Феодоровский собор, 15 мая 2009 г.

Расшифровка – Л.Голубкова

Сверка и корректура  – Л.Голубкова и О.Суровегина

 

Рад приветствовать Вас. Сегодняшняя тема несколько необычная из наших бесед, как и две прошлые наши беседы, потому что я обычно говорю о Новом завете, будучи относительным специалистом в этой области, а здесь мы будем говорить о богословии. Библеистика и богословие вещи хотя и взаимосвязанные, и богословие во многом опирается на достижения библеистики, но все-таки это разные вещи, это науки разные.

Классическое и современное богословие, их сопоставление. Сначала поговорим немножко о становлении классического богословия, что оно собою представляет.

Собственно, богословие как таковое возникло как наука, как дисциплина, как некая интеллектуальная система в так называемый патристический период (от слова «патристика»). Это эпоха классических святых отцов от III века и до конца эпохи Вселенских Соборов, т.е. до VIII века. Но преимущественно это IV и V века – это «золотая» эпоха святых отцов, серьезных интеллектуалов, богословов, ученых людей, вы знаете их имена: святой Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Кирилл Александрийский, святитель Иоанн Златоуст (он, правда, не великий богослов, но зато великий златоуст – великий проповедник) и целый ряд других: Ефрем Сирин, а впоследствии, святой Иоанн Дамаскин. Вот это классика святоотеческая.

Патристика происходит от греческого слова «патер» (греч. πατερ), что означает «отец». Отсюда патристика.

Почему появилось богословие? Оно появилось по-настоящему где-то в III-IV веке как некая реакция или противопоставление языческой религии и языческому мировоззрению. Вы знаете, что Римская империя была населена язычниками, язычество было всеобщей мировоззренческой, религиозной системой, христианство было гонимо. Иудейство, конечно, тоже противостояло язычеству, это мы знаем. Это вера в Единого Бога, библейская вера. Но иудейство не было гонимым, скажем, в эпоху христианства, в I веке. А почему  не было гонимым иудейство? В силу закона. Дело в том, что Римская империя, Рим как таковой, – государство с формальным господством закона. Недаром же до сих пор на всех юридических факультетах всего мира первый предмет, который изучается, – это римское право. Это единственное (!) правовое государство Древнего мира, окруженное десятками, сотнями всяких империй, царств, княжеств, в которых законы существовали, но были очень произвольными, в них царил деспотизм и тирания. А здесь все-таки был закон! Строгие законы, справедливые законы (по тем временам), кодифицированные законы. Рим – это государство закона, который, конечно же, нарушался постоянно, ежедневно и многократно. Но все нарушается. И все же закон существовал.

Так вот, по законам Римской империи, принятым при императоре Августе (это первый император Римской империи, как вы помните), иудеи освобождались от государственного культа. Ведь язычество было государственной религией, и поклоняться, скажем, богам – это было государственной обязанностью. Император был первоверховный жрец. И поэтому человек, который не поклонялся богам, считался изгоем общества: он нарушал закон и преследовался. Естественно, должны были преследоваться и иудеи – маленькое племя в составе огромной Римской империи, но они должны были преследоваться, потому что они не поклонялись никаким богам, а, следовательно, считались антиобщественной группой людей, которая презирает государство, его законы. Они «не патриоты», и их надо бы было истреблять, «на крестах всех поразвешивать». Но этого не было. Почему? Да по чисто политическим соображениям. Потому что Иудея представляла собой как бы восточную границу Римской империи и была некоей буферной зоной между римской цивилизацией и этими ордами с Востока (Вавилон, персы), которые двигались с востока на Рим. Парфия в то время[1]. И надо было поддерживать порядок, мир и крепость этой границы. А как поддерживать мир, если ты будешь преследовать население этой пограничной территории?! Поэтому им (евреям – прим.ЛА) делались политические поблажки: «Не хотите поклоняться Зевсу, Юпитеру, Артемиде, ну, не поклоняйтесь! Поклоняйтесь своему какому-то странному Богу, ладно, разрешаем. Только будьте спокойны, не нарушайте мира в нашей империи; и не служите в армии». А как может иудей служить в армии? Ведь в армии не существует такой вещи, как «суббота». А как это иудей нарушит субботу? Как это он пойдет брать оружие по приказу, ведь в армии что прикажут – то и делай! Как это он пойдет воевать, скажем, в субботу? Это же немыслимо для иудея. Поэтому иудеи освобождались от воинской повинности. И так далее. Был принят целый ряд законов, которые освобождали иудеев от всяческих преследований и государственных обязанностей, кроме налогов, которые они платили, как и все.

Но христиане ведь не иудеи, и они преследовались. Христиане были незарегистрированной религией (а зарегистрировать – так же, как и у нас –  какую-нибудь церковь или религиозную общину, очень трудно; и сейчас нужно пройти массу разных этапов, а в Риме было еще сложнее) и  преследовались. Чтобы зарегистрироваться, надо было подтвердить свою приверженность римским законам. А римские законы гласили, что тебе надо поклоняться богам, приносить жертвы. Христиане этого делать не могли. Поэтому христианство было religio illicita (лат.), т.е. религия неразрешенная, запрещенная и преследовалась по закону. Преследования были крайне жестокими, как вы знаете, и породили тысячи и тысячи мученичеств.

Но в начале IV века император Константин Великий сначала сделал христианство religiо licita (лат.), т.е. разрешенной религией, а в 325 году христианство стало еще и господствующей религией, то есть государственной религией. Отныне уже христиане стали преследовать язычников.

Язычество подвергается гонениям.  По всей видимости, потому, что, во-первых, язычество еще было очень сильно′ и мешало, разумеется, и миссии, и проповеди христианства и, во-вторых, просто из соображений идеологических.

Что было такого особенного в язычестве, что оно должно было преследоваться? Я не говорю о том, что язычество воспринималось как демоническая религия. Какие интеллектуальные, идеологические факторы приводили к преследованию? Во-первых, надо сказать, что язычество — это политеизм – многобожие, т.е. поклонение многим богам, а христианство – это монотеизм, единобожие. Это одна причина. Но, конечно, это причина, недостаточно серьезная для гонения, тем более, что и монотеизм для основной массы развитых, образованных язычников того времени не был чем-то необычным и неприемлемым. Мы же прекрасно знаем, что уже задолго даже до Римской империи монотеизм в той или иной форме возникал в языческом мире. Но никому из нормальных, образованных людей не приходило в голову искренне верить в реальное существование Афродиты, Марса, или Юпитера. Конечно, нет! «Ну да, мы поклоняемся им, но это так, традиция». Как у нас: красят все яйца на Пасху – тоже традиция. Все так делают, и мы так делаем! Разумеется, мы люди образованные, мы понимаем, что море есть море, а вовсе не бог Посейдон! И так далее. Но при этом религиозное сознание все же существовало, и все понимали, что за всеми этими Зевсами, Посейдонами и Артемидами стоит нечто единое, нечто божественное. Так что монотеизм в той или иной форме не был уж таким фактором, который мог привести к радикальному разрыву между монотеистами и политеистами. Другое дело, что здесь важнее фактор религиозно-философский не политеизма, а пантеизма. Вот это уже сильно влияло на враждебные отношения между христианством или иудейством и язычеством.

А что такое пантеизм? «Всебожие». Если политеизм – это многобожие, поли- (греч.) – много, то пан- (греч.) – значит «все», то есть это «всебожие». Потому что язычники обожествляли окружающий мир. Для них божественны были все явления природы, и фактически, если даже язычество склонялось к монотеизму, к единобожию, то этот монотеизм принимал форму обожествления мира как такового. Сам мир – божествен, он весь наполнен божественной энергией, божеством – отсюда поклонение силам природы, вещам, существующим в мире, и миру как таковому. Что, конечно же, отрицалось христианством, которое утверждало, что мир не Бог, что мир есть творение Божие. И поэтому всякое поклонение миру и всему, что в мире, это есть надругательство над великим Творцом всего этого. Это зло великое, когда человек поклоняется идолам, обоготворяет все, что есть в мире либо весь мир.

