Феодоровский собор, 30 сентября 2011 г.

Расшифровка – Елена Косенкова

Сверка и корректура  – Л.Голубкова и О.Суровегина

 

Итак, Апокалипсис, Апокалипсис Иоанна Богослова. Те из вас, кто, может быть, читал в интернете или слушал на дисках мои беседы на тему этой книги, тем тема эта будет известна, ничего особенно нового я не сообщу. Ну, а кто не слушал, тем будет, может быть, и интересно.

Прежде чем мы приступаем к чтению той или иной книги, мы всегда обращаем внимание на название. Вот смотрите, написано: «Откровение святого Иоанна Богослова». Но мы должны знать, что все вот эти надписи ‒ названия, они же ведь позднего происхождения. Никто из авторов библейских книг никогда не называл свои книги. Ведь не писал же евангелист Матфей: «От святого Матфея Евангелие». Это всё появилось, все эти надписи, надписания так называемые, они появились где-то уже во II веке, когда составлялись сборники новозаветных произведений. Надо было составлять оглавление, расставлять странички и так далее, вот, оформлять как книги.

А все библейские книги назывались традиционно по первой строчке, которую написал автор. Ну, например, кто-нибудь из вас помнит, как называется самая первая книга Библии по-еврейски? Ну, по-русски понятно ‒ Книга Бытия. Но это по-русски. А называется она по первому слову ‒ «Берешит» (ивр. ‏בראשית‏‎, англ. Beresheet – прим. ред.). Да? Так везде в науке ‒ «Берешит». Эта еврейская фраза означает «в начале». Помните: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Быт 1:1). Это вот «в начале» – «берешит». Вот так книга и называется. И все остальные книги тоже по первому слову называются.

А теперь обратим внимание, какие же первые слова написаны в нашей книге «Откровение святого Иоанна Богослова»: «Откровение Иисуса Христа, которое дал ему Бог».

Так, простите, Откровение Иоанна Богослова или Откровение Иисуса Христа? Возникает некоторое противоречие. На самом деле и то, и другое, конечно. Мы с вами увидим (и это очень важно!), что это Откровение именно Иисуса Христа, которое дано Им Иоанну Богослову.

Само слово «откровение» по-греческии будет «апокалипсис» (άποκάλυψις): άπο ‒ от, κάλυψις ‒ от-кровение, от-крытие. Вот άποκαλύπτω[1]‒глагол, означает «отдёргивать занавеску», открывать какой-то занавес. Вот закрыто окно, я не знаю, что там, там тайна, невидимая. Кто-то подходит и отдёргивает занавеску. Это вот активный апокалипсис ‒ он открывает.

Но это же слово «откровение» может использоваться не только в активном смысле, но и в пассивном смысле. Вот я сижу здесь, а кто-то подходит и для меня отдёргивает занавеску. Это уже апокалипсис мне, откровение мне. Ну и, наконец, это слово может использоваться в техническом литературном смысле, потому что апокалипсисами назывался определённый литературный жанр, очень популярный в то время:в I веке до Рождества Христова, в I веке после Рождества Христова. Так назывались книги, они появлялись в изобилии тогда в иудейской среде. Апокалипсис Еноха, Апокалипсис Варуха, Апокалипсис кого-нибудь ещё вспомнится: Апокалипсис Моисея, Апокалипсис Двенадцати Патриархов, Апокалипсис Авраама… И даже Адам, оказывается, написал Апокалипсис. Ну, все они были, конечно, псевдонимные Апокалипсисы, по определённым уже литературным соображениям и практическим соображениям.

Но вот христианских апокалипсисов очень мало. Собственно, это вот тот, который входит в наш Новый Завет, последняя Книга Библии. Первая книга говорит о начале творения мира, а последняя говорит о конце мира, о конце света.

Потом что ещё можно сказать? Апокалиптические отрывки находятся и в других книгах Нового Завета: 13-я глава Евангелия от Марка (эсхатологическая речь Иисуса Христа), 21-я глава Евангелия от Луки, ну и некоторые другие места. Это всё частные случаи, а вот книга целая ‒ это наш Апокалипсис Иоанна Богослова.

Во II веке появилась ещё другая книга, которая не вошла в канон. Она называется «Пастырь», «Пастырь» Ермы. И есть несколько апокрифических апокалипсисов: Апокалипсис Петра, Апокалипсис Павла, это уже поздние апокрифические книги. Самая ценная книга ‒ это вот, конечно, та, которая перед нами, новозаветный Апокалипсис.

Значит, Апокалипсис, в принципе, ‒ это откровение некоторой сокрытой  доныне тайны. Что же открывается в Апокалипсисе? Как можно в одном кратком предложении обозначить тему этой книги? О чём она? Она говорит о том, как реализуется главное прошение молитвы «Отче Наш».

О чём мы молимся?

Отче наш, Иже еси на небесе́х!

Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие Твое,

да будет воля Твоя, яко на небеси́ и на земли́…

Ну, и так далее. Так вот смотрите: имя Божие на небе святится, а на земле хулится. Воля Божия на небе исполняется, на земле она попирается. Царствие на небе ‒ Божие, а на земле царство греха и сатаны. Так вот, каким образом Царство Небесное сойдёт на землю и каким образом царство земное будет Царством Небесным ‒ вот об этом, собственно, и говорит Апокалипсис. Это для нас тайна. Мы не знаем, как это осуществится. А книга эта открывает нам эту тайну. Ну, это самое-самое общее.

Теперь: каковы характеристики этого жанра апокалиптической литературы? Вообще надо сказать, что, когда мы берёмся читать любую книгу, мы всегда должны чётко определиться с тем, в каком жанре она написана. Ну, понятное дело, что басни мы будем читать как басни, а не как учебники по, скажем, биологии (когда ворона и лисица начинают разговаривать друг с другом). А учебники будем читать как учебники, а романы как романы, а песни как песни, а анекдоты как анекдоты, и так далее. Всегда надо знать жанр. И мы даже не задумываемся, как-то сами по себе знаем и улавливаем, в каком жанре написана та или иная литература.

Так бывает почти всегда, но как-то наш разум от этого отключается, когда мы начинаем читать Библию. Мы не понимаем, что Библия… А само слово «библия», греческое слово, означает «книги». Это слово множественного числа среднего рода. Βίβλος ‒ это одна книга, один свиток, τα βιβλια ‒ много свитков. То есть это много книг, которые написаны не в один присест и не упали с небес, как Коран, а они творились людьми на протяжении более чем тысячи лет. И, естественно, туда вошло множество всевозможных стилей, жанров, я бы сказал ‒ даже языков. Это мы сейчас говорим: вот еврейский язык, вот греческий язык. Ну, еврейский язык тоже не стоял на одном месте. За тысячу лет он так сильно менялся! И человек, который занимается Ветхим Заветом, прекрасно это знает, и ему надо изучать много слоёв этого языка. То же и с греческим.

