времени, ее нельзя назвать антихристианской культурой. Она все-таки выросла из христианства. Вся наша классика, скажем, возьмите девятнадцатого века – литературное, музыкальное творчество. Ну, да вообще всё, всё, всё. Наука даже та же самая. Ведь все это выросло из христианства, а ведь не из иудейства и не из ислама. И нынешняя культура ‒ это не культура нехристианская, а это культура постхристианская. И поэтому сравнивать с прошлым невозможно. Там люди приходили к христианству из нехристианской культуры; теперь мы ожидаем, что люди придут ко Христу из христианской, в общем-то, культуры, которая стала не Христовой культурой. Положение совершенно другое.
И тогда возникает перед каждым из нас задача. Ведь Господь сказал каждому из нас, чтобы мы шли и возвещали Евангелие всем народам, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Эта задача от нас не отнимается. А как это делать, каким образом? Каждый перед собой должен поставить этот вопрос. Ждать каких-то поводырей, ждать появления новых харизматических личностей типа апостола Павла или кого-то другого ‒ ну, можно так до конца века ждать! И поэтому, не гадая над тем, что будет, как будет, когда будет, когда все это свершится, каждый из нас должен стремиться к тому, чтобы самому делать свое христианское дело на своем месте так, как должно. А именно: вверить себя Богу, Духу Святому и идти под Его руководством уже к тому дню, которого и должен христианин ожидать, ‒ то есть к дню преображения этого мира, ко Второму Христову пришествию, которое каждый из нас и ждет сейчас с ужасом.
Вот такие, достаточно печальные, по-моему, соображения относительно миссионерства и катехизации в современном мире. Это не только с нашей Церковью, это со всеми Церквами, со всеми конфессиями в мире точно то же самое происходит. Абсолютно то же самое. Несмотря на все успехи, которые провозглашаются, скажем, последние десятилетия в католической Церкви, там положение отнюдь не лучше. То же самое и в протестантстве.
Какие у вас будут вопросы? Давайте решать вместе.
Вопрос:
Священномученик Киприан верил в Бога или нет? Я хотела бы понять.
Ответ:
Священномученик Киприан? А вспомните, он был священномучеником.
Вопрос:
Но это потом. А вначале?
Ответ:
А, вначале? Ну, они же все пришли тогда, в те времена, из язычества, конечно.
Вопрос:
Язычники, они верили в Бога, все-таки, а он же верил совсем другой силе, противоположной.
Ответ:
Я не очень хорошо понял. А какой противоположной силе он верил?
Вопрос:
Дьяволу, он же сжег потом все эти книги колдовские…
Ответ:
Вы понимаете, тем и отличается это языческое общество, что они могли верить в каких угодно идолов. Вот, кстати, это очень хороший вопрос в том отношении, что вспомните, с чего мы сегодня начали. Первое слово миссионерское у апостола Павла ‒ это «чтобы вы отвратились от идолов и пришли к вере в Единого Бога». А вот именно этого нам сегодня и не хватает, потому что люди обуяны, одержимы всевозможными идолами. И Господь Иисус Христос увидел в окружающем Его благочестивом фарисейском мире не что иное (правда, Он так не смел говорить, так и не говорил), как нечто идольское. Потому что окружающее Его общество обоготворило Закон. Более того, обоготворило самих себя, считая, что они могут быть творцами собственного спасения: «Вот я буду делать так-то и так-то, и за это я получу спасение». То есть фактически они себя ставили на место Бога. И Закон боготворили. Против этого протестует Иисус Христос, что они делали из своей религии идольское подобие. А уж не говорю о язычниках.
И современный мир, он тоже во многом, конечно, погружен в веру во всевозможных идолов. Идолов делают из чего угодно: из науки, из искусства, из властей, артистов. Какие-то, ну, скажем, государства. А вспомните Апокалипсис, да? Ведь государство представлено как антихрист! А у нас государство ‒ это великое благо, так же, как и искусство. Это великое благо! Наука ‒ это великое благо. Но когда из этого блага делают идола, поклоняются ему и приносят ему жертвы, готовы приносить жертвы, то это уже язычество. И если и говорить о миссионерской деятельности в современности, в современном мире, то, по-моему, тоже надо начинать с разрушения идолов. Ну, не в прямом смысле, конечно, чтобы разрушать какие-то статуи или музеи, концертные залы. Все это великолепные вещи. А разрушение именно идольства, языческого отношения ко всему этому. А этого недостает.