Помните, в книге Откровения (Апокалипсис) дважды появляется такая сцена, когда Иоанн, получив от ангела великое откровение, падает перед ним на колени, ниц. Ангел останавливает его и говорит: «Не делай этого, Богу поклонись». Ангелам нельзя поклоняться, потому что это всего лишь твари. Как это так! «Богу поклонись». Это было очень серьезно. Поклонение, истинное служение Творцу, а не твари – это то, что отличает настоящий монотеизм – иудейство, ислам и христианство –  от всякого язычества. К сожалению, язычество неистребимо, и каждый из нас по себе знает, что мы всегда готовы поклониться твари какой бы то ни было: человеку, государству, партии, народу, искусству, науке, собственным прихотям, своим фантастическим идеям. Мы всегда пытаемся из всего тварного сделать себе идолов.

Мы видим, что тут противостоят две мировоззренческие установки: языческая – пантеизм и христианская, которая называется теизм (греч.Θεός – Бог). Вот, запомните. Мы говорили с вами: политеизм – монотеизм, пантеизм – теизм. Всебожие – и Божие, это разные вещи. Та и другая мировоззренческие установки пытались себя выразить в каких-то философских терминах, как некая система философских взглядов.

Мы знаем, что язычество, в его, скажем, пантеистической форме лучше всего всегда выражалось именно в философии – философии Платона (это великие философские системы!), философии Аристотеля, философии неоплатонизма. Это утонченная, великая философия, но все-таки это языческая философия.

Первым интеллектуально развитым христианам, богословски развитым христианам приходилось бороться именно с мировоззрением, с философией. Чем бороться? Бороться другим тоже мировоззрением, другой тоже философией. Как относиться к языческой мудрости, к языческой философии? Мы знаем из посланий апостола Павла, помните, он говорит, что «премудрое мира» для Бога кажется глупостью, юродством, и наоборот: то, что божественно, для мира кажется глупостью и юродством. Поэтому противоречие между философией, мудростью язычества и мудростью христианства, конечно, существует.

Отношение к философии было различным. Например, один из первых церковных богословов, Климент Александрийский, высоко оценивал философию языческого мира и считал, что философия Платона и Аристотеля – это некоторая подготовительная база, ступень для принятия более высоких истин, библейских, христианских. Но сначала надо подготовить всем этим интеллект. И так исторически сложилось, что Бог направлял мир: создавал прекрасные философские системы – скажем, логика Аристотеля, чем же она плоха? Разве хорошо мыслить нелогично? Конечно, надо мыслить логично! Так вот это же все язычники сделали. И отсюда мы переходим к более высокой ступени познания.

На смену Клименту Александрийскому приходит другой человек (тоже из Африки, Александрия ведь в Африке, в Египте) – Тертуллиан, слышали, может быть, это имя. Богослов, мыслитель, очень энергичный, считается, что не совсем правоверный, но тем не менее признаваемый и ценимый. Так вот Тертуллиан просто отвергал всякую философию, отвергал! Вы знаете его знаменитое высказывание «Credo quia absurdum est» – «Верую, потому что абсурдно». Он противопоставлял умственные рациональные построения философии вере, которую отвергает разум, а дает сердце. Верь и оставь разум со всеми его ухищрениями позади. Так что философия – это только помеха на пути веры, ибо она всегда настраивает человека на путь скепсиса, сомнения, всевозможных размышлений. Окунись с головой в веру – и все! Вот что самое главное. Вот такая позиция Тертуллиана, которая впоследствии, как мы увидим, развивалась и другими христианами.

Тертуллиану противостоят не менее заметные силы в Церкви – например, знаменитый богослов Ориген, наверное, вы слышали о нем. Ориген очень высоко ценил знания и сам был глубокомысленным, можно сказать, философом.

Ну, и, наконец, привел в гармонию или, вернее, пытался привести в гармонию понятия веры и понятие знания, реабилитировав знание перед лицом веры, блаженный Августин. Он создал настоящую систему, которая объединяла в себе веру и знание. Я не могу сказать, что непротиворечивую систему, наоборот, в ней было много противоречий, но она была серьезной. Это на Западе. А на Востоке можно назвать другие имена, особенно Василия Великого, скажем, который был человеком очень образованным, наряду со своим великим другом Григорием Богословом, очень образованным человеком, окончившим языческий классический университет, точнее академию. Он не создает никакую систему, но, во всяком случае, его сочинения не отвергают разум, а, наоборот, утверждают его.

Тут я вот что еще должен сказать. Благодаря творчеству таких великих святых отцов, как Василий Великий, Григорий Богослов, Августин, создаются именно тогда, на границе между IV и V веком, основы и фундамент христианской догматики, христианского догматического вероучения. Что значит догматическое вероучение, догмат? Как он появлялся? Какие мы знаем догматы, и где они были утверждены? На соборах, на Вселенских соборах: на Первом, Втором и так далее до Седьмого. Все эти догматы, собственно,  отражены в нашем Символе Веры, который мы исповедуем: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя,   Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. …» и так далее, все вы его знаете. Что является основой всего этого Символа? Прежде всего, это учение о Боге в Его троичности, о Боге-Троице. Это учение, утверждающее, что Бог един как существо, как сущность и в то же самое время троичен: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Святой Дух. С точки зрения чистой логики это абсурдно: один – это один, а три – это три. Как может быть одновременно один и три? Догмат это утверждает, но это утверждение требует хоть какого-то разъяснения, ведь этого требует наш разум. Этим занимаются богословы. Чуть позже об этом скажу.

Какой второй догмат утверждался Вселенскими Соборами? – Христологический догмат, безусловно, о том, что Христос одновременно и Бог, и Человек. Халкидонский Вселенский IV собор в V веке утвердил этот догмат. В Христе соединены две божественные природы, которые соединены «неразлучно», они вместе всегда пребывают «неизменно», и при этом не слиты друг с другом, чтобы образовать какой-то гибрид – «неслитно» и «нераздельно», чтобы нельзя было сказать, что рука у него божественная, а голова человеческая. Эти две природы неслитно и нераздельно, неразлучно и  неизменно соединены в одной Личности Иисуса Христа. Это тоже как-то непонятно. Ну вот две природы: вот кошка и вот собака… Ну, может быть, генетики создадут какой-нибудь гибрид, но там эти природы будут слитно. А вот так, чтобы мы смотрели – и это и кошка, и собака одновременно – такого не бывает. Это абсурдно. А вот в Христе две разные природы соединяются.

Собственно, это два основных догмата. Потому что последующий догмат VII-го Собора – это какой догмат был? Об иконопочитание. Он уже является логическим следствием из христологического догмата. Если Христос был человеком, то человека можно изобразить. Поэтому и изображаем и Христа, и всех святых.

Посмотрим дальше. Каким образом возникала потребность в этих догматах? Больше у нас никаких других догматов, утвержденных соборами и нет! Хотя есть масса других вероучительных положений, которые не надо утверждать, которые и не оспариваются. Утверждались как догматы только те положения веры, которые были оспариваемы, возникали какие-то лжеучения, грозившие самому существованию христианства и Церкви. И надо было как-то сформулировать ментальную, интеллектуальную позицию Церкви в словах и закрепить эту позицию словесно, чтобы она противостояла всяким лжеучениям.