Так вот, жанры разные, а мы как-то не придаём часто этому значения. А ведь в Библии есть и исторические повествования, почти реалистические повествования, есть и басни, есть и притчи иносказательные, есть и гимны, песнопения всевозможные ‒ псалмы, например. Есть, наконец, много разных жанров, я сейчас не буду их перечислять – в том числе апокалипсисы.

Что же такое апокалипсис? Как мы должны относиться к нему? Апокалипсисы всегда строго эсхатологичны. И вот здесь нам надо уяснить себе, а что это означает ‒ «эсхатологичны»? Что вообще означает слово эсхатология? Эсхатология ‒ это учение о конце света. Слово греческое и происходит от слова ἔσχᾰτον [эсхатон]. Эсхатон означает «конец», или «край». У нас словом «конец» переводятся два разных греческих слова ‒ ἔσχᾰτον и τέλος [тэ́лос]. И то, и другое, как правило (в частности, у нас в Новом Завете), переводится как «конец». Но между ними большая разница!

Что такое «эсхатон» как конец? А это вот край, за которым уже нет ничего… Ну, например, вот стол, да? Плоскость стола. Вот я по ней движусь, а вот здесь эсхатон, край. Тут уже никакого стола нет, а есть что-то другое или вообще ничего нет, да? Вот это и называется «эсхатон».

Поэтому, когда говорится о конце нашего света, или мира, или космоса, то имеется в виду тот предел, за которым уже нашего мира нет, уже нет нашего мира с его характеристиками: нет нашего пространства, нет нашего времени, нет нашей материи. А что-то неведомое, совсем иное, запредельная реальность, которая недоступна сейчас нашим чувствам, потому что и наши чувства относятся к этому миру. Это понятно.

Вот это «эсхатон». А что же такое «тэ́лос»? А вот представьте себе, что я на этом столе провожу какую-то полосу. Вот она, полоса. Я движусь по столу и дохожу до конца, до этой полосы. Дальше тоже стол, но для меня вот это ‒ конец, конец как цель. Я сюда движусь, к этой цели. Отсюда название философской дисциплины ‒ телеология. Если кто-нибудь из вас философией занимался, это учение о цели, учение о целесообразности. Вот хорошо по-английски это выражается: вот «эсхатон» ‒ это «the end», а полоса, которая здесь поставлена и к которой я движусь, ‒ это «finish». Знаете отличие? И то, и другое ‒ это конец у нас в переводе, «finish» как цель, а «end» ‒ это как край, за которым уже ничего нет. Так вот: апокалипсисы строго эсхатологичны, то есть они все говорят о потустороннем мире, о конце этого мира и о том, что там.

Но дальше возникает вопрос очень серьёзный. А как можно говорить о потустороннем мире? Ведь наш язык приспособлен только к изображению и отражению нашего земного опыта. Я знаю, что такое стол, и я имею слово «стол». Я знаю, что такое ходить, и я имею глагол «ходить», и так далее, и так далее. Но то, опыта чего я не имею и иметь не мог и не могу, изобразить в словах невозможно! Потому что слова отражают только мой опыт: то, что вижу, то и говорю, то, что знаю, то и говорю.

А как же поступить, если человек (вот как Иоанн, скажем, здесь) всё-таки Божественной силой восхищается в потусторонний мир и обретает опыт, который невыразим в словах? Ну то, что в Библии называется… Как там у апостола Павла говорится? «Слова неизреченные», то есть то, что невозможно выразить. Приходится прибегать к какой-то символике, то есть использовать наш язык, реальный земной язык, для обозначения чего-то такого, что не входит в наш опыт. И тогда наш язык становится как бы кодом, символом того, что выходит за пределы человеческого опыта. Поэтому все апокалипсисы, описывая потусторонний мир, конечно, описывают нашим языком, но мы должны помнить, что слова апокалипсисов ‒ это всегда коды, это всегда символы, это всегда значки для обозначения чего-то другого, потустороннего.

К сожалению, люди очень часто к символике библейских повествований не приспособлены. А надо сказать, что очень многие книги Библии написаны именно символическим языком, потому что библейские книги во многих отношениях книги откровенные, то, что открывается человеку Богом. Мы как-то привыкли к символике изобразительной, но совершенно не привыкли к символике словесной. Иногда мы её понимаем. И когда мы читаем басни Крылова, ту же «Ворону и лисицу», мы понимаем, что это не ворона и не лисица, это всего лишь символы для обозначения людей и человеческих отношений. Но когда мы берёмся за Библию, мы этого не осознаём и всё понимаем часто слишком буквально, как будто мы читаем какой-то учебник по истории, скажем, да? Мы понимаем изобразительные символы. Мы смотрим на икону и понимаем, что это не портрет, это не фотография. Это икона. Икона всегда стремится отмести случайные черты, преходящие и оставить то, что вечное, то, что существенное, саму сущность предмета или лица. Мы же не увидим никогда на иконах Богоматери никаких морщинок, никаких родимых пятнышек, никаких бородавочек, никаких волосиночек. Это всё случайности, они не важны! Сегодня есть, завтра нет. Но остаётся существенное, то, что отражает святость данного человека. К тому же на иконе всегда условности бывают. Вот, например, ободок вокруг головы Богоматери. Ну, здесь вот он таким красным обозначен, а чаще всего на хороших иконах он золотой, да, золотой нимб. Мы понимаем прекрасно, что это свечение вокруг головы не реальное свечение. Богоматерь и другие святые не ходили по улицам и не светились как фонари. Это понятно, и мы прекрасно это осознаём! Нам не надо даже это говорить! Мы с детства это понимаем, этот символ, что это символ святости, славы Божией. Это Бог присутствует в этом человеке, потому это изображение славы Божией.

Ну, тоже самое, скажем, если какой-нибудь апостол изображается с ключами, то мы понимаем, что это – какой апостол? Пётр, конечно, Пётр, ключи небесные. Никому же не придёт в голову, что он бегал по улицам Рима или, там, Иерусалима с ключами. А если у апостола в руке меч, то это кто? Павел и Слово Божие. Да? Ну и, опять же, с мечом он же не ходил по улицам, его сразу арестовали бы, это понятно. Но если вы эти картины, иконы, покажете какому-нибудь индейцу Амазонки в джунглях каких-нибудь и скажете, что это святые такие христианские, он удивится: надо же, какие святые, с ключами ходили, с мечами бегали… Он не понимает эту символику. А нам её не надо доказывать, не надо ничего говорить. Почему? И так было всегда: и в средние века, и в древности. Да потому что люди как-то с детства привыкли видеть фрески, иконы и понимать их символику. Более или менее, конечно.