Вопрос:
Сейчас вышел довольно популярный среди молодежи фильм «Матрица», и в критике говорится о том, что в популярной форме это была попытка представить для молодежи христианскую религию. Я вот знаю, у меня на работе есть некие люди, я понимаю, что у них, наверное, секта: они этой матрице поклоняются и идеализируют ее. Вот как к этому можно относиться, и что это за фильм, как его правильно оценить?
Ответ:
Что касается фильмов, то лучше всего по этому поводу обращаться к отцу Георгию Митрофанову. Он у нас прекрасный специалист по фильмам. А я не являюсь таковым. Но насколько я могу судить, вообще само представление о матрице, то есть о некой духовной виртуальной…, некоем виртуальном алгоритме, мыслимом идеальном алгоритме, по которому строится весь мир, ‒ это очень опасная идея. Это очень опасная идея! Хотя она не нова. Это просто попытка новыми словами нашего времени: «матрица», «алгоритм» и прочее ‒ выразить то, что давным-давно было выражено в прошлые века. Ну, скажем, чтобы уж не слишком далеко ходить… Да нет, пойдем далеко. Что в прошлые века, еще в античности, было выражено представлениями о судьбе. Вот, судьба. Она, конечно, немножечко претерпела изменения по сравнению с античными представлениями. Если раньше судьба представлялась, как, помните, эти богини ‒ парки, которые слепые, которые прядут нити. Нити ‒ это судьбы каждого человека, да? Вот они прядут, прядут и время от времени обрывают эту нить. Или эта нить сама обрывается. Вот эта бессмыслица, но от меня не зависящая, которая владеет всем миром, ‒ это называлось судьбой.
Потом были попытки осмыслить эту судьбу. И судьба уже стала представляться не как бессмыслица, а как нечто, ну, закономерное, скажем. Вот восемнадцатый век, так называемый детерминизм появляется, когда говорится, что все, что ни происходит, все происходит по определенным законам. Законам природы. Ну, а эти законы природы, может быть, дал миру Бог, Который сотворил этот мир, завел этот мир, как часовщик заводит часы, на веки вечные, и вот мир тикает, тикает по этим часам. И все в мире определено. Детерминировано, по-латыни если говорить будем. Все имеет свою определенную причину, конкретную, материальную. И если мы в какой-то момент узнаем эту самую матрицу, по которой построено все, тогда мы можем определить положение каждого человека и каждого элемента этого мира уже в любое время. То есть все закономерно.
Это страшное учение, которое отрицает основное не только в христианстве, но и вообще в Ветхом Завете, и даже в исламе. То есть вот это представление о матрице отрицает всякую свободу, всякую спонтанность в мире: все закономерно. Поэтому что бы я ни подумал… Вот я поднял сейчас руку. Вы думаете, что я захотел ее поднять? Да нет! Это уж так устроено все в мире, что мне пришлось это сделать. И даже мое желание, оказывается, было уже заранее запланировано. Все уже находится в этой самой матрице, по которой все выстроено. Вот это ужасная, конечно, идея!
Вопрос:
Отец Ианнуарий, Вы говорили как-то несколько скептически об эффективности метода катехизации как пропаганды текста Евангелия. Мне почему-то кажется, что это не так. И на собственном опыте. Мое обращение началось с того, что пришли в Научно-исследовательский институт протестанты и показали фильм о Иисусе Христе, бесплатно раздали брошюры. Это было в начале девяностых годов. И вот, мне кажется, и Ваш опыт, он говорит как раз об обратном. Что именно не просто, правда, чтение, а чтение с комментариями ‒ оно оказывается очень и очень эффективным. И, если Вы говорите, что оно неэффективно в нашей Православной Церкви, то есть был ли действительно такой опыт неудачный? Мне кажется, что его просто не было, этого опыта.
Ответ:
Я соглашусь с Вами, но не полностью. Дело в том, что, конечно, слово Писания ‒ это Слово Божие, все-таки. Как оно было, так оно и осталось. Это свидетельство об Иисусе Христе. Свидетельство пророков, свидетельство апостолов, свидетельство первых евангелистов. И это самое ценное, самые, так сказать, первоисточники. И, безусловно, это слово может обладать миссионерской силой. Но. Но в каком виде? В оригинальном, в греческом виде, скажем, если мы будем говорить о Новом завете? Вот в том-то и дело. Ведь слово Божие, Писание должно быть переведено. Должно быть переведено. Ну, оно и переведено! Потому что даже современные греки, конечно, мало что смыслят в том греческом языке, на котором написано Евангелие и послания апостола Павла. Они тоже переводят это на современный греческий язык. Перевод тоже должен меняться и должен комментироваться. Это понятно. Ну, что ж, тогда слово будет обладать той духовной силой, которой оно и наделено от Бога.