Ну, например. Как возник догмат о Троице, если уж так примитивно говорить? Сама интуиция христианская и Священное Писание нам говорит о том, что Бог-Отец вне этого мира, Он – Творец этого мира, Он не слит с этим миром, божествен, вечен, неизменен, повсеместен и так далее, и так далее. С другой стороны, если мы не признаем, что Бог явился на земле и спас нас, то тогда нет никакого смысла в нашей религии. Он явился в человеке, Иисус Христос, Сын Божий. Но как же так: одновременно Бог на небе, и Он же здесь, на земле? И это – Бог, и это – Бог. Это что, два Бога, что ли? Но тогда мы язычники. Непонятно! А потом, когда Иисус вознесся, Он послал еще и Духа Святого, и мы соединяемся с Богом в Духе Святом. А это что такое? Это что – снова, какой-то еще третий Бог, что ли? Неясно. И догмат о Пресвятой Троице как раз пытается снять это интеллектуальное напряжение и утверждает, что мы не можем объяснить, как это, но это так: Бог один, и в то же время Он – три.

А дальше возникли уже большие словесные трудности. Как это выразить? На каком языке это выразить? И эти трудности привели к длительным спорам конца III – начала IV века, пока они не разрешились. Чтобы выразить одно существо и три существа одновременно на Востоке империи придумали такую формулу: Бог представляет собой одну сущность (греч. Ουσία). А как же троичность выразить? А ведь Бог-Отец – это Бог-Отец. Бог-Сын – это Бог-Сын. Они совершенно разные и в то же самое время одно, а это Дух Святой, Он же тоже самостоятельный… То есть это одно существо и в то же самое время три существа. Но сказать, что Бог – одно существо и в то же время три существа – это как-то странно… Как-то надо выразить это. И придумали новое слово: Бог одно существо и три ипостаси. Что такое ипостась? Да это тоже самое, что и существо, собственно, только другое слово подобрали. Ипостась — это реальное бытие.

Дальше возникла проблема. Слово «ипостась» всегда переводилось (а означает оно то же самое, что и существо, сущность) буквально на латынь, то что получится?  Ιπο – «под» (лат. sub– это «под», super – это «над»), а στασις –stantia на латыни, т.е. получается substantia [субстанция] на латыни, по-гречески –ιιποστάσις [ипостасис]. Субстанция, то есть сущность. Так оно и есть. В Риме сказали: «Да, но Бог ведь это одна субстанция». Да, правильно, одна сущность, одна субстанция. А греки сказали: «Ну как же? Мы же говорим, что там три субстанции, три ипостаси». Из-за переводов, из-за это терминологической путаницы произошла масса споров. Что делать! Что делать! Пришлось тогда на Западе придумывать новый язык и говорить, что в Боге одна субстанция, мы понимаем вашу оυσία «усию», а мы говорим субстанцию, ладно. А как же три выразить? А три мы выразим такими словами: в Боге одна субстанция и три Лица, personae (персоны). Три персоны, три личности. Пришлось троичность выразить, как три Лица (персоны). Восток страшно огорчился по этому поводу. Как так! Как это возможно сказать? Что такое persona буквально по-латыни? Маска, театральная маска. Такой лик надет. Снимаешь маску, вторую «персону» надеваешь. И выходит так, что Бог просто маскируется: то явится так, то этак, то как Дух, то как Сын. Как-то странно! Что же это – театр, сцена какая-то? Восток долгое время отвергал эту точку зрения точку зрения Запада, что в Боге одна сущность и три Лица, «персоны». Но в конце концов примирились: «Ладно, латинский язык – это варварский язык по сравнению с греческим. Греки – да, а что там латинский какой-то! Сидите со своими «персонами», со своими «личностями». Мы будем говорить «оυσία» [усия] и ιιποστάσις [ипостасис], а вы уж говорите substantia [субстанция] и persona [персона]. Примирились, поняли, что понимают одно и то же, но в силу разницы языков… Вот видите, насколько важна филология, как слова влияют на отношения между людьми. Ведь они готовы были вцепиться друг другу в горло из-за этих слов. Ну что делать, вот такие люди!

Оυσία – сущность, причастие от глагола «быть», т.е «существовать». Какие у нас причастия? Сущий, сущая, сущее. Это причастия. Так же и по-гречески. У нас нет здесь образа Иисуса Христа. Обычно на иконе Спасителя пишут ό ών,  Сущий. Это тоже причастие от глагола быть, существовать.

Так вот, это я привел только как один пример того, как трудно достигать согласия в вероучительных положениях, которые пытаются выразить философскими терминами. Это же все философские термины: «сущность», «ипостась», «субстанция», «природа». Ни одного из этих слов вы в Библии не найдете. Это же не библейские слова, это чистая философия, философская терминология. «Природа»… Какая природа?.. Это трудно, но на протяжении именно патристического периода складывается система богословия, основанная на философской терминологии того времени, заимствованная из эллинской, греческой философии, классической и постклассической. И до сих пор, если открыть любой учебник догматического богословия, вы найдете там и «сущность», и «ипостаси», и «личности», найдете там «природы», потому что это было зафиксировано на Вселенских Соборах, и казалось, что до следующего Вселенского Собора, который, может быть, и опротестует это, будет непреложным. Ведь Вселенские Соборы всегда собирались по поводу тех или иных споров в Церкви и должны были выявить общую точку зрения.

С распадом Римской империи наступила эпоха варварства, так называемые «темные века». Не до философии было, и она теплилась, как и богословие, в монастырях – интеллектуальных центрах. Основная масса населения была уже настолько безграмотна и варваризирована, что было не до особых размышлений. Тем не менее богословие сохранялось, особенно на Востоке, который все-таки не подвергался варваризации, как Запад.

Что познавала античность – философия, наука, что они познавали? Поскольку господствовал пантеизм, то познавался мир, природа окружающая – вот предмет устремления знания античного человека. Боготворился мир и познавался мир. Постольку, поскольку мир стал творением, а над ним стояла неизмеримо гораздо более высокая инстанция Творца, то в Средние века все усилия разума, философии и науки были направлены на Творца, а не на творение. Что понятно. Поэтому старая философия, да и наука вообще, стали называться «служанками богословия». Да, конечно, это вещи полезные, но только если они служат познанию Творца, т.е. служат богословию. А если они этого не делают, не исполняют этой своей служебной функции, то тогда они становятся бесполезными, а то и вредными. И наука, и философия.

Может ли философия помочь в делах веры? Как-то обосновать веру, обосновать догматы? Некоторым казалось, что может. А как обосновать такие утверждения веры, которые не зафиксированы, может быть, в наших догматах, потому что они никем из христиан не оспаривались? Например, что «Бог бесконечно благ», «Бог есть добро». Можно сказать, что это догмат, но просто оно не числится в числе догматов, но мы же все верим в то, что Бог есть любовь, что Он есть сплошное благо и добро. Или: «Бог – Творец». Для нас это само собой разумеется, и никому в голову не приходило это оспаривать. Или: «Бог – абсолютен», то есть ни от кого не зависим, Он свободен – это тоже никто не оспаривает. Или: «Мир сотворен из ничего». Не было ничего, и одним только словом и энергией Божией мир сотворен. Или то, что первые люди, Адам и Ева, имели свободу выбора, затем они выбрали грехопадение. Такое утверждение, что грех переходит из поколения в поколение, первородный грех, и мы все грешными рождаемся: «…во гресех роди мя мати моя», как утверждает псалом (Пс 50:7), потому что согрешили прародители. А грех, если он не искуплен и если до конца жизни держит человека в своей власти, грех приводит к аду и к адским вечным мучениям. В это тоже все верили. А когда наступит конец, человек вернется к Богу.