А что касается письменных текстов… Но, ведь вспомните, времена I века, времена Римской империи, Иисуса Христа и Его окружения, апостола Павла или евангелиста Иоанна – это времена очень высокой образованности. И в иудейском обществе, и в эллинском, и в римском обществе грамотны были все. Все знали литературу, в гимназиях в греческих учили поэзию ‒ Гомера, Гесиода, философов. Вспомните Александра Македонского, царя, он же воспитывался у Аристотеля. Все были грамотные и прекрасно сознавали символику написанного текста. Они были культурные люди, особенно те, которые знали Библию почти наизусть ‒ пророков, псалмы. То есть иудеи.

Но проходят столетия, и Рим погружается, во всяком случае западная его часть, в полное варварство. Грамотность исчезает почти целиком и полностью. Грамоту знают единицы: какие-то учёные монахи по монастырям, может быть, какие-то епископы. Конечно, широкая публика вообще безграмотна. Даже императоры древние, начиная с Карла Великого, и те часто не знают, как написать собственное имя, а ставят крестики.

И вот в таких условиях письменный текст становился чем-то почти недоступным, тем более что он был очень дорогой. Если это библейский текст, ну что: в церкви лежит Евангелие напрестольное ‒ и всё. Ну, может быть, у священника служебник какой-нибудь есть, да и то он, может, по складам читает. А простой народ что? Он видит Библию, Евангелие на аналое, он подходит, крестится, лобзает эту святыню, но читать-то он её не читает! Ну, во-первых, у него её и нет: это страшно дорогие книги, их невозможно приобрести. А если даже и приобрёл, он читать не умеет.

Короче говоря, фрески, иконы все знали, их символику понимали, а текст не только не знали, не понимали, но и о символике даже не задумывались. Поэтому относились к письменному тексту подчёркнуто уважительно, как к тексту, естественно, священному, который надо понимать буквально. Ибо не было культуры, исчезла культура понимать символически. Это относится и к Апокалипсису. И особенно к Апокалипсису. Потому что книга эта завораживала и завораживает до сих пор воображение читателей.

Так вот, я уже сказал, что эта книга написана символическим языком, как всякий апокалипсис. Каковы же источники символизма апокалиптических текстов? Их несколько, и самый основной… Откуда брать символы, откуда брать коды? Из чего-то знакомого, известного, ценного, из какой-то сокровищницы символов ‒ из Ветхого Завета.

Нет ни одной книги Ветхого Завета, которая бы так или иначе не упомянута была бы в Апокалипсисе. Почти в каждой строчке здесь мы находим какую-то отсылку либо к псалму, либо к Исаие, либо к Даниилу, либо к Михею, либо к Захарии и так далее, и так далее. Нет ни одной книги, которая бы здесь не отразилась в каком-то намёке или в том, что в науке называется в аллюзии. И поскольку мы очень плохо знаем Ветхий Завет, поэтому нам часто непонятна и символика апокалиптического языка. А древние прекрасно знали и понимали её.

Итак, Ветхий Завет ‒ это неисчерпаемый источник символов для Апокалипсиса. Мы с вами это увидим и убедимся в этом. Но вот что интересно: при том, что Ветхий Завет используется здесь многократно (сотни, сотни, сотни случаев использования!), нет ни одной цитаты из Ветхого Завета. И это поразительно! Ну, чем отличается намёк от цитаты, вы понимаете. Цитата ‒ это всегда мы ставим в кавычечках, стараемся точно процитировать, а то нас накажут, скажут: ты врёшь, ты неправильно процитировал. Это цитата. А упоминание может быть довольно свободным. Да? Намёк на книгу. Так вот, здесь намёки кругом. Их множество! Множество символических намёков, и ни одной цитаты. Нет такой другой книги в Новом Завете, включая Евангелие, Книгу Деяний, Послания апостола Павла, в которых не было бы цитат из Ветхого Завета. Ну, открываете вы Евангелие от Матфея, скажем, ‒ уже с самой же первой главы там появляются цитаты:

«Всё сие написанное, да сбудется реченное пророком Исаией, который говорит: се Дева во чреве приимет и родит Сына…»

 

(Синодальный перевод:

 22 А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит:

23 се, Дева во чреве приимет и родит Сына…(Мф 1:22,23))

Ну, помните, да? Цитата из Исайи.

Ничего подобного в Апокалипсисе нет, ни одной цитаты! Намёков ‒ сотни, и ни одной цитаты. Почему? А потому, что апокалиптик, Иоанн, сознавал себя на вершине откровения. Он выше всего этого, что сказано было в Ветхом Завете. Ему не надо цитировать и объяснять это. Пусть Ветхий Завет объясняет его откровения, они не имели того, что он имеет. Он попал уже в конец веков, он уже там, он даёт знания о Царстве, о конце мира и Царствии Небесном. Ему не надо цитировать. Поэтому Ветхий Завет используется лишь как источник для символов и только.

Другой важный источник апокалиптической символики ‒ это языческая мифология. Опять же: сама по себе мифология, конечно, Иоанна не интересовала ни в малейшей степени, тем более языческая. Но как символы, известные всем, он берёт. Да и мы в нашем языке часто используем. Ну, говорим же мы о человеке: «Ой, да он настоящий Нарцисс!» И все понимают, что это такое. Это человек эгоистичный, никого не любит, любит только самого себя. Но слово-то взято из языческой мифологии ‒ Нарцисс. Мальчик, которого наказали за его эгоизм. И так далее.

Так вот в книге Апокалипсис мы очень часто встречаемся с языческими мифологическими символами. Ну, возьмите вы, например, 12-ую главу Апокалипсиса. Как она начинается? Иоанн говорит о том, что он видит великое зна́мение:

1 И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд.

2 Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.

3 И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон…

4 …Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца (Откр.12:1-4).

Ну, а потом говорится, что жена всё-таки избегла этой участи. Она была спасена: унесена на крыльях куда-то там в пустыню, её скрыла река, там она питалась, родила младенца, который, в конце концов, согнал этого дракона с небес и бросил на землю с помощью архангела Михаила.

Вот что это такое? Откуда? Что это за образы? А это символика, взятая из языческой мифологии, конечно, переработанной. Это история о рождении Аполлона, которая была известна всем и каждому, каждому жителю Римской Империи ‒ грамотному, во всяком случае.

Когда Зевс изменил своей жене Гере с нимфой Лето́ (др.-греч. Λητώ) , или Латона (лат. Latona), её по-разному называют, то Гера страшно взревновала и решила погубить соперницу. И если та родит кого-то, то погубить и новорождённого. Она послала к Латоне страшного дракона по имени Пифон. И этот Пифон стал перед той, которой надлежало родить, раскрыл свою пасть, чтобы поглотить младенца. Но боги, особенно богини, соперницы Геры ‒ Афина, Афродита, терпеть её не могли, и поэтому они устроили таким образом, чтобы эту самую Латону спасти от страшной участи. Уговорили бога Посейдона, тот её скрыл на острове Делос, и там она, скрытая волнами, родила двух младенцев ‒ Аполлона и Артемиду. Аполлон рос не по дням, а по часам, и через три дня он уже вырос и возмужал настолько, что поразил этого дракона и низверг его. Куда? Вон туда ‒ в Аид, в щель эту подземную, и теперь там дракон связанный сидит под Парнасом, под этой горой, и из его пасти истекает источник. Как этот источник назывался? Кастальский ключ, да, Кастальский ключ. И там было воздвигнуто святилище Аполлону, и так далее.