Но это зависит уже от нас, от миссионеров, от новых евангелистов и проповедников, конечно. Но тут, увы… Как говорил Господь Иисус Христос: «Жатвы много, а делателей мало». Мало просвещения! Вы понимаете, вот сегодня неоднократно уже звучала, по-моему, эта мысль о том, что народ непросвещенный. И вот эта новая культура, она все дальше и дальше, и дальше, несмотря на все свои успехи, несмотря на все свои вопли и победные крики о победах в науке, в технике, в спорте, в военном деле, в государственном строительстве, в церковном строительстве ‒ в каком угодно строительстве, она все дальше и дальше отходит от просвещения. И увы, увы…
По-моему, это большая задача именно просвещения людей. Самая элементарная. А потом уже можно прийти к просвещению Словом Божиим. Да, эта задача великая.
Реплика:
Мне кажется, что война, карточки… Ведь с 88 года кинулись, кинулась молодежь в святые места: в Оптину, везде… Пострадали даже три уже закончившие университет. Вот, Василий, отец Василий. Но, я хочу сказать, что как-то еще немножко вот этот голод, карточки подстрекали людей. Ну а сейчас ведь нет совершенно голода. Вы смотрите: в семинарии контейнеры заполнены едой. Я бываю часто на Старом Афоне, сейчас там, они там 30 рублей пенсию получают. И сейчас там они ставят баночки, и то, что осталось, просто разливают в эти баночки, они не заглядывают, они быстро это делают. Они просто остатки разольют и раздают. Но сейчас этого не надо.
О. Ианнуарий:
Раздают людям, да?
Реплика:
Да. Они там 30 рублей пенсию получают. Но они Патриарха поминают, и всё. И, в общем-то, как-то люди держатся. Как-то, бедные, бедные. Вот это было легче тогда, когда на этом балансе, все-таки, бедности. Я после 88 года…. Ведь кинулись тогда люди…
О. Ианнуарий:
Ну, понятно. Конечно, Господь вразумляет, вразумляет людей. И да, это общеизвестный факт, что когда людям становится плохо, тогда они и обращаются. Это мы и в Евангелиях видим постоянно. Вспомните: народ теснит Иисуса Христа, всем от Него что-то надо. Ну, многие ищут Его как Учителя, насытиться Его словом. Но в основном-то бегут за Ним для того, чтобы получить исцеление, скажем, коснуться к краешку одежды, чтобы исцелиться. За Ним бегут. И Он уже устал, и ученики Его устали. Они думают, как бы отдохнуть поскорее, и бегут скорее в лодку садятся, переплывают озеро на другую сторону, чтобы хоть немножечко побыть в одиночестве от этой толпы. Но толпа не унимается и опережает их, бежит вокруг озера и уже встречает их на том берегу. О, ужас! Они хотели избавиться, и тут смотрят ‒ та же самая толпа их встречает. Таковы люди. Когда у них нужда, они гонятся во что бы то ни стало, чтобы получить спасение какое-то, исцеление. Да, всякая нужда, конечно, вынуждает людей именно к этому.
Но полноценная ли это вера? Иногда, к счастью, это так и бывает, когда человек исцеляется, скажем, или получает какую-то неожиданную, чудесную, как ему представляется, помощь от Бога, то он становится искренне верующим христианином. Но, как правило, люди очень скоро забывают об этом благе. Ну, это обычная жизнь. Что же тут говорить…
Вопрос:
Знаете, у меня вопрос наивный и очень конкретный. Он конкретно по катехизисам. Дело в том, что когда говорят о катехизисе, то, как правило, называют прежде всего Катехизис святителя Филарета. Да?
Ответ:
Да. Или подражающие ему.
Продолжение вопроса:
Я почитал его в свое время. Понятно, что катехизис, там все абсолютно правильно и все замечательно сказано, но мне он всегда казался для современного человека чуть несколько дидактичным. А вот буквально пару дней назад, два дня назад, я купил катехизис епископа Александра (Семенова-Тян-Шанского), и мне он кажется куда более живым и человечным. Вот я не знаю, должен ли я обязательно начинать читать катехизис митрополита Филарета или можно выбрать какой-то более современный.