Во всех этих утверждениях, если их разбирать-то философски, то есть логически, есть масса противоречий. Например, как совместить благость Божию и всемогущество Божие? Если Бог всемогущ, то тогда откуда зло? Значит, Он не благ. А если благ, но не может устранить зла, то тогда Он не всемогущ и т.д. Здесь постоянно возникают какие-то противоречия. Свобода противоречит благости и даже самому бытию Божиему. Если Бог абсолютно свободен, то как же Он несвободен Самого Себя уничтожить, т.е. не быть? Или как же Он несвободен творить зло? Так свободен Он или несвободен? Опять противоречия! Логика приводит к противоречиям. Как понять, что мир сотворен из ничего? Одно из основных утверждений философии было «Ex nihilo nihil» («Из ничего ничего не бывает»). А тут вот нате… Адам и Ева не знали, что такое добро и зло, потому что они не ели с древа познания добра и зла. Но за что же их тогда наказывать, если они свободно выбрали это? И о какой вообще свободе выбора может идти речь, если не знать, как выбирать, и что выбирать, и что такое добро, и что такое зло. И так далее, и так далее. И вообще, если в конце будет всеобщее благо, зачем вся эта история зла на земле? К чему вся эта история? Почему сразу не сотворить все благим?

Все эти логические противоречия как бы подтверждали положение Тертуллиана «Credo quia absurdum est» – «Я верую, потому что если начнешь разбирать, то придешь только к абсурду». Поэтому остается только верить. Эта позиция отрицания философии, разума, рассудка, ratio вела к тому направлению в христианстве, которое можно обозначить как мистика. Мистика, которая считает разум бесполезным.

Другая позиция говорила следующее: мы просто не умеем пользоваться разумом. Мы недостаточно хорошо понимаем. Надо как следует разобраться, что вера и разум – это просто два разных пути к одной цели – к Богу. Эту позицию, которая ближе к блаженному Августину, в Средние века представила схоластика. В Средние века противостояли друг другу два направления: мистика и схоластика. Схоластика – это попытка примирить веру и разум. Схоластика, само название, откуда происходит? От лат. Schola – «школа». «Школьное» богословие.

Один из первых представителей схоластики Ансельм Кентерберийский несколько переделал утверждение Тертуллиана «Credo quia absurdum est» в «Credo ut intelligam» («Верую, чтобы понимать»). Там было: «Верую, потому что абсурдно понимать», а здесь – «Верую, чтобы понимать». Впоследствии схоластику обобщил в великой системе богослов Фома Аквинский. Схоластика, например, использует философию и науку, хотя наука тогда еще не была наукой, настоящая-то наука появляется где-то после эпохи Возрождения. Но философия уже была очень развитой. Появляются разумные доказательства всех тех вещей, о которых я говорил, и которые, на первый взгляд, противоречивы. Скажем, разумные доказательства бытия Божия. Казалось бы, что доказывать-то это невозможно: как можно доказать существование Бога?! Но такие доказательства появляются. Какие? Онтологическое доказательство! Первое, да? Ансельм Кентерберийский его выдумал. Что это значит – онтологическое? Я вам только что говорил: ό ών  –«Сущий». Доказательство от сущности, от существования. Оно утверждает, что мы не можем, человек не может помыслить ничего, что не имело бы реального существования. Это невозможно, потому, что человек рождается в этом мире и умирает в этом мире. Весь свой разумный опыт он имеет только в этом мире. Человек не может придумать ничего, что бы не имело реального бытия. И если появляется идея Бога, значит – Бог существует. Конечно, на это можно возразить, а как же тогда Кащей Бессмертный или Баба-Яга? Мы же думаем о них, но в реальности их нет. Схоластика очень просто это объясняет. Она говорит, что человек – существо заблуждающееся. Скажем, какой-нибудь Змей-Горыныч. Ведь человек видит во время своей жизни реальное существование каких-то страшных змей, видит какие-то страшные явления природы: огонь, гром, молнии, пожары; видит когти у зверей – все это есть в реальности. Но в его мозгу все эти реальности могут сочетаться в какую-то мифологическую фигуру и обобщаться в этом образе какого-нибудь Змея Горыныча или Кащея Бессмертного. Любая деталь Кащея Бессмертного или Бабы Яги существует в реальности, просто в мозгу человека это фантастично сочетается. Но в принципе человек не может помыслить ничего, что не существовало бы на самом деле. Раз он мыслит о Боге, значит, Бог существует. Это самое первое доказательство бытия Божия, исходя из такой рациональности. Оно потом отвергалось Фомой Аквинским и Кантом и многими другими философами, но, во всяком случае, оно было.

Затем второе очень важное доказательство – космологическое (от слова «космос» – мир). Второе, замечательное доказательство. Оно тоже исходит из земного опыта человека. Человек понимает, что все, что существует, имеет свою причину. Всякое действие имеет причиной какое-то другое действие. Всегда так. Это закон причинности. Если существует мир, то он должен иметь свою причину вне этого мира. Ну, понятно: всякая причина внешняя, вне. А этой первопричиной может быть только то, что вне мира, – Бог. Великий мир сотворила еще более великая причина – Бог. Это называется космологическое доказательство, от слова «космос» – мир. Конечно, это доказательство тоже потом было опровергнуто многократно последующими философами, Кантом.

И третье великое доказательство – телеологическое (от греч.τέλος, что означает «цель»). Оно тоже внутриприродное. Мы видим, что все в мире все гармонично, все соответствует друг другу, все целесообразно. Кругом мы видим прекрасные разумные формы. Если мы посмотрим на наши здания – плоды рук человеческих, то мы понимаем, что дом… Например, почему существует дом? Мы скажем, что ходили строители, носили кирпичи, строили стены – вот дом-то и построили. Это, так сказать, космологическое доказательство. Но, с другой стороны мы спросим: а почему ходили строители, почему они таскали кирпичи? А потому, что они воплощали некую идею, стремились воплотить какую-то цель, у них была цель, разумная цель, план. Так вот, началом всего является не то, что люди бегают и таскают кирпичи, а началом является замысел, цель, план, который, как магнит притягивает к себе железные опилочки, точно так же идея, план притягивает к себе движение всех этих людей, кирпичей и прочее, и, наконец, идея воплощается. То есть во основе всего лежит цель, которая должна воплотиться. В основе всей красоты, всей гармонии, всего соответствия всего разумного в этом мире. И как цель лежит в основе постройки дома, так же цель лежит в основе сотворения мира. Здесь уже Бог выступает не просто как подъемный кран или таскающий кирпичи труженик, а как художник, который что-то замыслил. Это называется телеологическое доказательство: если мир целесообразен – значит, существует цель, и эта цель может быть только сверхразумной целью, великой целью, и эта цель – у Бога. И, значит, существует Бог-художник.

Впоследствии появляются некие новые философские идеи и обоснования различных догматов и обоснования религии как таковой. Например, все поздние Средние века пронизывает спор об универсалиях. Знаете, что это за спор такой? Чуть до войны не доходило! Это чисто философский спор, который вошел в богословие. Лат. universalia (это множественное число) означают «общие понятия». Вот есть один человек, второй, пятый, десятый, миллионный человек, а есть понятие «человек» – вот это и называется универсальное понятие, общее понятие. Есть понятие «дерево» и так далее. Платон в свое время утверждал, что есть мир вещей и есть мир идей. Идея «человек» воплощается в этом мире в одного человека, во второго, в третьего… Вот здесь так воплотилась, здесь – похуже, здесь – чуть получше… Это все, так сказать, недовоплощение одной великой идеи «человек». И так далее. Все универсальные идеи имеют разные воплощения.

Так вот: реален ли этот мир идей, универсалий? Действительно ли они существуют и воплощаются? Одни богословы утверждали, что universalia sunt realia (лат.), т.е. «универсалии реально существуют». Их называли реалистами. То есть реалисты – это те средневековые люди, которые говорили, что существует мир идей, который воплощается. Ну, скажем, мир божественных замыслов, реальный мир, который воплощается здесь. Сейчас мы бы назвали их идеалистами, но в Средние века они назывались реалистами.