Вот такая история. Вот она здесь используется. Используется как? Конечно, здесь никакого ни Аполлона нет, ни этого дракона Пифона. Это всего лишь символы для обозначения какой-то абсолютно другой реальности: сатана, народ Божий и так далее. Вот это мифология. Есть и другие мифологические черты.

Затем третий источник ‒ астрономия, древняя астрономия, или астрология (тогда ведь это не отличалось друг от друга). Вот вавилонская астрономия с этими с зодиакальными созвездиями, она здесь используется.

Затем: очень широко используется числовая символика. Мы числам ведь часто не придаём значения. В Апокалипсисе, да и вообще в Библии, числа имеют ведь очень большое значение. Ну, вот какие числа здесь используются? Какое они значение имеют? Ну, например, число «два». Что оно означает? Кто из вас помнит? Истина, число «два» означает истина. И здесь очень важно, даже я бы сказал ‒ центральное место в Апокалипсисе отдано числу «два». Почему? Ветхий Завет, Закон Моисея, говорит о том, что истина на суде должна быть подтверждена двумя свидетелями. Одного свидетеля недостаточно. Суд просто ничего на может сказать, правда это или неправда. Вот если двое свидетелей утверждают, то это истина. А если двое расходятся [в показаниях – прим. ред.], необходим ещё третий, чтобы подтвердил либо одно, либо другое свидетельство. Поэтому  и сказано:«…где двое или трое соберутся во Имя Моё, там Я посреди них» (Мф 18:20).

Мы спросим: «Так двое или трое?» Так вот, если двое будут расходиться, нужен третий. Почему, например, у древних евреев не было принято говорить: «да», «нет»? А всегда говорили, помните «да будет слово ваше: да,да; нет,нет» (Мф 5:37). Дважды надо подтвердить истину. Вот число «два», число истинного свидетельства. Это очень важно знать.

Число «три» не играет большой роли в Апокалипсисе. «Три» ‒ это всегда некое закруглённое множество, но не более того.

Далее, число «четыре» ‒ символичное и очень важное число. «Четыре» ‒ это число всего космоса, число всей вселенной, всей земли, число всего творения. Мы с вами увидим отражение этого числа неоднократно в этой книге. Оно важно. Ну, да: четыре конца земли, четыре угла земли, четыре ветра ‒ значит, вся земля.

Дальше что? Конечно, число «семь». Вот это число чаще всего встречается в Апокалипсисе. А что такое число «семь»? «Семь раз отмерь, один раз отрежь». У нас в пословицах часто появляется. Потому что с глубокой древности число «семь» у очень многих народов считалось числом завершённости. Вот всё: «семь» ‒ это полнота, больше не надо, и больше не будет. «Семь» ‒ это вот как раз эсхатон, конец, всё, совершенство, завершённость. Число «семь» постоянно встречается в Апокалипсисе, и в разных, разных вариантах. Ну, помните, хотя бы даже в структуре этой книги: семь печатей, семь труб, семь чаш гнева. А у дракона семь голов, и так далее. Некоторые выражения повторяются по семь раз. Например, слово «Христос» повторяется в Апокалипсисе ровно семь раз. Другие имена Божественные тоже повторяются ровно по семь раз. «Блажен…» ‒ слово «блажен» повторяется семь раз. Упоминание народов земли повторяется семь раз. И так далее, и так далее. Семёрка ‒ это структурообразующее число в книге Апокалипсис.

Так, далее что у нас идёт? Число «десять». Что означает число «десять»? Это тоже символ. «Десять» ‒ это неопределённое ограниченное множество, чаще всего злого характера. Число «десять» ‒ злое.

«Двенадцать» ‒ ну, это число понятное, это народ Божий. Двенадцать колен ветхозаветного народа Божия и двенадцать апостолов новозаветного. А двенадцать плюс двенадцать ‒ двадцать четыре значит весь народ Божий, ветхо- и новозаветный.

Далее. Всё это может умножаться на тысячу, понятно, и тогда всё это просто умножается.

Очень важное число «три с половиной». Три с половиной года, или что то же самое ‒ сорок два месяца, или что то же самое ‒ тысяча двести шестьдесят дней. Ну, три с половиной года или тысяча двести шестьдесят дней. Вот эти числа повторяются в Апокалипсисе и имеют большое значение. Что это такое?

Три с половиной (это всегда относится ко времени) года означают последние времена. Это время от настоящего времени и до конца. Сколько бы лет ни продлился мир, пусть это будет там сто миллиардов лет, это всё равно три с половиной года ‒ символически. Это время существования Церкви, время до наступления Царствия Божия на земле; это время жизни каждого конкретного христианина от момента его рождения – простите, крещения, второго рождения и до его кончины, до его смерти. Сколько бы ты ни жил ‒ это всегда «три с половиной года», в символике Апокалипсиса. Потому что дальше уже конец будет. Откуда взято это число ‒ «три с половиной»? Из Маккавейских книг. В 165 году до Р.Х. один из преемников Александра Македонского ‒ сирийский царь из династии Селевкидов Антиох IV Епифан ‒ воевал (что он часто делал) с другим потомком Александра Македонского ‒ с царём египетским из династии Птолемеев. Итак, поход на Египет сирийского царя окончился поражением от Египта, и Антиох Епифан двинулся к себе в столицу в Антиохию или в Дамаск, в Сирию. Но проходить надо было через Иерусалим, через Иудею. В это время в Иерусалиме были мятежи (а там вечно были мятежи какие-то). В основном они происходили из-за места первосвященника. Были разные партии, которые дрались из-за того, кому достанется место первосвященника. Оно было, в общем-то, доходным очень, это место . Ну и, к тому же, местом почётным. И Антиох, увидев всю эту грызню, эту возню за власть в Иудее, решил, что хватит с него. У него и так-то настроение было плохое из-за поражения в Египте, и тут он увидел это безобразие, и он решил с этим делом покончить. Ну, а покончить по манерам того времени ‒ если религия мешает, её надо истребить. Ну, в самом деле, кругом люди как люди: верят в богов. А эти ни в каких богов не верят! Какой-то странный народ ‒ верят в какого-то своего одного только Бога, а других не признают и признавать не хотят. Что за народ такой странный!? Так у них один Бог, они и Его поделить не могут: дерутся всё время из-за места первосвященника. Да что же это такое!