Или еще. Я как бы не решаюсь Вам возражать, но можно вот мне короткое высказывание? Когда Вы говорите о том, что не пишется музыки на священные тексты современные, это одновременно и так, и не вполне так. Это так в том смысле, что никто из современных композиторов, насколько я представляю адекватно, не предлагает свою музыку (для храма? – прим.редактора), но сказать, что этой музыки не пишется… Ну, мне прежде всего приходит на ум, скажем, 90-минутное хоровое произведение Арво Пярта, положенное на фрагменты канона покаянного. 90-минутное большое хоровое произведение. У него же несколько псалмов положено на музыку, у него же ‒ «Богородице Дево». Я знаю несколько современных «Богородице Дево», в том числе у меня есть вариант, написанный современным английским композитором. Еще приходят на ум, например, «Заповеди блаженства» Владимира Мартынова. Еще тем же Владимиром Мартыновым последняя глава Апокалипсиса положена на музыку.
Другое дело, что никто из этих композиторов (и мне кажется, что это абсолютно правильно, потому что было бы странно услышать, скажем, «Заповеди блаженства» Мартынова в храме) не предлагает эту музыку в качестве, так сказать, богослужебной. Тот же Мартынов, например, создавая музыку на современные тексты, сам такой яркий очень поборник точки зрения, что надо обязательно возвращаться к знаменному распеву. Он и его родственник и руководитель хора «Древнерусский распев» Анатолий Гринденко всегда обязательно говорят об этом. Мартынов толстую книгу об этом написал.
Ответ:
Ну, понятно. Они приверженцы какого-то стиля, как каждый человек какой-то стиль предпочитает другому. Нет, я не хотел сказать, что музыка не пишется, и примеров достаточно много. Вот, возьмите вы хотя бы сейчас только что вышел журнал «Вода живая», номер третий, да? И там в качестве приложения диск с музыкой епископа Илариона (Алфеева). Ну, она тоже не используется как литургическая.
Реплика (продолжает тот же человек):
Вопрос, надо ли использовать современную музыку, сами они не предлагают.
Ответ:
Вы затронули не вопрос, а целую проблему, конечно, потому что… Я хотел сказать о том, что вот…
Ведь что такое богослужение наше, где звучат все эти хоровые прекрасные произведения? На западе еще и инструментально-хоровые. Ведь эти богослужения ‒ воскресная Литургия или Всенощное бдение, да, на воскресенье ‒ это же праздничная демонстрация нашей веры. Ну, у нас часто воспринимается это как молитва. Но, по-моему, это не столько молитва, хотя это, конечно, и молитва, но молитва ведь и дома есть молитва, молитва и в храме ‒ молитва. В любом месте может быть молитва. А вот когда мы собираемся, когда мы демонстрируем, празднично демонстрируем уже результаты нашей веры, результаты нашего ощущения присутствия Господа среди нас и так далее. Это праздник, украшенный праздник! И свечами, и иконами, и этим хоровым пением… И творчество должно изнутри этого богослужения исходить. А не привноситься в него извне. И вот в этом-то проблема! Когда я говорил об отсутствии творчества, я имел в виду внутренние потребности что-то творить в каком-то новом стиле или как угодно. Потому что оно стало уж… Но, оно прекрасно, конечно, во многих отношениях. Мы можем много слов говорить о замечательном богослужении, но почему оно прекратило внутреннее преображение какое-то, внутреннюю эволюцию? Те изменения с Архангельским, если говорить о музыке, и с тем же самым Рахманиновым, с Чесноковым? И всё! Даже творения епископа Илариона, которые представлены были на самом высоком уровне у нас сейчас в Москве. Владыка Иларион (Алфеев) имеется в виду, это епископ Венский и Австрийский.
Вопрос:
Вы несколько раз подходили к этому вопросу. Что же это такое эффективная составляющая спасения? Потому что и сейчас Вы упомянули о том, что вот теперь-то нужно довериться Иисусу Христу. Это как новое представление. И что же вкладывается в этот смысл? Потому что объективную часть Он сделал, теперь Ему надо довериться. Что туда входит? Потому что, с одной стороны, есть представление о том, что довериться ‒ это значит поверить: то есть Он это сказал, и мы этому доверяем. У протестантов есть такое мнение, они так думают (хотя это не совсем так) Значит все: мы верой восприняли ‒ значит, мы спасены. А вроде бы православная точка зрения ‒ да нет, надо делать все-таки самим что-то. И чем тогда это делание отличается от исполнения Закона?