Существовала противостоявшая им группа людей, которая говорила, что universalia sunt nomina (лат.), т.е. универсалии – это всего лишь названия, что никакого мира идей нет, его ни пощупать, ни понюхать. Я вижу людей, деревья и в своем уме обобщаю все и называю «дерево», «человек». То есть общее присутствует только в частном, а не присутствует в какой-то запредельной реальности. Их называли номиналисты. Номинализм опирался на Аристотеля. Реализм опирался на философию Платона о мире идей. А Аристотель отвергал теорию Платона, он говорил, что общие понятия, идеи существуют только в реальном выражении, и вовсе не существует какого-то особого запредельного небесного мира, где сидят эти непонятные идеи. Аристотелианство побеждает на Западе, и платонизм отвергается.

Мы видим, что на протяжении столетий: древности, патристики, Средних веков, вплоть до Нового времени – богословие всегда использовало философию в качестве подсобного материала для своих построений. Философия была как бы служанкой богословия. Использовались философские термины, язык, различные философские системы. Это казалось привычным и обычным, потому что философия есть мировоззрение, а богословие тоже отчасти есть мировоззрение. И надо сказать, что богословие последующего времени – скажем, конца XIX века, XX века и наше время – тоже, изменяясь, следует каким-то философским и мировоззренческим схемам. А в связи с тем, что после Возрождения появилась еще такая вещь, как экспериментальная наука, которой не было до этого (до, скажем, Галилея, до появления телескопа или микроскопа и прочих способов исследования окружающего мира), то наука оказывала колоссальное влияние на мировоззрение, на философию и косвенным образом, разумеется, и на богословие. Все это идет параллельно: наука, философия, богословие, противореча друг другу, сталкиваясь лбами, но как-то все-таки движется все время дальше и дальше.

Приведу какие-нибудь примеры. Дело в том, что наше мировоззрение очень сильно изменилось по сравнению с древним миром и Средними веками, безусловно. Как, например, наука через философию повлияла на некоторые современные богословские построения? Дело в том, что в XX веке все больше и больше богословов понимали, что язык мировоззрения и философии античной древности для современных философских, мировоззренческих и научных установок уже представляется архаичным. Трудно современному человеку совершенно искренне верить в существование какого-нибудь мира платонических идей, скажем, которые воплощаются. Другие уже мысли, другие заботы, другое мировоззрение.

Ну, это примерно, как, скажем, древний человек представлял себе мир. Мир трехэтажный: существует небо, существует земля и существует преисподняя. Это не надо было доказывать, это было для людей самоочевидно. Потому что есть небо, есть земля, а есть подземный мир. Его еще «ад» можно назвать. В этом были уверены все, абсолютно все, начиная от Платона и кончая Василием Великим и Иоанном Златоустом, это было само собой разумеющимся. Или то, что звезды, планеты – это боги, как говорили язычники: Марс, Венера… Или уже апостол Павел утверждает вслед за другими иудейскими богословами своего времени, что это – бесы, злые духи поднебесные, всякие эти звезды. Самоочевидно было для людей, что это бегают по небу бесы всякие, которые вершат судьбы людей. Отсюда составление гороскопов и прочее. В это верили абсолютно все, это не надо было доказывать. Всем было ясно! Или то, что человек может летать по воздуху, – так это ж понятно. Конечно, может! В прошлом году вон там летал один… Это всем было очевидно совершенно, не надо было это доказывать или опровергать…Мы же находим массу древних текстов, в которых такие вещи описываются, как реальные, все их видели. Вот Нерону недавно один показывал, как он по воздуху летает. Или бегает по воде или что-то еще такое. Воскресают мертвые – ну, так и что? Разумеется, это редкое событие, поэтому и называем «чудом». Чудо – то есть то, чему мы чудимся, то есть удивляемся. Это же не каждый день происходит, но происходит время от времени. В этом были абсолютно все уверены! Это не надо было доказывать.

Но попробуйте современному человеку скажите: «Ты правда веришь, что это бесы летают?» И он скажет: «Это ведь звезды, какие-то планеты, это небесные тела, которые можно наблюдать в телескоп». Ведь ничего этого не знали в древности. Или то, что по воздуху можно только на самолете летать, а не так, что подпрыгнул – и полетел… То есть человек изменился. Тысячи лет прошли все-таки! Мировоззрение полностью поменялось. Поэтому если человек действительно думает, что он сейчас вскочит и полетит по воздуху, то мы скажем, что он больной, шизофреник, его, понятно, лечить надо. А, с другой стороны, он читает Библию, и там все это написано. И получается шизофрения: в быту человек думает так, а когда он читает Библию, он думает иначе, получается раздвоение в сознании, раздвоение мозгов получается и раздвоение сердца. Непонятно! Все это надо привести в какую-то…, как-то излечить. Что-то сделать надо. И конечно, конечно, проблема не сегодня возникла, она давно возникла, уже в эпоху Возрождения, и поэтому появляются и новые мировоззрения, и новые философии, появляется герменевтика, которая пытается примирить вот эти две стороны человеческого существования: углубленность в ветхую философию и языческое и доязыческое, архаическое мировоззрение и современное научное мировоззрение, в котором живет человек, пользующийся мобильным телефоном и смотрящий телевизоры. Это трудная задача.

Я покажу примеры такого использования достижений науки для утверждения тех или иных догматических положений. Предположим, вот догмат о Пресвятой Троице. Лет 20-30 тому назад мне приходилось читать замечательную книгу одного крупного австрийского ученого-ядерщика, по-моему, Нобелевскую премию он получил за какое-то открытие, и он же и крупный мыслитель, философ и богослов, человек универсального характера – Бернхард Филберт. У него появилась книга, которая в свое время нашумела. У нас она, конечно, и не могла быть известной в советские времена, ее никто не переводил, не печатал, да и до сих пор не переводят, потому что все это очень дорого – переводить… Книга, которая называлась «Триединое» (Триединое Божество) – «Der Dreieine» по-немецки. Он там совершенно изумительно показывает, как просто из наблюдения человеческого бытия и окружающего мира человеческий разум должен естественным образом прийти к признанию Бога-Троицы. Конечно, мы скажем, что троичность божества – это утверждение, идущее из откровения, и оно не может быть доказано логически. Да. И все-таки разумно обоснована она быть может, как утверждает этот человек. Начинает он свои рассуждения со следующего. По всей видимости, на него очень сильно повлияла философия, скажем, конца XIX – начала XX века, так называемый персонализм и экзистенциализм. Вот он рассматривает бытие человека. Каждый человек существует. А что значит бытие существования человека? Его можно описать тремя и, в принципе, только тремя (можно и больше, конечно, но необходимо и достаточно только тремя) терминами – «я познаю действительность». Каждый человек о себе может сказать: «Я познаю, щупаю, вижу, разумно познаю, ощущаю… А что я ощущаю? А окружающий мир – то, что на меня действует, на мои чувства». Исключите любое из этих трех слов. Если исключить «я», некому будет познавать. Исключите «окружающий мир», то нечего будет познавать, исключите «познание», то нечем будет познавать. Человеческое бытие определяется этими тремя как бы измерениями: личностью – «я», действительностью и способом познания. Это давно известно. Это основа философии. То есть всякая философия, как вы знаете, всегда состоит из онтологии, гносеологии, а дальше пошли этика, эстетика – это всякая чепуха… Основное – это онтология и гносеология. Онтология – это основная часть философии, то есть учение о бытии, существовании как таковом, о том, что есть. Гносеология – это учение о познании того, что есть. Эти две части философии с глубочайшей древности до наших дней. Других не существует. Но всем этим занимаюсь я. У тебя – другое бытие, потому что это ты познаешь. Я вижу тебя, а ты видишь меня. Потому что у тебя же другая действительность, другой мир-то, другой ракурс пусть даже на тот же самый мир. У каждого человека бытие – это «я познаю действительность».