И он решил истребить иудейскую религию. С этой целью он запретил синагогальные собрания, запретил молиться, книги, Библии собирались на площадях и сжигались, запрещены были все обряды. Ну, например, обрезание младенцев. Если младенцев обрезывали, то родители просто убивались, ну и  младенца заодно. Убита была почти вся интеллигенция иудейского народа. От Иерусалима до Дамаска стояли (как Иосиф Флавий сообщает) тысячи, тысячи крестов, на которых были распяты все фарисеи. То есть страшные гонения были. На жертвеннике Храма была принесена в жертву свинья. Храм был открыт для всех язычников.

Ну, народ как-то всё это выносил, терпел. Но, конечно, были и отступничества. Отступничество понятно ‒ такой террор страшный. Но, в основном, терпели. Но это терпение прекратилось, когда наступило время, которое получило название в Книге Даниила «мерзость запустения». Вот это библейское выражение вошло и в наш язык, только сейчас мы «мерзостью запустения» называем, ну, какой-то беспорядок. На самом деле это библейское, очень серьёзное выражение, которое означает предельное осквернение храма.

Антиох Епифан повелел в Святая Святых внести статую Зевса Олимпийского. И вот эти слова, которые у нас переведены «мерзость запустения»: слово «мерзость» ‒ нечистота (собственно, она и означает язычество), а «запустение» ‒ пустота, тоже означает язычество. То есть двойное такое осквернение храма. И вот когда это произошло, тогда иудеи уже не стали терпеть, и поднялось восстание, известное под названием «войны Маккавеев», и завершилось (партизанская война была) оно победой иудеев.

Единственный раз, наверное, в истории, когда маленькому иудейскому народу удалось победить большое царство с его войском. И Антиох вынужден был отступить, а маккавеевские войны длились  приблизительно три с половиной года. И с тех пор вот это число «три с половиной года» стало символическим числом для обозначения битвы Бога против сатаны и против враждебных сил и победы Бога. Поэтому в Книге Апокалипсис это число подхвачено и тоже используется как символ.

Затем: источником символики являются не только числа (мы упомянули уже Ветхий Завет, языческую религию, числа), но и политические события современности, надежды, страхи политические, которые владели обществом. В частности, две главы Апокалипсиса, 13-ая и 17-ая главы, построены на базе символики, заимствованной из политических слухов и событий того времени, связанных с императором Нероном.

Вообще надо сказать, что сама книга Апокалипсис была написана в конце I века ‒ в девяностые годы при императоре Домициане. А Нерон жил в пятидесятые, он умер, по-моему, в 67-ом году. То есть, почти за 30-40 лет до написания Апокалипсиса. При Нероне ещё не было гонений на Церковь. Гонения начались в конце I века, в девяностые годы, когда пришёл к власти император Домициан. При Нероне, вы помните, конечно, христиан убивали в Риме и распинали, но это было не религиозное гонение, это было уголовное преследование: якобы христиане устроили пожар, и за это их наказывали. А вот запрет на деятельность христиан наступил позже.

Так вот, христианам, конечно, не за что было любить Нерона. Более того, он был зловещей фигурой в истории христианства. А народ Нерона очень любил. Христиан-то была небольшая кучка, а народа миллионы и миллионы. Его обожали, народ его обожал, потому что он давал народу то, что народ хотел. А что народ хотел? Хлеба и зрелищ. Граждане Рима (может быть, вам это неизвестно), практически никто из них не работал! Граждане Рима не работали! Римская империя состояла, конечно, из двух больших групп населения: это свободные и рабы. Рабов было больше, чем свободных. Ну, примерно так: одна четверть свободных и три четверти рабов, которые работали на свободных. Ну, рабы ‒ это скот, о них вообще никто не думал, о них никто не заботился в гражданском плане. А что касается свободных, то они тоже делились на две неравные группы: это граждане и неграждане. Граждане Рима ‒ это потомки древних римских фамилий. Таких родов было примерно восемьдесят, их было немного. А все остальные, всё огромное население Римской империи свободное ‒ все эти греки, все эти иудеи, африканцы и так далее, и так далее‒  все они были жителями Римской империи, но не гражданами Рима.

Апостол Павел был гражданином? Да, вот он был гражданином Рима, несмотря на то, что был иудеем. Но граждан было, как я сказал, мало. Так вот граждане не работали. Это было их, так сказать, преимущество перед всеми остальными. Они получали хлеб из государственной казны. Если казна была полна, они получали ещё и пенсии какие-то, стипендии, пособия.

А зрелища? Пожалуйста, им всякие император стремился предоставить сколько угодно. Строились арены, выступали гладиаторы, кровь лилась рекой. А что народу ещё надо? Хлеба, зрелищ. Чем больше крови, тем лучше, тем интереснее. И Нерон полностью удовлетворял их, тем более что он был молодой красивый, талантливый, народ его обожал. И народ-то обожал, но аристократия ненавидела, потому что Нерон стал (особенно во второй половине своего царствия) зловещей фигурой для именно аристократов, и для собственного семейства, и для сенаторов. Он отбирал поместья, убивал их, изгонял… А оппозиция ему всё нарастала. Нерон доходил иногда… Он издевался страшно над сенатом, предположим. Ну, помните эту историю, когда он ввёл коня в сенат, лошадь, да, и сказал, что это новый сенатор будет. Белую лошадь. И сенат проголосовал,  помните? А что делать, а что делать? Иначе убьют…

Вот такие прихоти, такой цинизм был в отношении власти. Его убили. Это было в 67-ом году. Историки говорят, что он сам себя убил, упав на собственный меч, но, скорее всего, его убили. Но похорон не было, никто не видел его трупа. Скорее всего, его уничтожили, сбросили в реку Тибр. И в народе пошли слухи о том, что он не умер, он не убит, он бежал из Рима, бежал в Парфию. А Парфия, это восточный сосед Римской империи, был самым страшным врагом Рима, и только при Нероне царство Парфянское вступило с Римом в союз. Так вот, он бежал к своему союзнику, царю Вологезу Парфянскому. И оттуда, собрав там войско, двинется походом на Рим и уничтожит своих врагов. Такова была легенда, которая немедленно возникла. И надо сказать, что эта легенда имела успех, потому что через полтора года после гибели Нерона в Греции, в Коринфе появляется Нерон (ну, Лженерон, конечно). Он собирает войско и собирается двинуться на Рим. Пришлось его разбивать, была война. Разбили. Через пару лет в Испании появляется Нерон, который тоже двинулся на Рим. Потом ещё один Нерон в Галлии, потом Нерон в Египте появляется! И так далее, и так далее… И ещё почти через сто лет при императоре Нерве в середине II века появляются Лженероны. Вот настолько популярна была эта фигура.

Ну, лжефигуры в истории известны. У нас в российской истории, вы знаете, тоже Лжедмитрии были, и один, и второй, а потом и третий появился. Кто ещё там у нас были «лже»? Лжепётр. Как его звали? Пугачёв Емельян. Да? Появлялись и последующие «лже-». И даже уже последняя императорская фамилия ‒ царевна Анастасия. Появляется Лженастасия.