Ответ:
Ну, это вопрос вопросов. Это вопрос вопросов, и основной… Я думаю так – ну, это мое мнение, что человек все-таки, уверовав, получив спасение объективное, да, от Бога через Христа, что ему теперь делать? Ну, единственный источник наших знаний о Боге и обретения, так сказать, живой связи с Богом, ‒ это все-таки есть Церковь, уж та, которая нам дана, та, которая есть. Эта связь не прерывалась. Говоря о Церкви, я имею в виду, прежде всего, если в нашей среде, Православную Церковь. Ну, может быть, в какой-то другой среде ‒ другая Церковь: там, где человек родился, там, где он вырос. И в своем субъективном труде человек, конечно, должен так или иначе следовать тем традициям, которые существуют в этой Церкви. Ну, может быть, не идеализируя их, не делая из них того идола, о котором говорил Иисус Христос, когда Он осуждал современную Ему фарисейскую действительность. Но все же разумно, по мере своих сил и возможностей, и не только сил и возможностей, но и внутреннего чувства удовольствия и радости от этого ‒ продвигался по пути церковного делания. Если человек от этого не получает радости и вдохновения, этого ощущения Божественного присутствия в нем, то я думаю, что он не на очень правильном пути.
Мне трудно говорить на эту тему сейчас. Сколько людей ‒ столько путей, конечно. А заставить всех идти каким-то одним путем, каким-то одним, дать всем один закон ‒ мне представляется, это просто противоречит самому духу христианства.
Вопрос:
Другими словами, Ваш ответ таков: быть в Духе. Соответственно, Дух чему научит, то и делать, все исполнять.
Ответ:
Ну, конечно. Но человек и не может прийти ко Христу иначе, как в Духе Святом. А если уж он пришел, то он исполнен этого Духа.
Вопрос:
Дело в том, что мы очень часто противостоим этому Духу, такова уж природа. Апостол Павел даже жаловался на себя, в этом смысле. Но, все равно мы в любом случае спасены…
Ответ:
О! Этот вопрос мы сегодня не решаем. Другое дело, как мы противостоим этому Духу? Мы противостоим Духу Святому тогда, когда мы начинаем служить идолам. Когда мы начинаем…(реплика: когда мы грешим…), ну, а что значит грешить? Это значит, что мы отходим от Бога и начинаем поклоняться чему-то другому. А, по-моему, это чувство, если человек-христианин, дано уже. Когда христианин начинает подпадать под влияние злой силы, то есть идолов, какими бы они ни были, ‒ это вот очень большая опасность. И вовремя надо останавливаться, помолиться, перекреститься и снова возвращаться к Духу Святому и Христу. Я думаю, это чувство дается почти каждому, только надо следить за собой.
Вопрос:
Можно наивный, но сложный вопрос? «Верую в воскрешение (прим.редактора – воскресение) мертвых». Да? Что мы видели? Христа, который воскрес после креста в третий день ‒ воскресение, Лазарь четверодневный… Вы говорите, что воскрешение произойдет в теле. Но не старого, больного. Что тогда воскресает? Душа, дух?
Ответ:
Воскресение ‒ это факт ведь не физический, мы это должны понять, потому что человек воскресает в новый мир. В новый мир. Этот мир, он все равно исчезает для человека умершего. Ну, он умирает, и вместе с ним умирает весь этот мир, в котором он живет. Это понятно. И если судить по тем откровениям, которые нам даны были, у того же апостола Павла, то единственное, что мы можем сказать, ‒ это прибегнуть к тем замечательным аналогиям, к которым прибегал апостол Павел: что, помните, зерно, которое истлевает, но появляется новое тело, да? Ведь из земли появляется не…(желудь, скажем, бросили), не появляется большой желудь, а растет что-то совершенно иное ‒ дуб. Да? То есть тело другое, и Бог каждому дает, каждому зерну свое тело будущее.
Ну, современные ученые, конечно, скажут, что аналогия не совсем хорошая, что генотип сохраняется и так далее. Ну, все равно это аналогия. И, разумеется, под воскресением ни в коем случае нельзя понимать просто реанимацию. Как это было в случае дочери Иаира, как это было в случае четверодневного Лазаря. А следует понимать полное преображение, то есть дарование нового тела. Как говорил апостол Павел тот же самый во Втором послании к Коринфянам: «Не хочу скинуть с себя эту одежду, (то есть никто из нас, конечно, не хочет умирать и терять тело),‒ но хочу сверх облечься», чтобы вот эта новая жизнь поглотила, и преобразила, и переварила как бы все прежнее. Но тело? Мы не можем сказать, что это будет. Потому что все прежнее проходит. Это не будет уже материя в нашем смысле, которую можно описать во времени в пространстве, да? Это же будет мир вечности. То есть совершенно иной, и мы не имеем просто слов даже для того, чтобы все это изобразить.