Теперь: возьмем любую из этих ординат, измерений. Скажем, действительность – то, что меня окружает, в том числе мое собственное тело, которое я тоже познаю – щупаю, ощущаю и т.д. Любому физику понятно, что любой элемент действительности может быть описан с необходимостью и достаточностью тремя факторами. Можно и больше, конечно, но три необходимы и достаточны. Какие эти факторы? Материя, время и пространство. Или масса (или энергия), время и пространство. По Эйнштейну масса и энергия это одно и тоже. Вот, скажем, точка, предмет какой-нибудь, это действительный предмет, он действует. Его можно описать: какая в нем масса (или энергия), затем – где он находится (в какой точке пространства) и когда это произошло во времени. Можно, конечно, сказать, он как-то пахнет, он как-то выглядит, но это будет лишнее. Это, в свою очередь, можно описать через массу, время и пространство, т.е. что, где, когда. Вот три слова, которыми описывается любая действительность. Возьмите теперь любой из этих факторов – скажем, пространство. Точку в пространстве как вы можете описать? Тремя координатами: x, y и z, если это ортогональная система координат, Декартова. Любую точку возьмите, и вы скажете: по х – так, по у – так, по z – так. Но можно еще миллион придумать, что от этой точки – это такое расстояние, от этой – такое и т.д., но это не необходимо. А необходимы и достаточны только три. Только три! И так далее. Он в своей книге показывает, что абсолютно любая вещь, любой фактор, любое измерение человеческого бытия всегда с необходимостью и достаточностью определяется тремя и только тремя факторами. А поскольку мир в известной степени – это образ Божий, т.е. в нем Бог отражает Себя, то троичность мира есть отражение троичности Бога.

Ведь посмотрите: я познаю действительность. Ничто не отнимешь одно от другого, правда? Это одно бытие, мое бытие.  И в то же самое время совершенно разные вещи в него входят: Я – это я (не ты), действительность, познание – это же разные сущности. Или, скажем, масса, время и пространство: пространство – это не есть время, время – это не есть масса, масса не есть пространство. Но, тем не менее, одно от другого неотделимо. Абсолютно неотделимо! И они не одно и то же. То есть сущность одна, действительность, но в ней три разных составляющих. То же самое в догмате о Троице: одно существо и в то же самое время три, которые неотделимы друг от друга и не сливаются друг с другом.

Дальше он продолжает: смотрите, как интересно! Посмотрим на бытие человека – «я познаю действительность». Три. Три измерения. Дальше он чуть фантазирует, так, схематично, говорит: посмотрите на человечество как таковое в мире. Три основные расы – случайно ли это? Есть люди белые, есть желтые и есть черные. Ну, какие-то гибридные, промежуточные есть моменты. Но в принципе – вот такие. Но не это самое главное, не цвет кожи. А главное то, что как-то так получилось, что преимущественно эти три группы населения человечества представляют три различных культуры, очень сильно отличающихся друг от друга, хотя, в общем-то, и общее у них есть. Белые люди – это преимущественно население Европы и Ближнего Востока, скажем так.  Условно желтые – это население Дальнего Востока, классический Китай, скажем. Черные, самые развитые черные – это кто такие? В Африке – мы бы сказали, но это маловероятно, потому что все-таки африканцы – это больше дети природы. Там нет такого цивилизационно-культурного развития –  такого, каким мы его себе представляем. Пожалуй, классические черные культурные люди – это древнее население Индии, конечно, – дравидийские племена, безусловно, которые создали такие философские, культурные системы, как индуизм, великий язык санскрит, «Махабхарату». Ничего подобного ведь мы в Африке не встретим. Я не имею в виду современных индусов кофейно-шоколадных, нет, а вот истинно черные жители юга Индостана, откуда все идет – кришнаитство. Древняя Индия, еще не смешанная с арийцами.

Вот три разных культуры.

Теперь посмотрите. Каждый человек, конечно, имеет три ординаты: я познаю действительность. При этом, заметьте, все это похоже на следующий образ: представьте себе – вода и воздух, а между ними невидимая пленка поверхности воды, микроскопическая, ее, собственно, можно только представить себе. Это геометрическая поверхность, то есть не имеющая толщины. Здесь можно сказать о поверхности воздуха и о поверхности воды, это одно и то же. Воздух (облака, например) отражаются в воде, а если ты смотришь из воды, то видишь какое-то отражение уже другое. Если представить себе, что вода — это действительность, а воздух — это дух познающий, то вот это невидимое нечто, поверхность того и другого, которое между ними и соединяет то и другое, – это есть я.

В людях, в каждом человеке, в каждом бытии может быть преимущество либо той, либо другой ординаты, того или другого измерения. Либо человек больше направлен в сторону действительности (скажем, материальной), более материализованный человек; либо человек направлен больше в сторону интеллектуальности и познания, либо в нем действует дух персонализма, я-утверждения. Ну так, как любой предмет мы возьмем в пространстве – скажем, этот вытянут в сторону х, этот больше в сторону у, этот в сторону z.

Люди же все разные, и культуры все разные. «Белая» культура, Ближний Восток и особенно Европа – она как-то больше «вытянута» в сторону действительности. Ведь что для белого человека представляется реальностью? Он скажет: «Ну, реально что? То, что вокруг меня. Вот стол, я его могу пощупать – он реален. Реально мое тело, небо и прочее, т.е. то, что действует». Действительность – вот что истинная реальность для белого человека. Ну, конечно, есть разные люди, но в общем и среднем, так. Этим определяется очень многое в культуре белого человека. Это его стремление к экспансии, к покорению природы, воздействии на нее, к географическим открытиям, к обладанию тем, тем, тем и так далее. Даже в искусстве это отражается. Ведь для простого белого человека… Какая живопись ему нравится? Это чтобы на полотне все было бы, как в действительности. Чтобы гора была нарисована, дерево, чтобы все было понятно. То есть действительность, отраженная на действительном полотне. То есть для белого человека характерен материализм. Что реально? Материя, действительность. А что же тогда с этой точки зрения дух, познание, идеи? «А, это так», – как говорил Ленин, – «некий эпифеномен над материей, это порождение материи». Ну что такое дух? Что-то «фью», дуновение, то, что не чувствуется, невидимо – это некий эпифеномен, т.е надстройка над реальностью, которая является действительностью. А что такое я с этой точки зрения? Это действительность, которая самодифференцируется. Вот это стол, это очки, это микрофон. Все дробится, как-то само собою дифференцируется. Разные вещи – это отдельные я; это я, это ты… Это самодифференциация действительности.

Но всегда во многих людях существует такое противоречие обыденности, всегда хочется чего-то экзотического и необычного. А что противостоит в бытии человека действительности? Духовность, конечно. И вот этот уход в иную сферу называется мистика, уход в некую таинственную сферу. Привычное и обычное – это действительность, а непривычное и таинственное – это что-то противостоящее, духовность. И вот появляются мистики, духовидцы, люди духовные. Они как бы отторгают от себя вот этот обычный привычный мир и уходят (в Европе, скажем) в мир духовный.

Какая-нибудь католическая святая, Тереза или какая-нибудь другая, входит в состояние экстаза, в своей камере падает на пол и уходит вся, восхищается духом туда, уходит из этой действительности, она уже вся там, а потом возвращается в этот мир и пересказывает, что же она там видела. Она видела там духовные вещи: Богоматерь, ангелов, святых… Богоматерь, в этом своем духовном состоянии, имеет вполне земные, действительные очертания… Тереза может описать, какого Она роста, то есть имеет какие-то формы действительности. У ангелов, оказывается, крылышки растут, вполне такие действительные… То есть человек даже в духовность переносит свою привычку к действительности, и духовный мир у мистиков всегда материализуется. Это очень интересный феномен!