Вот и эта история с Нероном породила народную легенду о Нероне ожившем. И именно эта легенда, многократно переработанная (а до нас дошли переработки этой легенды) пришла и к евангелисту Иоанну, и он её использовал как символ в книге Апокалипсис, в 13-ой и в 17-ой главе. Очень интересный момент.

Именно с этой легендой связано число «шестьсот шестьдесят шесть». Апокалиптическое число Зверя из моря. На самом деле это число отражает имя как раз Нерона. Об этом мы с вами позже будем говорить.

Вот такая символика Апокалипсиса. Сложная! Её надо знать, чтобы понимать. Символов множество ‒  сотни, сотни, особенно из Ветхого Завета.

А вот если мы с вами идём чуть дальше первого стиха этой книги – в первом-то стихе сказано «Откровение», то есть «Апокалипсис Иисуса Христа» и так далее… А прочитаем-ка третий стих:

3 Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего…

Как так? Только что сказано было, что это апокалипсис, откровение, а здесь говорится, что это пророчество. А что такое пророчество, мы знаем. Потому что это целый жанр литературный. Мы имеем и четыре великих, и двенадцать малых пророков в Ветхом Завете. И в Новом Завете мы имеем какие-то пророческие отрывки, которые вовсе не апокалипсисы, а именно пророчества. Это совершенно особый жанр. Если Апокалипсис эсхатологичен, то есть он говорит всегда о том, что будет потом, там, за пределами, в конце, в потустороннем мире, то пророчество об этом никогда ничего не говорило.

А что такое пророчество? Ну, в нашем языке, в обычном народном языке, «пророчество», «пророчествовать» всегда как-то сопряжено с предсказаниями: «О, мне напророчествовали то-то и то-то». Но в Библии этого нет. Это в нашем народном языке. Само слово «про-рочество» ‒ это буквальный перевод с греческого pro-fhteia [про-фетия] и означает «говорение» (-рочество, речи ‒ речь), говорение через, про-: когда Бог говорит через человека, и речь пророка ‒ это речь Бога. Он про-рекает, то есть через него говорит Бог. Поэтому когда пророк говорит «Я», знайте, что это Бог, это божественное «Я», это через его уста. Пророк ‒ это уста Бога. Ну, так чаще всего.

А о чём говорит Бог? Много о чём говорит, но чаще всего Бог излагает Свою волю мне, нам, сейчас и здесь. Он не говорит о том, что будет, Он говорит о том, что надо делать сейчас и здесь.

Так что пророчества не эсхатологичны, а всегда относятся к современности. А они не предсказывают. Ну, иногда бывают предсказания пророческие, очень редко, и чаще всего, на девяносто девять процентов связаны с теми моментами, которые не зависят от человека.

Ведь дело в том, что предсказать человеческое поведение, человеческую судьбу, в общем-то, невозможно, это всегда ложь или чаще всего ложь, если не случайное совпадение. Потому что человек сотворён по образу и подобию Божию. Человек сотворён со свободной волей – во всяком случае после грехопадения у него осталась хотя бы свобода выбора. Направо или налево? Делать зло или делать добро? Делать так или этак? ‒ это у всякого нормального человека есть. Следовать воле Божией или не следовать ей? Поэтому Бог не использует человека как Карабас-Барабас своих марионеток: «Вот так будешь, так будешь!» Нет! Потому что люди ‒ это образы Божии со своей свободой. Это не куклы! И Бог говорит: делай так-то и так-то, тогда будет так-то. А если ты сделаешь вот так-то ‒ тогда будет вот так. То есть пророчества предостерегают, но не предопределяют, и тем отличаются от всяких предсказаний. Предсказывают карты, предсказывают цыганки, предсказывают мошенники, но не Бог. Предсказать можно только то, что не зависит от свободной воли человека. Ну, мы знаем, что можно предсказать погоду, можно предсказать цунами, землетрясение, падение кометы… Можно предсказать даже войну, если мы знаем расположение мировых сил. Можно предсказать голод, если мы знаем метеорологические какие-нибудь явления на планете и так далее. Но то, что зависит от воли человека, предсказать невозможно. Или для этого нужна действительно какая-то особая божественная харизма, что бывает очень редко.

Так вот, наша книга (и это неоднократно подчёркивается в книге Апокалипсис), кроме того, что это апокалипсис, то есть откровение запредельной тайны, ещё и пророческая книга. То есть она говорит о том (помните, я говорил), что основное содержание Апокалипсиса ‒ как «приидет Царствие Твое, яко на небеси и на земли», как Царствие Небесное придёт на землю. Вот что мне для этого надо делать? Вот это ‒ воля Божия о том, что мне для этого надо делать ‒ высказано здесь в разных формах. Пророчества всегда тоже очень символичны, метафоричны, поэтому пророческий язык тоже надо знать.

Вот это второй жанр этой книги Апокалипсис, второй жанр ‒ пророчество.

А читаем чуть-чуть дальше, четвёртый стих, что он вам напомнит:

4 Иоанн семи церквам, находящимся в Асии: благодать вам и мир от Того, Который есть и был и грядет…

 

Вам ничего это не напоминает? Послание, эпистолу. Открывайте любое послание новозаветное, любое письмо. Ну вот, Первое послание к Фессалоникийцам:

1 Павел и Силуан и Тимофей — церкви Фессалоникской…благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.

Следующее послание, Павел тоже, Второе послание к Фессалоникийской церкви:

1 Павел и Силуан и Тимофей — Фессалоникской церкви…

2 благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.

Ну, вот к Коринфянам послание:

1 Павел, волею Божиею призванный Апостол Иисуса Христа…

2 церкви Божией, находящейся в Коринфе…

3 благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.

Это стандартная форма послания, или письма. Все новозаветные послания, или по-гречески επιστολή [эпистолы], образуют целый комплекс таких посланий, написанных в эпистолярном жанре ‒ письма (эпистола).

Ну, что такое письмо, все мы знаем. Письмо чаще всего строится, во-первых, формально по одному принципу, в какой-то форме. Вы берёте конверт. На нём уже написано, от кого, кому, куда, для индекса поставлены какие-то там штрихи, обратный адрес, марку надо наклеить. Потом берёте бумагу, пишете:«Санкт-Петербург, 30 сентября». Там дальше пишете: «Дорогой Петя! Как ты поживаешь? Давно от тебя ничего не слышно. Передай привет тёте Клаве. Целую тебя. Мама. Или, там, Дуся». Вот, и число ставите. Что-то такое. Подпись.

Содержание может быть самое различное, начиная от личного послания какого-нибудь лирического и кончая заявлением в отдел кадров. Но это всегда будет по одной форме построенное: кто, кому, приветствие какое-то или  «здравствуйте», что-нибудь такое и подпись.

В древности форме придавали гораздо большее значение. И послания всегда строились по определённой форме, которую и используют наши новозаветные авторы.