Но что мы имеем ‒ это внутреннее ощущение, во-первых, своей идентичности, самоидентичности на протяжении всей своей жизни, начиная от самых первых признаков проявления сознания, когда я знаю, что я – это я, а не он. И кончая уже самыми последними моментами нашей кончины. Человек всегда ощущает себя и не может себе представить своего конца. И тем не менее он знает, что ему придет конец. И когда он уповает на Бога, что Бог его продлит или восстановит (само слово «воскресение» по-гречески ‒ «востание», «восстановление», да?)… А уж как это произойдет, в каком облике и будет ли вообще этот какой-то облик ‒ это неизвестно. Когда мы говорим о телесности, о телесном востании, то что под этим надо понимать?
Дело в том, что само слово «тело» для нас сейчас обозначает не что иное, как это наше материальное тело. Но в подлиннике слово «тело» обозначает нечто иное. Оно обозначает человека как целое. Это один из тех моментов, которые нам очень трудно осознать в Священном Писании, когда мы читаем. Например: слово «тело» ‒ [сома], σώμα по-гречески, оно родственно слову [соос] σοοξ‒ «целый» по-гречески. «Сома» означает «целое». Тело означает нечто целое. Человек как целое. И отсюда такие слова, как глагол «соцо» ‒ целить, то есть делать целым. Вот человек, например, разболелся, он разлагается, а его снова сделать целеньким – целить. А у нас переводится – «спасать». «Сотерия» ‒ слышали, может быть, такое слово (сотерия, сотерология), по-гречески означает «целение», «исцеление». У нас переводится – «спасение». Слово «сотер» по-гречески означает «целитель»; у нас переводится ‒ «спаситель». Вот здесь есть некое несообразное. То, что для грека не надо даже об этом говорить и доказывать, он понимает, что спасение, воскресение означает исцеление, дарование человеку той цельности, которой он лишен в этой жизни. Потому что мы постоянно разлагаемся. Ну, говорят, что человек начинает стареть с 15 лет и до 80-ти. А после 80-ти уже не стареет (смеется). На протяжении всего этого промежутка времени от 15 лет до 80-ти мы постоянно разлагаемся (смеется), разлагаемся и разлагаемся, пока не распадаемся в прах вообще: «Земля еси и в землю отыдеши». Так вот, это — недолжное! Мы понимаем, что это плохо! Это не хорошо! Мы хотим быть красивыми, прекрасными, юными, молодыми, умными, здоровыми, богатыми, и непреходящими, и так далее. То есть хотим быть богами. Так вот этого нет. И вот то, что этого нет, в богословии называется «грех». Грех ‒ это отчуждение от Бога. Бог ‒ это источник вечной жизни. Когда человек отчужден от Бога, он лишается этого источника. И вот это и есть болезнь, грех (прах, «в прах отойдешь», разложение) ‒ та болезнь, от которой и исцеляет Бог, дарует нам исцеление, «сотерию», то, что у нас переводится «спасение».
У нас слово «спасение» ‒ ведь это такое слово… Спасать можно что угодно. Спасать от пожара, спасать на воде, спасать от голода, спасать… А в Священном Писании это совсем другое. Это нам надо прочувствовать, что спасение на самом деле ‒ это исцеление от болезни. Мы больные, мы несем на себе следы и последствия нашей общей болезни, которая называется отчуждение от Бога ‒ грех, если по-богословски понимать. У нас же словом «грех» обозначается обычно преступление. А в Священном Писании грех ‒ это совсем другое. Но иногда, правда, тоже называется преступлением, но это редко. А чаще всего грех ‒ это наша общая болезнь. Это наше отчуждение от Источника жизни, которое произошло после грехопадения, когда первые люди отошли от Бога. Вот так и пошло.
Ну, ладно. Мы уже вторглись в какие-то богословские дебри… А все это опять же говорит о том, что мы непросвещенные. И просвещение очень важно! Но вот как? С чего-то надо начинать… Просвещайтесь! И просвещайте других!
Помолимся.