Возьмем другую культуру, «черную» культуру, древнюю дравидийскую культуру, древний индуизм. Здесь все наоборот. Они все «вытянуты» в сторону духовности. Если классического индуса I тысячелетия до Р.Х. (еще до буддизма) спросить, что есть истинная реальность, то он скажет, что истинная реальность это великий А´тман, дух, который спит и порождает из себя миры, миры – как сны, сновидения. Эти миры порождают в своем сне другие миры, богов, демонов, людей. Ведь окружающий нас мир – это всего лишь сон великого Атмана, майя[2]. И мы тоже, мы в его сне существуем и мы тоже спим, и все, что мы видим вокруг, – это наш сон. Все, что мы считаем реальностью, – это чистый дух. Этим определяется, например, пренебрежение к материальным благам. Если европейцы стремятся устроить все, покорить природу, то, другое, строить железные дороги, автомобили, автострады… Помните, когда англичане пришли в Индию, они им начали строить железные дороги, всякие автострады, что с ними стало? Они поржавели, немедленно поломались все… Когда в Калькутте несколько десятилетий назад возник страшный голод, там люди просто-напросто лежали на улицах и умирали себе спокойно, ни о чем не заботясь. Мир – майя. Вот такое отношение к окружающему миру.

Но ведь и там возникает стремление к противоположному. Как у европейцев, например, возникает стремление к противоположному, которое мы называем «мистика» — это выход из материального в духовное, так у индусов всегда, с глубочайшей древности было стремление к противоположному – это выход из духовного в материальное. Скажем, йоги. Если европейский мистик уходит в духовность и материализует эту духовность (то есть у него ангелы уже летают с крылышками), то индийский мистик уходит в физический мир и одухотворяет физический мир. Он может уже бегать по гвоздям, не причиняя себе вреда, его могут закапывать на неделю в землю, потом он выходит оттуда. Он может вывернуться наизнанку в своих позах и сидеть так целыми днями. То есть материальный, действительный мир приобретает несвойственные ему духовные черты. А что тогда я с этой точки зрения? А это самодифференциация духа! Есть единый дух Атман, который порождает из себя какой-то мир, который самодифференцируется в разные духи: демонов, богов, людей, крокодилов. Все разное. Только и всего.

Как есть мир, «вытянутый» в сторону духовности, и как есть мир, «вытянутый» в сторону действительности, – это вода и воздух, а между ними есть нечто, что не то и не другое. Это я. Я, которое существует и в познании (в духовности), и в действительности (материальном мире). Я, что свободно, и спонтанно, и неопределимо, как неопределима граница между водой и воздухом. Вот это спонтанное «Я-иность» характеризует классический Китай, конечно. Я не имею ввиду конфуцианство, а, скорее, даосизм, такие специфические китайские черты. Ведь посмотрите: как начинается великий трактат «Дао Дэ Цзын» Лао-цзы? С утверждения этого Дао, которое свободно, неопределимо, бесконечно и о котором ничего невозможно сказать, потому что оно свободно, и оно порождает все остальные личные спонтанные начала.  Как у воздуха есть противоположность – вода, как у воды есть противоположность – воздух, а у границы между ними нет никакой противоположности, точно так же у китайцев нет никакой мистики, у них никогда не было мистической религиозности. Вся жизнь, можно сказать, мистична. Скажем, чайная церемония – одновременно и бытовая церемония, и в то же самое время религиозная. У них нет различия между тем и другим. Все в этом мире и духовно, и действительно, а, самое главное, чем восхищается всегда китаец или японец,– это спонтанной свободой всего в природе.

Возьмите любой даосский рассказ, первый приходящий в голову: молодой человек обучается у своего учителя-философа (там нет никакой религии). Выпускной экзамен. Какой? Учитель говорит: «Я сейчас уйду на некоторое время, вот тебе метла, ты видишь дорожки в саду, приведи их в порядок». И учитель уходит. Ученик берет метлу, грабли, начинает сгребать листья, мусор – все чистенько, все в порядке. Приходит учитель, смотрит и говорит: «Что ж это такое? Я же тебе сказал: «Приведи все в порядок»». И уходит снова. Ученик опять смотрит: вот здесь еще мусор, и здесь… Второй раз приходит учитель и опять недоволен: «Я же просил привести все в порядок, подумай!» И опять уходит. Ученик расстраивается, садится на крылечко, начинает думать – и тут его озаряет, чему его учили. Он идет по дорожке, видит веточку сливы, потряхивает эту веточку, и несколько лепестков падает на дорожку. Приходит учитель и говорит: «Вот теперь все в порядке». Должна быть гармоничная естественность. Посмотрите: когда расцветает сакура, вишня в Японии, это же праздник всенародный! Люди заранее покупают себе места в каких-нибудь садиках, чтобы развернуть там пикник, проводят там день и ночь – а цветет эта вишенка недолго, обычно дня два, не больше. И когда они сидят там, они же все плачут, плачут, когда смотрят на эти лепестки, которые падают постоянно. Удивительное явление! И в этом отношении определяется во многом и искусство – я имею в виду, конечно, классический Китай, классическую Японию. Скажем, военное дело и так далее. Спорт. Например, стрельба из лука. Ведь европеец или индус для того, чтобы попасть стрелой в цель, будет долго тренироваться – месяц, второй, третий. Наконец он научится, как направлять, как натягивать, как прицеливаться… Ничего подобного в Японии нет и быть не может. Если ты будешь это делать, ты никогда не достигнешь цели. Что же надо делать? Надо идти путем Дао, то есть путем всемирной спонтанности. Нужно взять лук, нужно взять стрелу, отвернуться от цели, вставить стрелу в лук, потом повернуться и…  представить себя, слиться с этой стрелой и лететь вместе с ней – и ты попадешь в цель. Спонтанно все должно произойти. Удивительная вещь, но она есть! Она есть!

А что такое искусство, с их точки зрения? Для европейца, скажем, живопись – это взять полотно, поставить на мольберт, взять краски и долго рисовать, что-то раскрашивать так, чтобы одно было похоже на другое, как две капли воды, как на фотографии. Это будет самое лучшее. Что для японца или китайца, скажем, Ци Байши или какие-нибудь другие художники? Что самое лучшее для него? Какие самые ценные предметы искусства живописи Китая? Скажем, «Бамбуковая веточка» Ци Байши, что это такое? Ему даже не надо смотреть специально на эту бамбуковую веточку, он просто берет лист бумаги (китайцы изобрели бумагу), берет кисточку с тушью и… представляя себя бамбуковой веточкой, просто наносит несколько штрихов на эту бумагу – и шедевр готов. Вот он спонтанный и живой, и ни на что не похожий, потому что он живет вот этой сегодняшней, моментальной, преходящей и в том-то и ценной жизнью «сейчасной» свободы. Это совершенно особая культура. И смотрите, как интересно: даже внутри каждой культуры существуют три направления (что тоже отражает, конечно, Божественную Троицу).

Вот, скажем, «белая» культура, та, которая больше стремится к действительности, к овладению – это католическое, скажем, христианство, с его экспансивностью, с его порядком; больше стремится к духовности – это, скажем, афонское христианство, Православие, где меньше внимания обращают на порядок… Все мы такие – в общем, понятно, кто…  Зато ощущение большей какой-то сердечности есть, может быть, в Православии. И есть направление в христианстве, которое утверждает свободу, – протестантизм, скажем, где личная свобода гораздо важнее, чем законы римские, чем какие-то там мистические озарения восточные.