Послания ‒ это же не апокалипсис, письмо ‒ это же не апокалипсис, это не пророчество. В письме вы всегда касаетесь конкретных вещей: о чём-то просите, о чём-то сообщаете конкретном. Письмо всегда конкретно. И о конкретных моментах, касающихся конкретных семи церквей в Асии, которые здесь и перечисляются, речь идёт и в нашей книге. Так что, помимо всего прочего, это не только апокалипсис, не только пророчество, но ещё и эпистола, послание:

4 Иоанн семи церквам, находящимся в Асии: благодать вам и мир … (Откр.1:4) и так далее.

Письмо. И дальше Иисус Христос говорит: «Вот, напиши-ка это письмо».

Вот такой сложный комплекс жанровый характеризует нашу книгу. И я добавил бы ещё один жанр, в котором эта книга написана, на что далеко не всегда обращают внимание. Дело в том, что эта книга ‒ литургическая книга. Она предназначена для чтения, а, скорее всего, для пения во время Литургии. Ну, вы знаете, что в древности (а в нашей церкви и сегодня) тексты ведь не читаются. Я же не выхожу на амвон или не стою возле иконы с Апостолом и не читаю:

1 Павел и Силуан и Тимофей — Фессалоникской церкви…

2 благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.

Я же не так это делаю. А как я делаю? Речитативом: (повторяет текст напевно). Я пою. Пою! Это великое счастье нашей церкви в том, что она сохранила этот древнейший обычай, тысячелетиями хранившийся обычай пения во время богослужения. Ну, тогда пели не только во время богослужения, но и при любом чтении. Люди не читали, как мы сейчас, всегда пели либо речитативом, либо мелодически.

И вот эта книга, Апокалипсис… Уже не говоря о том, что здесь, как ни в одной другой книге Нового Завета, много гимнов, песнопений, стихир, тропарей, всяких возгласов, которые предназначены просто для хора, для пения, ‒ нигде так много, а здесь ‒ в каждой почти главе, начиная с четвёртой, во всяком случае, точно ‒ множество гимнов. Вся она по своей структуре предназначена для литургического произнесения речитативом, для чтения.

Ведь посмотрите, когда мы читаем Священное Писание во время Литургии, то чтение у нас проходит всегда по определённому сценарию. Этот сценарий записан в книге «Служебник».

Чтец, предположим, перед чтением Апостола, подходит с Апостолом к священнику в алтаре, священник его благословляет, и он выходит на середину храма, становится перед аналоем. А затем что происходит? Произносит: «Премудрость! Прокимен глас такой-то (третий)». Произносит этот прокимен. Хор начинает петь. Он тоже стихи пропоёт. Потом: «Премудрость!» Диакон: «Вонмем». «Коринфянам послание апостола Павла чтение. Братие…» И начинает он петь вот это чтение. Когда заканчивает: «Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа». Тут идёт пение вот этих аллилуариев в хоре, стихи произносятся. И, конечно, священник благословляет: «Мир всем». Потом точно так же происходит всё это с Евангелием. Определённый сценарий, который столетиями, чуть-чуть изменяясь, но всё-таки сохранился с глубочайшей древности. Слава Богу! Вот такая великая высокая культура.

И когда мы открываем книгу Апокалипсис, то мы находим именно такой (ну, приблизительно такой) сценарий чтения или пения. Вот посмотрите: выходит чтец. И что он произносит? Название книги: «Коринфянам послание апостола Павла». А здесь: «Откровение Иисуса Христа, которое дал ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре… (Откр 1:1)». То есть вот это название ‒ первый и второй стих. Причём, в название входит, смотрите, имя Иисуса Христа. «Слово Божие и свидетельство Иисуса Христа и что Он видел» (Откр 1:2). И когда произносится имя Иисуса Христа, вступает священник… Ну, тогда их не называли «священник», говорили: пресвитер или предстоятель… И произносит благословение: «Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко» (Откр 1:3). Это священник говорит: «Блажен читающий и все слушающие…». После этого опять вступает чтец: «Иоанн семи церквам, находящимся в Асии: благодать вам и мир» (Откр 1:4). И дальше произносит в особой форме имя Бога Троицы. И вот когда это произнесено в середине пятого стиха (сначала говорится о Боге Отце, потом о Духе Святом, в форме семи духов, и затем об Иисусе Христе, «Который есть свидетель верный, первенец из мертвых и владыка царей земных» (Откр 1:5). И вот когда это имя Божественное заканчивается, вступает опять священник, который произносит то, что на утрене называется аккламация, «возглас» по-славянски. Ну, вот как у нас, например, после молитвы «Отче Наш»:

«Яко Твое есть Царство и Сила и Слава Отца и Сына и Святаго Духа».

И после каждой молитвы, знаете, у нас возглас произносится, после каждой ектеньи. И здесь так же после произнесения имени Божьего:

«Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков» (Откр 1:5-6).

 

И хор произносит: «Аминь» (Откр 1:6). Здесь стоит, да?

И вступает хор, который поёт тропарь, причём, на два полухория разбитый. Это же очень древний обычай. Вот у нас сейчас правый клирос, левый клирос. Хор справа, хор слева. Иногда, вы знаете, при пении псалмов или чего-нибудь другого перекличка идёт. Одни строчечку поют ‒ другие строчечку поют. То же самое всегда здесь. Это очень, очень древний обычай, пришедший ещё из синагогальных богослужений древности. И вот мы в седьмом стихе здесь и находим. Поёт правый клирос:

«Се, грядет с облаками, и узрит Его всякое око…» (Откр 1:7).  И так далее. Вот заканчивается:«…и те, которые пронзили Его; и возрыдают пред Ним все племена земные. Аминь» (Откр 1:7). «Аминь» (Дважды повторяется: с одной и с другой стороны тоже).

После того, как пропел хор, вступает пророк. В древней церкви было особое христианское пророческое служение. Пророки рукополагались специально, и пророки произносили в определённых местах так называемые христианские оракулы, то есть некие изречения от имени Бога. И вот здесь пророк вступает и произносит имя Божие:

«Аз есмь (это Бог говорит через него) Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет, Вседержитель» (Откр 1:8).

Когда закончил пророк, приступает чтец:

«Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии…» (Откр 1:9) ‒ начинается чтение уже дальнейшее.

Мы видим, что эта книга вся целиком построена для чтения в церкви во время Литургии. Ну, дальше мы спросим, а почему же у нас-то Апокалипсис никогда не читается в церкви? Все книги читаются: Евангелие читается, Апостол, Деяния, а Апокалипсис ‒ нет. И ответ очень простой ‒ так исторически сложилось.