Это я привел в качестве только одного из маленьких примеров того, как современная наука или философия могут влиять, скажем, на догмат о Святой Троице.

Еще несколько минут, минуточек пять поговорю с Вами.

Конечно, особое влияние в современном мире на богословие оказала в конце XIX века философия персонализма и в XX веке философия экзистенциализма, в частности, больше всего философия М.Хайдеггера, К.Ясперса и каких-то других экзистенциалистов. На уровне богословия это абсолютно новое, неклассическое направление в философии мощно повлияло на такого человека, как Рудольф Бультман. Он, конечно, великий экзегет, исследователь Священного Писания Нового Завета, и лучше его, пожалуй, в XX веке никого и не было. Из исследователей он наиболее серьезный и эрудированный.

Но он же и богослов, и в своем богословии, которое отталкивалось, как у всякого протестанта, конечно, от Слова Божьего (это для протестантов самое важное), он исследует герменевтический вопрос: как современному человеку с его современным сознанием понимать Священное Писание, и вообще: что такое его вера? Прямым текстом в своих сочинениях он говорит, что вся Библия, вся библейская картина мира насквозь мифологична. Конечно, как я вам говорил, вот этот трехступенчатый мир: небо, земля, преисподняя; возможные для библейского человека чудеса… Тогда еще, когда писался Новый Завет, не говорю уже о Ветхом Завете, еще не было различия понятий «естественный» и «сверхъестественный», этого различия не было, потому что все единое было. Это различие естественное-сверхъестественное появилось уже позднее, веке в IV. Затем говорится о том, что мир – это арена действия и противостояния Бога, ангелов, демонов. Они вселяются в людей, как-то действуют через людей; вся история идет не закономерно, а по Промыслу Божию, кем-то направляется, какими-то энергиями… Все движется к какому-то концу, к катастрофе. Ну, и так далее, и так далее.

И все это, говорит Бультман, для современного человека представляется, если ее буквально понимать, абсолютно недостоверной картиной, потому что не может человек, пользующийся современной наукой и техникой, живущий в современном мире, действительно искренне воспринимать все это буквально. Это понятно. Тогда возникает проблема, как же совместить его веру, скажем – чтение того же слова Божия, которое принуждает его к этой мифологии библейской? Это принуждение, во-первых, бессмысленно, потому что в трехступенчатой картине мира нет ничего специфического для христианской веры как таковой и никакого отношения к вере это не имеет, с точки зрения Бультмана. Да и действительно это никакого отношения к вере не имеет. И затем, принуждение человека мыслить мифологически невозможно, так как мировоззрение невозможно усвоить усилием воли. Оно либо есть, либо его нет, и формируется оно рождением человека в том или ином коллективе, в том или ином мире или в той или иной культуре. Сегодня весь строй нашего мышления сформирован современной наукой, которой не было раньше. И тут уж ничего не поделаешь! А принять миф – это значит впасть в шизофрению, в двоемыслие и т.д. То есть самим нашим бытием и существованием нам задано критическое отношение к библейской картине мира. Как можно сегодня честно и буквально говорить о нисхождении в ад или вознесении на облаках в небеса? Все это невозможно буквально понимать, невозможно! Но что же делать?

И вот тут Бультман ставит задачу так называемой демифологизации библейской картины мира. То есть освобождения, выявления. Вера всегда остается одинаковой: и потребностью, и реальностью человека, будь то вера в древности, будь то вера в Средние века, будь то вера современного человека. А на каком языке и в каком мировоззрении выявляет себя эта вера, на каком языке она говорит – это уже вторично.

И вот здесь возникает вопрос о герменевтике, о переводе понятий мифических (библейских для Бультмана) для современного человека. Это чисто герменевтическая задача, которую он себе ставит. Каждое утверждение Священного Писания (это для Бультмана основа основ, это Священное Писание, это откровение Божие) несет в себе какой-то заряд веры, какую-то весть, то, что по-гречески называется керигма – это уже стало техническим термином – по-английски message. Какая-то весть для человека, для его сердца и ума. Но эта весть выражена на языке мировоззрения того времени. А как выразить на современном языке ту же самую сущность? И Бультман ставит перед собой задачу такой «демифологизация» языка и понятий. Правда, он не осуществляет до конца. Он следует по пути, конечно, своего философского учителя Мартина Хайдеггера, который, как мы знаем, пытался выразить вот эту собственную экзистенциалистскую философию, создавая новый язык. Но насколько ему это удалось, насколько это трудно, философы знают.

Так вот, во всяком случае, такая задача поставлена, она подвергалась неоднократно критике потом, Бультман находил и сторонников, и яростных противников. Но это задача, поставленная в XX веке перед богословием через библеистику, конечно.

В Православии тоже нечто подобное мы находим, но в несколько ином оформлении. У нас-то тут особых богословов нет, а вот в Элладской, в Греческой Церкви мы находим довольно хороших богословов. На них тоже, как и на древних святых отцов, оказывала влияние философия их времени и терминология философская их времени, так и на современных богословов оказывает влияние философия и наука, безусловно, нашего времени. Вот Хри´стос Яннарас (есть такой богослов, он уже пожилой человек, неоднократно приезжал сюда на конференции и издавались его книги здесь в переводе) – это классический пример такого применения философии экзистенциализма, но уже исходя не из протестантской позиции sola scripture (т.е. из исследования Писания), а из исследования церковной жизни как таковой, из исследования Церкви как таковой. Очень интересная позиция. Он тоже по-своему преломляет православное богословие, но не пытается изменить язык, а пытается понять этот язык через апофатизм[3].  Он утверждает, что все понятия нашего догматического богословия невозможно понимать буквально. В этом он полностью согласен с Бультманом. За этими понятиями стоит нечто, что невозможно определить какими-то словами, ибо это нечто представляет собой живое бытие, живую жизнь. А живую жизнь невозможно определить, поскольку она живая и свободная – как Бога же мы не можем определить, так как Он же беспределен!

Здесь, конечно, Яннарас следует традиции святоотеческой. Святые отцы говорили, что самое лучшее и самое чистое богословие – это апофатическое богословие. Что такое апофатизм? Это когда мы очищаем понятия от разных несвойственных ему свойств, которые мы приписываем ему. Например, Бог. Мы не можем сказать, что Бог – это вот этот стол, или что Бог– это мир. Это неправильно. Мы не можем сказать, что Бог – это нечто вне этого мира, это тоже неправильно, это не будет определение. Мы не можем сказать, что Бог – это благо, Он выше блага. Мы не можем сказать, что Бог такой или сякой, что Бог серый, или коричневый, или зеленый, или сладкий. Все это надо отбросить. А что останется? А останется вот эта слепящая апофатическая тьма, когда святые отцы говорили, что Бог – это ничто, божественное ничто. То есть не то, не то, не то, не то. А что? А это то, куда надо броситься, отдать себя этому, и углубиться туда, и слиться с этим – и только в этом жизненном слиянии можешь узнать, что такое Бог.

А всякие определения – это все для простачков. Это называется уже  катафатическое богословие, определительное богословие. А истинное богословие всегда апофатическое. И Яннарас предлагает точно таким же образом очистить понятие Церкви от всяких таких философских определений и жить подлинной церковной жизнью. Ну а как? – Может быть, в другой раз, сегодня мы уже задержались. Это интересно!

 

 

 

 

 

[1]Па́рфия — в древности территория, расположенная к юго-востоку от Каспийского моря. Заселена ираноязычными племенами не позднее 1500 до нашей эры.

[2]В буддизме  майа–видимость, иллюзорное отражение миропорядка, а также его причина, которая заставляет видеть окружающий мир не таким, какой он есть на самом деле.

[3](от греч. αποφατικός отрицательный) учение о том, что высшая Реальность в своей последней

глубине непостижима и неопределима средствами человеческого языка и понятий.