Дело в том, что Апокалипсис на Востоке был очень мало известен. Он не переписывался долгое время. В западной части империи, наоборот, сохранилось множество рукописей Апокалипсиса с глубокой древности. А на Востоке этого не было. Чтения церковные ‒ литургические чтения, круг литургических чтений (годовой, пасхальный) сложился уже. А Апокалипсиса ещё никто не знал, его не переписывали даже. Ведь, посмотрите: конец IV века, даже середина IV века, начало V века, а всё это ‒ время золотой святоотеческой письменности. Появляются такие мудрые учёные люди, как каппадокийцы: Василий Великий, Григорий Богослов, его брат Григорий Нисский. Затем, несколько позже, Кирилл Александрийский и его противник, но тем не менее великий святой ‒ Иоанн Златоуст.

Возьмите хотя бы Иоанна Златоуста. Ведь он написал комментарии почти ко всем книгам Нового Завета и ко многим книгам Ветхого Завета. Он упоминает во всяком случае всю Библию всегда в своих трудах. Но ни у одного из перечисленных мною великих отцов церкви нет даже намёка на Апокалипсис. Они просто не знали эту книгу! Ни Василий, ни оба Григория, ни Кирилл, ни Иоанн Златоуст, ни Дамаскин. Они просто не знали эту книгу, не видели её.

Вот такая судьба была этой книги на Востоке. А на Западе, напротив, уже начиная с конца II века, она широко известна была. Святой Иериней Лионский и последующие святые отцы толкуют, изучают эту книгу, и она входит в круг чтения западных церквей, а у нас ‒ нет. Вот так сложилось. Поэтому у нас и не читают.

Даже рукописная традиция… Даже первые печатные издания Библии не включают Апокалипсис. А потом, когда уже стали печатать… Нет, конечно, все знали, что это книга каноническая, но, поскольку она на богослужении не используется, как-то к ней отношение было такое отстранённое несколько. И нет ведь совершенно комментариев. Если на Западе эта книга изучается, каждая буковка изучается, появляются сотни, тысячи научных трудов по Апокалипсису, эта символика изучается, толкуется без конца (хорошо ли, плохо ли, но во всяком случае на неё обращают внимание), на Востоке ничего такого нет. За всю тысячелетнюю, полуторатысячелетнюю историю на Востоке появилось только одно исследование, да и то такое куцее, конечно. Андрей Кесарийский написал. Больше ничего нет до конца XIX века; уже в XX-м начали, конечно, кое-что писать. Вот такая сложилась судьба этой книги Откровения.

И ещё сегодня в оставшиеся несколько минут я хочу сказать об общей структуре этой книги. Вот это очень интересно и важно при чтении. Эта структура книги отражена в её названии. Итак, прочитаем название этой книги ещё раз, первый и второй стих:

«Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре. И Он (то есть Иисус Христос) показал, послав оное (Откровение) через Ангела Своего рабу Своему Иоанну, который свидетельствовал слово Божие и свидетельство Иисуса Христа и что он видел».

Вот, здесь мы имеем так называемую «цепочку откровений». Итак, Бог Отец что-то открывает Иисусу Христу. Иисус Христос, получив это откровение, открывает его ангелу, ангел передаёт это откровение Иоанну, Иоанн ‒ рабам, нам то есть всем. Итак: откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим… И Иисус Христос через ангела послал рабу Своему Иоанну, а тот свидетельствовал нам.

Это «цепочка откровений»: Бог → Иисус Христос → Ангел → Иоанн → христиане. И вот именно это формирует структуру всей книги Апокалипсис вчерне, потому что там тонкая структура, очень интересная, о ней мы с вами будем говорить. А в самых общих чертах именно так.

Посмотрите: где появляется Бог Отец впервые в этой книге? В четвёртой главе, только там, когда Иоанн берётся на небо и видит там окружённого Славой Божией на престоле Бога. И Бог Отец только в пятой главе… Иоанн видит, что в деснице Бога находится книга, запечатанная семью печатями. В этой книге тайна, и эти печати надо снять, семь печатей, чтобы эта тайна «апокалиптете», то есть открылась. Но никто не может открыть, никто снять эти все печати не может. А ведь в этой книге написано, как Царство Небесное станет царством земным, то есть как осуществится прошение молитвы «Отче Наш». Но никто не может этого сделать! Иоанн начинает плакать и рыдать. Ну, есть отчего заплакать, потому что на земле царит сатана. Значит, он всегда будет царить, и Царство Небесное никогда не осуществится, если мы не узнаем, как это делается, если не откроется эта книга.

Но Иоанна утешают, и один из ангелов говорит ему: «Не плачь, вот есть один авва (01.20.41) ‒ лев из колена Иудина». Правда, лев потом оказывается ягнёнком. «Вот он способен открыть, снять семь печатей».

И вот происходит постепенное раскрытие этой книги. И окончательно она открыта только уже в девятой главе. И только в десятой главе открытую книгу Иисус Христос через ангела передаёт Иоанну, и Иоанн получает приказ съесть эту книгу. Ну, «съесть книгу» ‒ это обычный ветхозаветный символ постижения содержания. «Съесть» ‒ значит, усвоить содержание. И когда Иоанн «съел» эту книгу и понял, что в ней написано, то есть ему было откровение дано. Ему сказано: а теперь ты будешь пророчествовать, то есть излагать то, что написано в этой книге, рабам – то есть нам. И только в одиннадцатой главе начинается, собственно, апокалипсис для нас.

Итак, Бог отдаёт Иисусу Христу откровение в пятой главе, Иисус Христос через ангела Иоанну ‒ в десятой главе, а Иоанн рабам Божьим ‒ только в одиннадцатой главе. До одиннадцатой главы никакого апокалипсиса нет! Это очень важно для понимания этой книги, для её структуры. Ну, а более тонкая структура, помните, эти семь печатей. Кажется, что вот-вот, когда семь закончится, тогда всё закончится, потому что семь ‒ это полнота. Ничего подобного! Снимается шестая печать, седьмая. Но конец не наступает, потому что появляются семь труб. Ангелы с трубами начинают трубить. Тут всякие казни! Кажется, что вот-вот сейчас семь труб закончатся‒ и настанет конец. Ничего не наступает! Появляются семь громов, которые начинают говорить, и кажется, что вот сейчас семь громов проговорят ‒ и будет конец. Ничего нет, не было того! И, наконец, появляется семь чаш гнева…

Вот это же тоже очень важно. Это богословски важная структура, о которой мы будем с вами говорить, ‒ о смысле всех этих рядов, почему один в другом, как матрёшки, вложены. Это очень важно для понимания книги Апокалипсис. Мы же читаем всё подряд. «Вот как написано, вот хорошо, вот красиво, вот интересно, ай-я-яй! Как хорошо, какие удивительные образы!» А на самом деле здесь всё глубоко, это же глубочайшая богословская книга. Но мы этого не осознаём.

Всё это оставим для будущего. А сегодня мы поговорили с вами в общем и в целом о жанре – вернее, о жанрах этой книги.

Помолимся.

 

[1]Греческо-русский словарь Нового Завета Баркли М. Ньюмана, РБО,  М., 2012, стр.33: открывать, раскрывать, делать явным, обнаруживать, являть.